Сентиментальны все за пятьдесят,
дела, переживаемые глубже,
над ними, как знамения висят,
под ними - листья, что плывут по луже,
когда подтает в мартовский денёк
и жизнь течёт ручьём по тротуару.
И солнца луч, который одинок,
как будто бомж, сдающий стеклотару,
старуха, продающая носки -
сама связала - выгодное дело.
Начальники над нею высоки,
они на небе. Небо охладело.
Плывущий листик делает зигзаг,
а ласточка - вираж, такое диво.
Торговля дрянь, дела ни так ни сяк,
и день бредёт собакой шелудивой
куда-то вдаль, облаяв небеса,
бомжа, старуху и стихийный рынок.
На тряпках - кровяная колбаса,
пшеничный хлеб, десяток рыжих крынок.
Наверно, с молоком. А сверху дождь,
поэтому всё крыто целлофаном.
И если ты к старухе подойдёшь,
она окинет взглядом оловянным -
берёшь? И бомж попросит на пропой,
но ты не подавай ни в коем разе.
Расчувствуешься, словно дождь слепой,
последний рубль отдашь князьям из грязи.
Не глядя в оловянные глаза,
как в луже лист слезлив, сентиментален...
И капля будет падать, как слеза,
врачуя раны мартовских проталин.