Паша Соколова:
Щемящее чувство жалости к маме возникло у меня в раннем детстве и осталось до сих пор. Мы, дети, видели, как ей тяжело содержать такую большую семью. Тем более, что отец, обожающий маму, часто болел и мало чем мог ей помочь. В колхозе заработков не было никаких. Поэтому мама устроилась кастеляншей в инвалидный дом, где была небольшая зарплата – около ста рублей,- и не слишком изнурительный труд. Но не долго ей пришлось там работать. Дело в том, что она категорически отказалась от подлой махинации, на которую её толкала заведующая: заменить новое постельное бельё инвалидов на своё старое домашнее. Мама была уволена за свою честность и неподкупность. Пришлось искать новую работу. И мать устроилась кухаркой в другой инвалидный дом, теперь уже детский. Для детей, от которых отказались родители – увечных, горбатых, хромых.
Это была очень тяжёлая работа: и дрова носить, и плиту топить, и еду варить на шестьдесят человек. Завтрак, обед и ужин. Помощников у мамы не было. Приходить на работу надо было к шести часам утра. А до того – приготовить еду для своих детей на целый день. Чтобы она не остыла, мама оставляла её в русской печи. Как она всё успевала – не знаю. Я знала, где находится этот детский дом, и бегала туда иногда. Дети-инвалиды относились ко мне очень ревностно, и говорили: «Это дома она твоя мама! А здесь – НАША!» Она очень жалела их и баловала как могла. То блинчики испечёт, то картошку.
Ребятишки были в восторге! Так и крутились возле кухни – те, кто был на ногах. Были там и лежачие. Однажды мама взяла меня с собой в палату, куда мы понесли еду. Я была в шоке. Особенно меня поразила одна девочка, голова которой была больше подушки. Руки и ноги у неё были малюсенькие, а глаза на лице внимательно смотрели на меня. Я убежала и больше никогда не входила в помещение детского дома.
Но не работа маму больше всего изматывала, а тот крест, что несла вся семья, и, конечно, главным образом , мама. Это – больной ребёнок в семье, старшая дочь, Маруся. Она была самая красивая в семье, но в десять лет заболела ревматизмом с тяжёлым неврологическим осложнением – хореей. Сейчас эту болезнь лечат, а тогда не умели. Мама даже ездила в Минск, но и там ей не смогли помочь. А Марусю всё больше и больше трясло. Голова и ноги ходили ходуном, что доставляло ей неописуемые переживания. Маруся винила во всём маму – что ей мало занимаются, не лечат, не возят на курорты. А отец был «виноват» в том, что в семье появлялись всё новые и новые дети. Помню сцену, которую хотела бы вычеркнуть из своей памяти, но не могу… Отец долго и тяжело болел, и поэтому не мог пойти в баню. Тогда мама решила его вымыть прямо в комнате, в большом корыте. Дети все вышли, осталась одна Маруся. Я слышала, как она кричала маме: « Зачем ты моешь своего любовничка?!» Это было ужасно. На маму больно было смотреть. Как она страдала от своей старшей дочки!..
Нас Маруся ненавидела за то, что мы появились на свет без её разрешения и мешаем ей жить. Такая атмосфера в доме накладывала отпечаток на всём. Хотя довольно часто, когда мы вечером собирались всей семьёй, у нас бывало очень весело. В такие минуты мама была счастлива, и мы радовались её радости, и ещё больше старались дурачиться и смешить её.
Таких добрых, честных и самоотверженных людей я в жизни не встречала, хотя прожила большую жизнь и общалась с огромным количеством людей. К сожалению, я далеко не такая, какой была она.
При Марусе мама не могла проявлять свою любовь к нам, но вне дома мы чувствовали её постоянно...
Паша Соколова. Лето 2004. Белоостров.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://stihi.ru/2018/03/21/11898