Порог незабываемого первого «А» класса я переступил в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году. Только-только ввели совместное обучение. Мальчишкам разрешили учиться вместе с девчонками. Но тогда они меня мало интересовали.
Исподтишка разглядывая своих гололобых собратьев – такая стрижка была у первоклашек того времени, одетых в буро-коричневые и серо-синие бриджи с начёсом, в стоптанные сандалии, я понял: с ними мне предстояло прожить бок о бок целых десять лет. Впрочем, так далеко я ещё тогда не заглядывал. Не глядя, плюхнулся на первую парту и тут же слетел с неё. Класс ехидно захихикал. Я вскочил, развернулся, чтобы врезать обидчику и застыл на месте. С парты меня столкнула белобрысая девчонка, в тощие косички которой были вплетены ярко-голубые банты. Вот он результат скороспелого, непродуманного новшества, которое первоклассник ощутил на себе практически с первых шагов. Надо было срочно поставить это отвратительное создание на место.
— Ты чего, — яростно прошипел я. — А ну катись отсюдова колбаской, пока цела.
—Сам катись. Я первая это место заняла. Мы тут с Лилькой сидеть будем.
— Не связывайся с ней, — раздался мальчишеский тенорок, — сейчас учительница войдёт, она ей наябедничает. Мы с ней на переменке в сторонке поговорим.
Возле последней парты я увидел мальчишку, одетого, в отличие от остальных, в серые брюки с красной искоркой, перехваченные на щиколотках металлическими застёжками. Таких штанов я отродясь не видывал. Наверняка папа у него большая шишка, раз сынок такой франт.
Он резко наклонил голову и тут же выпрямился.
— Зернов! Серёжа!
Нет… папаша у него три звезды с двумя просветами носит на погонах. В чём в чём, а в чинах и регалиях мы, подрастающее послевоенное поколение, разбирались, будь здоров. Взахлёб смотрели фильмы про войну по многу раз.
Я подошёл и тоже дёрнул головой. — Петька! — Пусть знает, что мы тоже не лыком шиты. — Перепёлкин.
И тут дверь распахнулась.
Мы замерли. В воздухе послышался вздох всеобщего восхищения. В класс вошла учительница, голову которой венчали золотистые косы, уложенные короной. Под воротничком ослепительно белой блузки виднелась овальная брошь бежевого цвета с черным загадочным портретом какой-то женщины по центру.
Позже я узнал, что брошь называется камеей.
Из-под длинной темно-синей юбки выглядывали лаковые туфли с блестящими пряжками. Девчонки восторженно зашушукались.
Учительница села за стол и произнесла:
— Меня зовут Анна Ивановна. Садитесь.
—Анна Ванна, Анна Ванна, — пронеслось по классу.
Хочется заметить, что в те годы учительниц начальных классов почти всегда звали либо Анной Ивановной, либо Марьей Ивановной. Найдите и прочитайте бестселлер тех лет «Первоклассница» и поймёте, что нисколько не преувеличиваю. Сегодня подобное словосочетание встречается разве что в анекдотах про Вовочку.
Мы все четыре года обучения, кроме как Анна Ванна, её больше никак не называли. Нашей первой учительнице, по-моему, это нравилось. Её даже педагоги так стали называть между собой.
Анна Ванна раскрыла журнал, и началась перекличка. Мы вскакивали со своих мест, звонко восклицая: «Я!»
А дальше случилось то, чего мы – мальчишки, ожидали меньше всего. Она начала нас пересаживать. Мальчик – девочка. Мальчик – девочка. В результате я оказался рядом с теми самыми тощими косичками, обладательницу которых звали не как-нибудь, а Сталина. Лильку пересадили к моему новоявленному другу. Эта перетасовка вызвала в классе бурное сопротивление со стороны будущих защитников Родины. Но…
Силы были неравные. Бунт Анна Ванна подавила в зародыше.
Потом она задала вопрос, услышать который мы совсем не ожидали. Всё-таки в школу пришли, а не в детский сад:
— Вы петь любите?
Я не знал, люблю ли я петь. К музыкальному сопровождению жизни моей семьи я привык и не обращал на него особого внимания. Так как радиоточка в нашей квартире распевала русские народные и прочие песни вперемешку с текстами о выполнении пятилетнего плана за три года, с шести утра до полуночи. Хотя…
Была песенка, которая вызывала во мне тревожно-щемящее ощущение, с первых тактов, с первых слов.
«Под городом Горьким, где ясные зорьки, в рабочем посёлке подруга живёт».
Сам не знаю, почему. Может быть оттого, что мне было жаль певца, который проживал в городе «горьком» и не представлял, что значит жить в городе «сладком», где вдоль улиц неслась, весело журча о камушки, хрустально чистая вода в арыках, пронизывающих мой солнечный Ташкент во всех направлениях. А вдоль этих звенящих стрел росли яблочные, вишнёвые, грушевые деревца, увешанные сочными дарами щедрой азиатской природы. Срывай и ешь, сколько твоей душе угодно. Не верите?
«Воды арыка бегут, как живые, переливаясь журча и звеня». Музыкальный хит того времени.
Ребята загалдели, но она подняла руку, дождалась, когда мы успокоимся и произнесла:
— Песенку «Жили у бабуси два весёлых гуся» знаете?
И тут выяснилось, что песенку знают все. Даже я, отродясь не распевавший её со своими дворовыми друзьями, от души пропел с классом от первого слова до последнего. И ни разу не сбился.
Знаете, именно эта песня сыграла в будущем главную роль в моей взрослой жизни.
А потом Анна Ванна предложила поиграть в песню. Как? Очень просто. Для начала она принялась распределять роли. Откуда я знал, что значит: распределять роли? Приходилось в детском саду грибов – огурцов изображать на утренниках.
— Белым гусем у нас будет…— Анна Ванна обвела глазами класс…
Руки дружно взметнулись.
— У нас будет…
Я тянул свою изо всех сил.
— У нас будет Серёжа Зернов.
Он вскочил, надулся от гордости и, важничая, вытягивая шею, зашагал к доске. Класс дружно захлопал ему.
«Чистый гусак на плацу, — завистливо подумал я.
— Серым гусем у нас будет…
В мою сторону Анна Ванна даже не посмотрела. Она вдруг наморщила нос, улыбнулась чему-то и задорно, как девчонка какая-то, звонко выкликнула:
— А мы Белому гусю подружку подберём. Серую гусыню. Это будет…
Краснея от удовольствия и почему-то приседая, Лилька заковыляла к Зернову. Я посмотрел на них и прыснул. Как говаривала моя бабушка: «Хороша парочка – гусь да гагарочка». Они уморительно смотрелись рядом. Высокий, сухопарый полковничий сынок и маленькая, округленькая соседка по парте.
Но когда Анна Ванна завела речь о бабусе, я не стал поднимать руки. Выскочил из-за парты и буквально проорал на весь класс:
— Я! Я хочу быть бабусей…
— Сядь на место, Перепёлкин, — остудила творческий порыв моя первая учительница. — Ты не можешь быть бабусей по определению. Бабуся существо женского рода.
— А она, — я указал пальцем на Лильку, — она же существо женского рода, а будет играть существо мужского рода. Гусь то Серый…
— Во-первых, Петя, тыкать в одноклассницу пальцем, как и вообще в кого-либо, неприлично. А во-вторых, в нашем представлении у гусей тоже теперь всё будет совместно, как и у вас. Бабусей я назначаю Сталину.
Я сел на место. Но Анна Ванна рано успокоилась.
Когда счастливые участники выстроились у доски, чтобы начать потрясать публику своей игрой, я небрежно поднял руку. Она с удивлением посмотрела на меня.
— Экой ты неуёмный, Перепёлкин. Тебе повезёт в другой раз. Хороших песен на свете много. Мы в них обязательно поиграем. Обещаю, ты будешь у нас самым главным исполнителем.
— Но в этом представлении есть роль и для меня.
— Какая же? Удиви нас, пожалуйста.
— Пожалуйста, — с вызовом ответил я. — Я хочу быть канавкой!
Ох, и повеселил же я свой класс…
— Канавкой, — растерялась Анна Ванна, — я не ослышалась? Как ты себе это представляешь?
— Очень просто. Я лягу вон там. И пусть гуси моют во мне, то есть, в канавке, свои лапки. «Мыли гуси лапки в поле у канавки…»
— Интересный ты фрукт, Перепёлкин, — Анна Ванна подошла ко мне и погладила по колючей голове. — Упорный, настойчивый фантазёр. Может из тебя когда-нибудь получится знаменитый артист. И театральные критики, освещая твой творческий путь, посетуют: оказывается, была учительница начальных классов, как вы меня называете, ребята…
— Анна Ванна! — выкрикнули мы хором.
— Анна Ванна, — подхватила она, — которая из вредности мешала самовыражению будущего великого артиста на начальном этапе его творческого пути.
Я ничего не понял из этой фразы, кроме того, что меня впервые в жизни назвали артистом, и заулыбался во весь рот.
—Но это дело далёкого будущего, а пока…
Она подробно объяснила, что должен делать каждый участник представления под песенку «Жили у бабуси два весёлых гуся».
А потом добавила:
— Возникнет желание, мои милые артисты, играйте, кто во что горазд. Импровизируйте… то есть, балуйтесь, как вам захочется. Класс, запевай.
Мы запели, и представление началось. Я до сих пор помню его до мельчайших подробностей. Пересказывать нет смысла. Для этого надо быть участником этого захватывающего действа. Хотя бы артистом хора. Но более всех мне запомнилась Сталина. По поводу пропавших гусей она причитала с таким лукавым отчаянием, что класс прерывал своё пение взрывами смеха.
Песню мы допели. Представление закончилось. Возбуждённые актёры уселись за парты. Прозвенел звонок, возвещавший о первой в нашей школьной жизни перемене.
Но продолжение имело место.
Сталина задержала меня у парты.
— Не обижайся на меня.
— Ерунда. Я уже забыл. Классно ты изображала бабусю.
—Я видела, с каким интересом ты наблюдал за мной. Мне было приятно.
— Анне Ванне надо было сказать, что из тебя получится настоящая артистка.
— Я ей обязательно буду. И ты сможешь, если захочешь.
— Что для этого нужно сделать? Откуда ты знаешь, как становятся настоящими артистами.
— А у меня мама артистка нашего театра Юного Зрителя.
— Ух ты! Меня бабушка водила в этот театр. Может я твою маму видел на сцене.
— Всё может быть. Она там много разных ролей играет.
— Так рассказывай, как артистами делаются. А то переменка закончится.
— Слушай. Для начала ты должен закончить школу.
— Это все знают.
— Верно. А потом, как моя мама, надо будет поступить в театральный институт.
— А потом…
— Потом, как говорит моя мама, тебя с руками и ногами оторвут в любой театр.
— В любой, любой?
— Точно. Её после института в три театра приглашали. Даже в Москву. Но она выбрала наш ТЮЗ. И нисколько не жалеет об этом…
Нашу увлекательно – познавательную беседу прервал звонок на урок.
И тогда прямо возле парты я дал себе слово: закончу школу, выучусь на артиста, меня оторвут в наш театр и там я обязательно сыграю канавку.
За пятьдесят лет на сцене Театра Юного зрителя я переиграл практически всю овощную грядку: от Чиполлино, до сеньора Помидора. Животных тоже не обошёл вниманием: славно помяукал Котом Базилио, поревел Ослом в «Бременских музыкантах». Игрывал и человеческие роли: молодого Д. Артаньяна, пожилого кардинала Ришелье. И даже…
Фрекен Бок в «Малыше и Карлсоне». Несмотря на то, что она существо женского рода, как говаривала Анна Ванна.
Но канавку сыграть мне так и не довелось.