семь дней я думал о Смерти, лёжа в кустах сирени.
приходил каждое утро в бабушкин сад, заваривал чай,
доставал из пакета ароматную пахлаву.
были сладкими руки и губы, как медовые соты,
кожа - берёзовый сок, глаза - смородины полк.
и я семь дней думал о Смерти, лёжа в кустах сирени,
запуская фаланги пальцев в траву искристо-зелёного цвета,
солнце лоснилось и в пруд с разбега прыгали дети,
за ними летели: разносол, палатки, какая-то стружка,
лебединые стаи, ловушки от комаров,
чёрные пятна у дойных коров, и я забирался
за весь этот порог,
замыкая предметы в себя я заставлял их кричать,
тело своё до дрожи и колик всё искусав.
и вот уже семь дней я думал о смерти, лёжа в кустах сирени.
достал с верхней полки банку с персиковым вареньем.
закидывал ягоды с сахаром и молоком, ароматы мяты и пихты,
детство, что пахло костром и вспоминал,
как безымянно горел плакучий бабушкин дом,
мы, дети, спасались на ивняке,
нюхали какие-то банки на свалке,
словно Бургундское,
и в далеке закатами пылал
одиночества клён, запруженный листьями,
как твоими белоснежными кистями.
мы лестницы винтовые строили,
конусы и квадраты, стропила,
и моя тень играла с бездомной собакой,
как в клетке с замком ветвистая ива.
семь дней я думал о Смерти, лёжа в кустах сирени,
меня покрывали Советские свёрнутые газеты.
не нужно было шезлонгов или махровых одеял,
когда ты лапами пытался ухватить Старуху,
женские длинные русые косы, Молохи,
твоя серебрится нежная поступь,
ляжет фаланга из человеческих тел костьми
о холодную землю, прикоснётся щекой,
за ворожбой поцелуй в темя, за тропой гул, полу месяц,
я забывал мир, честно, меня разносил по полям вестник,
падая в чресла, нам всем было тесно и пять тысяч шагов
до свободы,
семь дней я думал о смерти, лёжа в кустах сирени,
кусты сирени семь дней думали обо мне лёжа на теле,
я замыкался в сирене,
я замыкался на теле,
я замыкался в смерти,
и уходил дорогой к реке,
и уплывал рыбой к реке
в далёкие сети.