Мой друг, я не знаю с чего и начать,
Но долго ли стоит о Слове молчать?
Довольно же клювом о землю стучать,
Назначено птицам своё прокричать,
В устах растворится заклятья печать
И вновь будет царь за страну отвечать.
Конечно, хотим мы о всяком судить
И мнения те, что плетень городить,
На битву чужую, взирая с горы.
Что ж, это возможно, до той лишь поры,
Покуда на нас враг войной не напал.
Глядишь, а плетень только был и - пропал.
Я умника маску на нос натяну,
Сплетая сужденья, лозой их пригну.
Вяжись широко, вейся к небу плетень,
Над ним полечу, сверху в суть загляну.
Калифу пернатому кто ж будет рад,
Когда он воротится в город Багдад?
Ну, разве что, повар несущий лагман.
Глядит: в казане - царь, лапша и шпинат.
Удобно ль пернатым на троне сидеть?
Куда ноги птичьи прикажете деть?
Людей насмешит этот царственный нос;
Захочешь жениться, и это - вопрос!
Ты с этих сторон случай наш не суди,
В резоны смешные его не ряди,
А то ведь получишь не правый ответ -
В когорте царей, лишь пернатого нет.
Ну, что тут худого - крылатый калиф,
Хотя бы наш аист, а может быть, гриф?
Была б только польза в царёвых делах,
Пусть птица царит. И поможет Аллах!
Тебе же подай человека-царя,
Земли тебе мало? Отдать и моря?
Уже, надоела синица в руках?
Хватай в синем небе за хвост журавля!
Не дёргай калитку в лачугу теперь,
Тебе отворяется в "царскую" дверь!
Пускай без царей! Да плевать на царей!
Пусть вместо царя правит птица, иль зверь.
Стоит халифат, голова без царя,
И утром, как вечером, тоже заря.
Народ беспризорным оставил Аллах.
Гляжу я окрест - рабство денег и страх.
А где же калиф и великий визирь?
Они где-то месят дорожную пыль.
В пыли буду тайну сей басни хранить.
Но всё ж помаленьку отматывать нить
Продолжу теперь. Ну, катись мой клубок,
Всё прямо катись, не сворачивай вбок.
С ног медных стряхнувши уныния прах,
Калиф и визирь (помоги им Аллах!)
Взмывают над прудом, парят в вышине,
И подле столицы садятся в полях.
Здесь пища их просо, ячмень и кунжут,
Здесь аисты жизнью простою живут.
Но каждый день утром в столицу летят,
На крыши садятся и чуда хотят.
Спроси этих птиц, ужто, знают они,
Зачем в закоулки Багдада глядят.
Ах, в оба глядите, властители крыш,
От глаз ваших скрыться не сможет и мышь.
В тот час, как священное слово Судьбы
Забыли беспечного смеха рабы,
Тревожно шумел на базаре Багдад,
Змеёй ядовитой заполз в халифат
Слух, будто бы кончилась старая власть.
Страну лихорадила сплетен напасть.
"Чтоб царь и визирь враз отдали концы?
Того не припомнят и наши отцы!
"И где же тела?"- вопрошает народ.
Помчались известия словно гонцы
С вопросом таким от багдадских ворот.
День новый родился.Пускай халифат
В глубокой печали - скорбит от утрат.
Но есть и иного пошиба народ
Который тем слухам несказанно рад.
Вот вечер светило к земле притянул
И ветра прохладу в мир знойный вдохнул.
По тучному полю визирь шёл и царь,
Страны экс-министр, рядом экс-государь.
Клевали они просяное зерно,
(Пожалуй, полезней лягушек оно.
От проса у птиц крепче держится хвост,
К тому ж рацион этот дёшев и прост).
Клевали, вели меж собой разговор,
И вести делили на ядра и сор.
Аллах подсказал им, что смерти их слух -
Деянье врагов и творенье злых рук.
День третий для слухов даёт календарь,
Парят над столицей визирь наш и царь.
Им виден в Багдаде военный народ,
Тюрбаны, и кони, и бранная сталь.
Вот аисты полем летят на закат,
И думают: "Что за военный парад?".
На ниву садятся, там ищут еду,
Ячмень колосится у птиц на виду.
Ячменного вдоволь отведав зерна,
На реку пошли и ныряли до дна.
Ловили лягушек себе на десерт,
Вкусив, захотели ещё и вина.
"Так что это было? - трещали они,-
Как много сегодня на людях брони!
Кричал кто-то: -Дождь!- Небо было без туч".
И тут царь изрёк: "Это, кажется, путч!"
Четвёртый день слухов столицу трепал,
Калиф к крыше ухом послушать припал.
Ему и визирю открылись дела,
Которые злая десница сплела.
Глядят: по Багдаду весёлый народ
Толпою не малой к базару идёт,
А в центре её на крылатом коне
В черкеске и пясе гарцует урод.
На грифа наездник обличьем похож,
На поясе, длинный болтается нож.
Скандируют люди: "Типун, ты наш царь!"
И им невдомёк, что конём правит ложь;
Забыли они, кем основан Багдад
И кто на войне отстоял халифат.
Ах, понял калиф, кто расставил здесь сеть
И кто ноги птиц густо выкрасил в медь.
Волшебник Кашнур,- вот виновник их бед,
И в царском дворце он оставил свой след:
Разносчик с ларцом - это тоже Кашнур.
Шнурок в коробке - от заклятия шнур.
Другой - прячет в бороду рыжую маг,
И имя Типун у Кашнура в зубах.
Калиф и коня самозванца признал,
Гриф пятками мерина больно пинал,
Тянул за поводья, ногайкою бил,
И дерзкие речи тому говорил:
"А помнишь, носатым назвал ты мэня?"
И тут же всадил шпоры в боки коня.
И дальше продолжил с ухмылкою злой:
"Зарэжу тибя утром нового дня,
Сегодня же будь под сэдлом холуя".
Конь-цапля, дрожь в жилах старался унять
И всадника тщетно пытался понять,
Но хитрый Кашнур пониманье забрал.
Оружьем щетинясь, наёмная рать
Вождя окружала колючим кольцом,
А тот с театрально-суровым лицом,
Клюв прятал умело в зелёный платок.
Казался обманщик для всех молодцом.
Мерзавец Кашнура отцом называл,
К поддержке режима людей призывал.
Так пал халифат головою в дурман,
Который народ принимал за туман.
Понурые птицы, держа на восток,
Летели по небу. Горячий песок
Гнал северный ветер, глаза забивал
И аисты сделали круг на привал.
Спустились к кресту прямоезжих дорог
И каждый о слове Судьбы горевал.
В овраге сидели под дубом большим,
Который под бурей стоял нерушим,
С макушки его ветер лист обрывал,
Дуб скрипом ветвей глухо к ветру взывал.
Вот аисты наши в овраге сидят,
Вприщурку на злое ненастье глядят.
Под вечер Борей стал стихать и слабеть,
Тогда перестал дуб ветвями скрипеть,
Песок наших птиц по глазам уж не сёк.
Визирь обронил: "Кабы хлебца кусок...
И тут углядел он под дубом кунжут.
"Бесспорно Сезам! Говорю, как знаток!"
Семян поклевать Мохамад попросил.
"Да это Сим-сим!"- государь возразил.
Гром трижды ударил при этих словах -
Разгневался, видно, Всевышний Аллах,
И молнии с градом летели с небес,
Из них вышел джинн по прозванию "Бесс".
Ключ Ада пудовый в руках он держал,
В дубовое вставил дупло и нажал,
Потом повернул раза два или три,
И щёлкнуло что-то у дуба внутри.
Открылись ступени под древом в земле,
А Бесс завертелся подобно юле.
При том, как безумец, давай хохотать,
Ещё принялся и лезгинку плясать.
Вдруг вспыхнул огнём от плеча до плеча,
И выгорел тут же дотла, как свеча.
Две птицы в зев страшный несмело идут,
Увечья иль смерти отчаянной ждут.
И вот опускаются аисты вниз -
Ступени под землю их в Ад поведут.
В туман белый лестница эта вела
Крутая и ровная, будто стрела.
Без времени птицы стояли на ней,
Дорога челном вместе с ними плыла.
Но вот стал заметен над Адом рассвет
И в нём отпечатался времени след.
Ступени спускались до центра Земли,
Там солнце светило, и в мутной дали
Обрывами горы в низины ползли,
И ветры пустыню песками мели.
Однако же Ад с недочётами был,
Шайтан юг и север в нём сделать забыл.
Там с запада солнце бежит на восток,
Походит оно на дубовый листок
И скорый у этого солнца закат,
Пожухлым листом солнце падает в Ад,
Два жёлудя ночью на месте Луны,
На небе нет звёзд, как и прочих прилад;
По Аду река вертикально течёт,
В глубины свои блага жизни влечёт.
Живёт в той реке неизвестный народ,
Ведёт Бесс ему персональный учёт.
А как там живут в вертикальной стране,
О том джинн с ключами рассказывал мне.
На сведеньях этих запрета печать,
А, проще сказать, джинн велел помолчать.
Я самую малость нарушу обет,
За чёрную шторку впущу белый свет.
Скажу лишь одно: вертикальный народ
Трудом не своим под землёю живёт.
Несут люди верхние дани ему,
Народ подземельный - сплошь птичьих пород.
Вот аисты смотрят на реку и ждут,
Когда же пернатые к водам пойдут.
Узнать бы у них о столице страны.
Пусть здешние аисты справку дадут,
Где в адовом мире начальство живёт,
Подскажут пускай и направят полёт.
Подходят к воде. Всё пустынно вокруг,
По берегу речки раскинулся луг.
И слышат они - из травы на лугу
Доносится глухо: "Уху" и "Угу".
Вот ближе идут, раздвигают траву -
И видят на кочке большую сову.
Та комкает в лапе тетрадный листок,
А взгляд у неё, будто лезет в моток.
Гостям ох как рада большая сова,
И речь льёт она в человечьи слова:
"Вы вовсе не птицы, а люди Земли,
Зачем вы в обличье пернатых пришли?
Пернатым здесь можно прожить не везде,
Тут место для них в вертикальной воде.
Колдун-чародей правит всем из реки
И власть колдуна, есть шнурок в бороде".
Два аиста наши опешили тут,
И речи в ответ вот такие ведут:
"Из верхнего мира, сударыня, мы,
До Ада пути наши были прямы,
Сюда мы без времени плыли в челне,
Индейка-судьба нас несла на волне.
Из памяти нашей стёр маг-чародей
Священное слово. Кашнур - тот злодей.
Он ложью коварной нас в птиц обратил,
От власти навек колдовством отвратил,
Туманом халдей околдовывал нас".
При имени мага у совушки глаз
Слезой налился, зарыдала она:
Ведь тем колдуном в Ад сова отдана.
Но горя не спрячешь в пустом рукаве,
Хотелось сказать о своём и сове.
И слушали птицы, а грустный рассказ
Слезами её прерывался не раз.
О том, как сова оказалась в Аду,
Её речь дословную здесь приведу:
"Родитель мой царь,- говорила сова,-
Он вождь всех индейцев, и славы молва
Летела о нём из удела в удел.
Орлом вождь на древе всевластья сидел,
Однако, под носом беду проглядел.
Лист Дуба - так звали в народе его,
Он дорог мне более света сего.
Меня называл Мимитехой отец,
Жених мне назначен уж был, и венец
Семейный невесту на свадьбу манил,
А суженый мой всё отца торопил.
Ах, тайну лихую жених мой имел,
Был чёртом, но голосом ангела пел.
Он слыл колдуном и в подземной стране
Владыкой на двойственном троне сидел.
Всё это открыл ненароком отец.
Лишь чудом меча избежавший подлец
Бежал, для того даже бороду сбрил,
Отец мой чуть в гневе его не убил.
Волшебник обиду тогда затаил,
Чарующим зельем меня опоил.
Как было скажу: Маг пришёл во дворец,
Когда был в отлучке далёкой отец.
Слугой обернулся, воды мне подал,
Как будто бы жажду мою угадал.
Глотка мне хватило, я стала совой.
Под землю колдун провалился со мной,
И, бросив меня на прибрежной траве,
Шипел чародей: "Будешь жить, как в огне!
Спалю одиночеством сердце твоё,
Страдай за обиду чинимую мне!
Отца я убил, ты на веки в Аду,
По адовым мукам тебя поведу.
Но там разве Ад, где не будет надежд?
Под бременем этих пернатых одежд
Надейся на сказку, индейская дочь!
Надейся! Тебя же ждёт вечная ночь!
А в сказке любовь вверх сову возвратит
И прежним обличием вновь одарит,
Как только царь в жёны захочет сову
(Вот только такому не быть наяву).
Тебе я дал лживую веру испить,
Ты будешь у Бога спасенья молить
И думать, что кратки страдания дни,
Но вечность прольётся на годы твои!"-
Так сердце моё злой волшебник стращал
И в жизнь воплотить жуткий план обещал".
Истории эти от бедной совы
Для аистов были лишь частью новы.
Смекнули они, правды нету и здесь,
И Ад, под пятою Кашнура, увы!
И, глядя задумчиво в мрачную степь,
Увидели птицы, как длинная цепь
Сковала их судьбы железным звеном.
Дивились они, что кунжутным зерном
Легко открывается адова дверь.
Кто сказкам не верил, поверит теперь!
Когда рассказала сова о себе,
Доверил и царь повесть жизни Судьбе.
Историю эту ты знаешь, мой друг,
Её слушать дважды тебе недосуг.
Сова же пусть внемлет рассказу того,
Чьё имя скрывает и Слово и Дух.
И только калиф речь свою завершил,
Бог тут же сове мысль спасенья внушил.
Послушаем слово несчастной совы,
Ведь именно им зло Аллах сокрушил.
Сова растолкует нам вещие сны
Рождённые пением некой струны,
Узрим мы в басме от пророчества ключ.
Когда ж отразится в ней солнечный луч,
Под нужным углом обнаружится вдруг,
Что девы пророчество сомкнуто в круг.
Калиф Мохамад текст сумеет прочесть -
Отдаст Бог ему это право и честь.
А нам пусть догадки Аллах отдаёт,
Теперь же сове править речью - черёд.
Она говорила: "Виденье одно
Мне в детстве далёком на память дано,
В нём голос принцессе путь к счастью предрёк,
Я вижу, пророчества час не далёк.
Так вот, было сказано голосом мне
Средь ночи при звёздах и полной луне,
Что счастье познаю чрез аистов я -
Так мне говорила планета моя.
Отец мой и мать звали "Миме" меня.
И так десять лет пролетели до дня.
И вот наступила пора повзрослеть,
Щекам вышло время любовью гореть.
С сих пор Мимитехой я всеми звалась,
И герб мне был дан - виноградная плеть.
Детьми очень любим мы в тайну играть,
Любила и я. И, как только писать
Меня научил мой любимый отец,
Взбрело мне на ум дать письма образец.
Я долго сидела, хотела начать,
Но что от дитя несмышленого взять.
Три слова с трудом начертала на лист,
Не всякий сумеет их сущность понять.
Слова с виду странные: "Ми... я твоя".
И в них скрыла тайну до времени я.
Полслова здесь стёрла, калиф, посмотри:
Осталось от "Миме" короткое - "Ми..."
И с этим царю показала сова
Измятый листок, где и были слова.
И дальше принцессы вершился рассказ,
Гостей завораживал девичий глас:
"Однажды, мне сон подарила луна,
В том сне я услышала глас каплуна,
Который мелодией шёл от земли,
Его порождала тройная струна.
Струна слов давала не более трёх,
Потом обрывался таинственный слог.
Лет десять мне снились ночами слова,-
Особо отметила Миме-сова, -
Решила в коллекцию их собирать,
На то завела я большую тетрадь.
Раз в месяц черкала словечки туда.
Ой, как хорошо было в тайну играть.
Я каждому сну по странице дала,
Когда же двадцатую запись вела,
Сидела под вишней, а вишня цвела,
Роняя пыльцу, иногда и цветы
На голову мне и в тетрадь на листы.
И вот на страничку упал лепесток,
В руке я держала в горошек платок.
Махнула рукою, кружится пыльца,
И буквенным сонмом висит у лица.
И следом на память ложится тот сонм,
Тирадой из снов, что пропела струна.
Сей стих вам от слова до слова даю,
Что слышалось мне, то теперь повторю:
"И будет он зверем скитаться в лесах,
Иль крылья трепать в голубых небесах,
А, может быть, рыбой томиться в воде -
Одним словом, вечно пребудет в беде".
Назад я листала тетрадь в первый раз.
И связью стихов удивлялся мой глаз.
По мере того, как мне виделись сны,
Тетрадь заполнялась. В ней стали видны
Манера и суть ярлыка и басмы.
Что ж, время пришло смысл видений узнать.
Так вот для чего завела я тетрадь!
Видения эти мне Богом даны
В надежду, как вещие знаки луны.
Они жениху шлют преблагую весть,
Те сны, от невесты послание есть.
Я сердцем почуяла это в тот миг,
Когда двадцать снов детский ум мой постиг.
Посланья конец - это первый из снов.
Он ляжет в тетрадь сочетанием слов.
Последний же сон, то начало письма.
Он снился недавно, стояла зима,
Пропел, как всегда, спозаранку петух,
Судьбы и пророчества этого друг,
Последним аккордом звучала струна,
Предчувствием тайным волнуя мой дух:
-О смертный, восславь...- фразу слышала я.
Проснулась и вижу: сквозь небо заря
Сияньем неровным на мир излилась
И вязью трёх слов в горизонте сплелась.
На небе читаю: "О смертный восславь..."
Мой Бог, так ведь было? Коль вру - то поправь.
И вот я с тетради списала письмо
На белый листок, и царёво клеймо
Легло на конверт, а ещё и шнурок,
Который под крышку продет в коробок.
Когда чародей надо мной колдовал,
Письмо с коробком, как трофеи забрал".
"Выходит, ты помнишь то слово Судьбы?"-
С надеждою в голосе смеха рабы
Спросили сову. А она им в ответ:
"Того заклинанья не ведаю, нет!
Ведь сонное зелье размыло тогда
На памяти слова священного след.
Но всё же мы вместе Судьбой сведены
У главного места подземной страны.
Нам чары злодея разрушить велит
Божественный голос волшебной струны.
Женою сову назови Мохамад,
Как только в престольный воротишься град.
Исполнить пророчество мне обещай.
Ну что ты стоишь и молчишь? Отвечай!"
Но царь на два уха нежданно оглох,
Вдобавок, язык царский к нёбу присох.
"Ты против, мой аист? - неймётся сове.
"Молчи!"- Мохамаду приказывал Бох.
Сова на крыло собирается встать:
Что проку пустое калифу болтать.
"Куда ты, постой, - встрепенулся калиф, -
Как птицу такую могу я отдать,
На вечную муку в стране колдуна!
Клянусь! Послезавтра мне будешь жена!"
Глаза у совы загорелись огнём,
А был разговор этот солнечным днём.
Теперь ожидает с надеждой сова,
Когда же исполнятся клятвы слова.
"Нам нужно войти в вертикальный поток
И сделать там первый глубокий глоток, -
Сказала сова, - тем свой страх сокрушить,
Тогда в вертикальной реке сможем жить.
На Мекку пойдём, это путь на восток,
По узкой тропе забредём в городок.
Лежат там в забвенье руины дворца,
В них властвует ветер и чёрный песок.
Но есть под песком невредимый подвал,
Его чёрт парламентом, вроде, назвал.
Раз в месяц проходит в подвале том съезд,
Битком всё забито, свободных нет мест;
Волшебники там разговоры ведут,
Делишки свои выставляют на суд.
Священное слово Судьбы, может быть,
Своими ушами мы сможем добыть.
Колдун или маг, или злой чародей,
А, может быть, поп и обманщик людей,
Иль прихвостень их, или кто-то из слуг
Словечко волшебное выскажет вслух,
Тогда разорвём мы заклятия сеть
И словом Судьбы снова будем владеть.
Как раз эта ночь приведёт нас на съезд,
Ах, только бы в зале хватило нам мест".
"Вот ты говоришь, нам идти по тропам,
А может, доверимся лучше крылам?"-
Резонно заметил пернатый визирь,
На это, Сова: "Да не сможем мы там
На крыльях отправиться в нужный полёт,
Поток непременно нас к низу прибьёт.
В том мире царит вертикальный закон -
Придётся пешком пробираться на слёт.
В птиц новых нас эта река превратит.
В кого? Я не знаю. То время таит.
Кто в реку стремится, подходит к воде,
Войдёт, и уж перья растут на хвосте.
Там голубь воркует, горланит баклан,
И топчется молча большой пеликан.
Каких только нет там диковинных птиц,
Но это всё маски. Не видим мы лиц,
Сокрытых от мира людей колдовством,
Запутанных в сеть вертикальным родством".
"Ну что же, войдём..."- Мохамад говорит,
Товарищей в реку примером манит.
Идут. Входят, делают первый глоток.
Какой же сюрприз речка людям хранит?
Ах жаль, не обвыкли их очи глядеть.
Не видела Миме, как красная медь
С ног аистов пала. И вдруг их тела
В ком общий какая-то сила свела.
В то время как слепы глаза у совы
Из кома наружу растут две главы.
На них глянешь слева,- орлы, без греха,
А справа гляди - это два петуха!
Из кома две лапы торчат, два крыла.
Носы аистиные, как шелуха
Рассыпались раньше и видим мы тут
Два клюва, и каждого кончик загнут.
Пред нами орёл златокрыл и двуглав,
И обликом грозен, таков же и нрав.
Но вот что ещё ум пытливый узрит:
Меж хищных голов лик прозрачный горит;
Бесплотные очи в мир адский глядят,
Наверно и ночью такие не спят.
По линии век призрак клюва кривой -
Орёл обладает и третьей главой,
В которую Дух самый тонкий проник,
Невидим от этого призрачный лик.
Мой друг, наблюдай невидимку-главу.
А я же свой взор обращу на сову.
Да, вот что ещё... Я совсем позабыл!
Орёл наш коронами венчанный был.
Несли три главы на себе по венцу,
И им украшения эти к лицу.
Как только сове час пришёл прозревать,
Тогда же и новою птицею стать,
Минута настала, и наша сова
Трёхглавому хищнику стала под стать.
Чему ж стал свидетелем дивный орёл?
Бутон алый в небе над Адом расцвёл.
И птица слетела на землю с цветка,
И чёрный песок пышный хвост птичий мёл.
На маковке золотом цвёл хохолок,
Таким же пером красовался и бок;
Из уст пробивались огня языки,
В клюв птицы вложил слово Истины Бог.
Теперь птица Жарка была пред орлом,
Когда Жарки в небе - гремит жуткий гром,
На них оперенье искрою трещит,
Оружье их - меч, грудь скрывает им щит.
И гласом призывным те птицы кричат,
Когда стройным клином по небу летят.
А ноги у Жарок немалой длины,
И чёрные цветом, и птицы - черны.
Приходит их время, сгорают в гнезде,
Вновь в пепле родятся на божьем суде.
Как скоро то будет, не знает никто -
Быть может, сейчас, может, лет через сто.
Повадки им Бог аистиные дал,
Носам же значенье Творец не придал,
Как аисту, длинный нос Жарке не дал.
Пусть кто-то Жар-птицей её назовёт.
Красивое имя. И смыслом не врёт.
Её станем звать мы и этак и так,
Для правды и мелочь совсем не пустяк.
Вот Жарка глядит на тройную главу
И так говорит : "Ничего не пойму,
Пусть аист-визирь, есть трёхглавый орёл,
Куда же калифа нечистый завёл?"
И тут засмеялась одна голова,
И слышит Жар-птица такие слова:
"Принцесса, я вижу тебе невдомёк,
Что я на калифа прозрачный намёк.
Зовусь Мохамад, две другие главы
Всевышний сегодня Мансуром нарёк".
Орла важным шагом кругом обойдя,
Дивилась Жар-птица на чудо-царя,
Искала, быть может, где свалится грим,
Таскала за хвост и шутила над ним:
"Такому творенью положен эскорт,
Но право, в пажи подойдёт только чёрт!
Ай, что за химера, король всех химер!
Какая натура! Опять же - размер!
Такому владыке служить не грешно,
А как величать Вас,- мусье или гер?"
Смеялись негромко Жар-птица с орлом:
Смешно, три главы, но на теле одном!
Что ж, время пришло им отправиться в путь,
Исправить что должно, а там отдохнуть.
И вот птицы стали на чёрный песок,
До ночи хотят совершить марш-бросок.
Идут на восток по тропинке кривой,
Упёршись в потоки воды головой.
Но кончился день, вертикальный поток
Застыл как кисель. Впереди городок,
И там из зыбей смотрят камни дворца.
Различные птицы к останкам крыльца
Идут в тишине, входят в арку под свод.
Внизу открывается мраморный грот,
Проходят туда, занимают места
По списку, который читает с листа
Наученный дятел, которого счёт
Ложится начальству в особый отчёт.
Орёл с птицей Жаркой под своды идут
И вызова вниз с нетерпением ждут.
Минута, другая, вот тридцать минут,-
И вдруг петуха вызывают на суд.
Уже задремавший очнулся орёл,
Спросонья подумал: "Меня ведь зовут".
Идёт мимо дятла, тот смотрит на лик,
В чинушином взоре сомнения миг
Сменяется скукой, и вот формалист
Двуглавую галку сажает на лист
Чернявым пером своего же хвоста
Над словом "петух" в середине листа.
До Феникса вскоре дошёл алфавит,
И дятел короткое имя бубнит.
Жар-птица пускает из клюва огонь
И дятлу такие слова говорит:
"Ставь галку в листе, не задерживай брат".
Огня испугавшись, махнул бюрократ
Пером по бумажке. Жар-птица идёт,
И в кресле своём с нетерпением ждёт,
Когда будут заняты в зале места
И спикер откроет диковинный слёт.
Уже до отказа зал птицей набит.
Оратора время трибуне сулит.
Под хлопанье крыльев, под гомон и крик,
Идёт выступать крючконосый старик.
Цилиндр на макушке, в полоску жилет,
Как клин борода, а усов вовсе нет,
Ещё и шнурок заплетён в бороде.
Окрашен шнурок в нежно-розовый цвет,
Вокруг шеи мага газ тонкий обвит.
Пока ликованием съезд отгорит,
Маг ждёт с указующим в небо перстом,
И вдруг - тишина. Речь старик говорит:
"Мы этого ждали две тысячи лет!"
Овации зала гремели в ответ.
Вновь к Аду простёрта десница царька,
Опять уши слушают речь старика:
"Теперь, уничтожен последний оплот
Людей наверху! Вертикальный народ
Отныне владеет на веки Землёй!"
Мой друг, догадался? Колдун это злой!
Язык чародея свистел будто меч,
Он словом единым мог руку отсечь.
Сидящие в зале боялись его.
Под Адом лилась ядовитая речь:
"Вы знаете все, наверху есть страна,
Которая Богу доныне верна,
Но правду на век удалось задушить,
Историю лживую людям внушить.
Не помнят они, кто построил Багдад
И чей древний род основал халифат.
Такое свершить удалось потому,
Что план был составлен весьма по уму.
Беспечность калифа, вот в чём наш успех,
Его погубил непростительный смех".
И тут стал рассказывать гордо злодей,
Как он к хитроумной уловке прибег.
Лишь слова Судьбы старикашка дурной
Сказать не хотел. Уж на небо луной
Два жёлудя вышли в холодной ночи,
Из синей, как лёд, вертикальной тучи.
Лил дождь проливной на руины дворца,
Казалось, не будет ему и конца,
Имел он в основе особенный род -
Из тучи хлестал, как вода, кислород.
Не важен нам форум, пусть там говорят,
Ведь мнения те все в Аду прогорят.
Нам, имя забывшим, так важно понять,
Как узы заклятия с памяти снять.
Ведь слово сокроет язык колдуна.
И что же, напрасно вещала луна?
Досадно Жар-птице, досадно орлу
У главным чертей танцевать на балу,
А всё ж заклинанья того не узнать,
Ну где им теперь слова нужного взять?
Едва закруглился с речами старик,
Так сразу и гриф у трибуны возник.
Свой клюв самозванец не скрыл под платком,
Вверху он калиф, здесь же слыл дураком.
Почти два часа по бумажке читал,
Типун на язык посадил и устал.
Был опытен этот секретный агент,
И буквы священного слова не сдал.
В антракте участники вышли в буфет,
Тут завтрак не в моде, подали обед.
Однако же, все пили с сахаром чай.
Мой друг, что скажу, про себя примечай.
В полголоса Жарка вещает орлу:
"Я выйду к трибуне и слово возьму,
На месте решу, что и как говорить,
Насыплю вопрос, чтоб ответ затравить.
Колдун под землёю владыка и царь,
А кто же Типун? Он - ворам государь.
Вверху на Земле, где он правит людьми,
Должны все ему: и богач и мытарь".
"А ну, Жарка, стой!"- эти шепчет слова
Из трёх глав орлиных, одна голова, -
Сказала ты тут: он - ворам государь,
В рабах у него и богач и мытарь.
Ворам он, ворам он, ворам он, ворам,
На эти слова есть от чёрта харам,
И здесь же скрывается ключ и замок,
Замок запирает от Истины храм.
Вращенью мы слоги сии отдадим
И пристальным оком на то поглядим.
Заставим их также играть в чехарду.
Одни пусть поскачут, другим запретим.
Вамор он, вамор он, вамор он, вамор,
Нам буквы придётся вращать до тех пор,
Покуда наш ключ не откроет замок,
Тогда и заклятия кончится срок.
Теперь, новамор, новамор, новамор.
Вот это похоже на наш мухомор,
Священного слова не видно пока,
Хотя слово нас наблюдает в упор.
Ещё повернём! Стоп! Открылся запор!
Я думаю так, ищем мы - "Вонамор",
Ключ сделал три четверти круга в замке,
Вновь слово священное на языке".
К трибуне не нужно Жар-птице спешить,
Настала пора замечательно жить.
Пусть наши герои устали идти,
Но время теперь дерзновенье вершить.
У нивы стою, будь оружием - серп
Мне Верой служи нашей Родины герб
Пойду я местами, где плугом прошёл,
Где слог этой сказки правдивой нашёл.
Ушли из руин птица Жар и орёл,
Хвост Жарки ступени разбитые мёл,
И небо над Адом зияло без туч,
Поток водяной слаб пока и тягуч,
И прямо на дне необычной реки,
Завяз солнца местного двойственный луч.
Отсюда и вышли орёл с птицей Жар,
Над Адом восход разгорался в пожар.
У чёрных долин, меж обрывистых гор,
Разбавленный дубом, рос сказочный бор.
В нём встали две птицы лицом на восток
И трижды кричали они "Вонамор",
Поклон троекратный отбили земле.
И кланялся им в исчизающей мгле
Великий и страшный таинственный лес;
И сноп молний адских по небу летал;
Из них вышел джинн, нам знакомый, как Бесс,
Который, священное имя шептал.
Ключ Рая пудовый в руках он держал,
В дубовое вставил дупло и нажал,
Потом повернул раза два или три,
И щёлкнуло что-то у дуба внутри.
В глазах у Жар-птицы свет гаснет свечой,
Она преклонилась орлу на плечо.
Рассеялась тьма, скрылся с нею и Бесс
И утро сходило на Землю с небес.
Очнулся калиф, он лежал на песке,
Запястие девы сжимая в руке,
Которого тонкая кожа бела
И синяя жилка к ладони вела
От самого локтя. Предвижу, дана
Запястию тайна. Но в чём же она?!
Не сразу глаза разлепил Мохамад,
Едва ли он понял, что это не Ад.
И вдруг царь Судьбу с удивленьем узрел -
Царевну свою, рядом яблоней сад.
Я в мире не видел такую красу,
К мольберту её на кисти донесу.
Вьюнок и куст розы с волненьем пишу,
Теперь алой краской на холст положу
Бутон розы жизни той самой красы.
И каплями брошу цвет белый росы
Небрежной рукою вьюнку на усы -
Вьюнок завиваться вкруг розы посмел.
Садовник стал старым, вьюнок же был смел.
Шипы нежной розы не колют вьюнок;
Зелёною трубочкой свёрнут листок;
Две тени от веток лежат на стене;
Цветёт эта роза на царском окне.
А Миме открыла большие глаза,
Лучилась в них тихим огнём бирюза,
Улыбка скрывалась в цветущих устах.
Царевна привстала. Ах! Был, как лоза,
Изящным и гибким княжны юной стан,
И волос пшеничный ей Господом дан.
Надежда и Вера, и Нежности суть
Томили её благородную грудь.
"Ну, здравствуй, мой царь! - говорила она,-
Тебе я супругой на веки дана!"
"О Боже Великий!"- вскричал Мохамад.
Шумел молодым зацветающий сад,
Визирь их оставил на время одних,
За утром и день в скором вечере стих.
Беседе душевной не видно конца,
И губы всё шепчут признания стих.
"Но время идти",- так Мансур говорит,
Бог славы дорогу героям творит.
Все трое в ворота Багдада идут
Вершить божьим знаменем праведный суд.
Ликует пред ними прозревший народ,
И вмиг самозванца берёт в оборот.
Подлец стал калифом всего лишь на час.
Был клюв у него, а все думали рот.
И вскоре низвергнут был страшный Кашнур,
С ним шутку сыграл чудодейственный шнур,
Он сполз с бороды, шею мага обвил,
И, будто удав, колдуна задавил.
Кашнур превратился в простое стекло,
Разбили его, склянки вихрем влекло,
И ветер горячий сточил их в песок,
Гюрза в том песке совершает бросок.
И вновь из колючки горбатый верблюд
Губой выжимает живительный сок.
Калиф Типуна приказал не казнить,
Решил в человека его обратить.
Тем вызвал вопросы. Ответы, друг мой,
Тебе я поведаю в басне другой.