Я стала просыпаться на рассвете
и делаю, куда меня ведёт.
Тоскую и смеюсь на белом свете.
На чёрном свете заползаю в дзот.
Проваливаюсь, растворяюсь в Бездне,
и отключаюсь от сиянья дня,
(нет ничего на свете бесполезней),
там кое-что творится без меня.
Но просыпаюсь ровно на рассвете,
и входы-выходы мои забиты мной.
Я расчищаю их на этом свете,
и кто-то шепчет: я хочу домой.
Пронзает боль, простреленное поле
пищит и долбит, и волнений ряд
планирует: сварить им надо полбу,
пустую болдинскую, что стоит у врат.
Сподобилась я ощутить ненастье,
и бури мглою послана была,
и дочь моя, премудрейшая Настя
во мне цветочком алым расцвела.
Поэзия! Тебя я ненавижу,
твой пузырьковый розовый обман.
Пустыня я, желтеют мои пижмы,
и ветреный плетётся караван,
и выгоняет ящер скорпионов,
и выжигает нечисть и палит,
блуждает по пустыне время оно.
Повтор, ещё повтор... и как болит...
и глажу я пустынные ладони,
и куст светящийся подмигивает мне,
и око зрячее в песках зыбучих тонет,
и нет меня, и есть, и скучно мне.
И ввечеру опять тоска снедает.
Апостолы застолием шуршат.
О, Господи! Прошу. Спасенье дай мне!
И бог мне тихо: не волнуйся! Ша!
и в бездну (матерински) погружает,
и восстанавливает целость Бытия,
и очищает шелушенья жабьи,
и растворяет-собирает Я.
и снова просыпаюсь на рассвете,
перЕбранная. Тихо всё кругом,
и заново на новом белом свете...
и ждут меня, и под-руки в дурдом.