Заболела… Сильно. Совсем как в детстве:
чай с малиной, слабость, ожог-дыханье,
парацетамол ни черта не действует,
кожа раскалённая и сухая,
на висках намазанных бьются жилки,
градусник показывает страшилки,
запахи отравлены проторголом,
наяву мерещится невозможное,
и чего не лезет в больную голову –
раз она больна – что с неё возьмёшь-то…
Это полу-выдумки, полу-данности. Полу-счастье двадцатилетней давности, всей судьбы невыцветшая подложка. Это что-то, правда, в мозгу авария, это перемкнуло сквозь жар и марево, но ведь ты тогда со мной – раз-го-ва-ри-вал…
Беззащитный всхлип: «Приходи, Алёшка...» Очень надо, правда. Нелепо кружится мой привычный мир, как за шкирку пойман. Я дословно помню тебя. Вот ужас-то. Я сама не знала, но, видишь, помню…
И про то, как выспренно пишут классики, как рисково манят пути неверные, и – касаньем-шёпотом: «Ася, Асенька… у тебя глаза – не-о-бык-но-вен-ные…»
Одеяло колется шерстяное. В воздухе горячие лапы, струи… Наизусть в бреду набираю номер – номера, конечно, не существует… И укол реальности жжётся гнусно, впрочем, отрезвленье – всегда во благо… Что ж мне снится: «Асенька, не волнуйся, я с тобой, ну тише, не надо плакать…»
Я ещё зальюсь спиртовой микстурой,
нос заложен, в каждой ноздре по орешине,
и проснусь со сбитой температурой,
вялая, холодная, догоревшая.
Наглухо захлопнулось подсознанье.
Пусто. Хорошо. Ничего не хочется.
В почте вместо «Асеньки» – имя-отчество.
И вчера никто не пришёл.
Я знаю.