Жила была на свете девочка. Как её звали? Память людская не сохранила имени. Но невредимым остался образ чистоты и благородства, взлелеянный и выпестованный благодарным человечеством. Таких девочек на планете, наверное, сотни. Однако далеко не любая становится огоньком в ночи, путеводной звездой, сверкающей для каждого: истощённого и усталого, счастливого и беспечного, жестокого и безразличного. "Любить всех нельзя!" - сказал однажды мудрец. И ошибся. Можно, нужно, просто! Только для этого надо забыть о себе. Отдать своё сердце тем, у кого оно разбито, покалечено, заморожено многолетним льдом жёсткости и непонимания. Превратить бессмертную душу в неугасимое пламя костра, горящего ровно и ярко, позволяя согреть руки и нищему бродяге с насторожённым взглядом дикого зверя, и напыщенному аристократу с надменным выражением лица, и вдохновенному барду, неразлучному с музой. Променять особость, элитность, высокородность на стремление помогать, быть спасательным кругом, палочкой-выручалочкой, учителем и мессионером. Нести добро, знания, терпение людям. Даже тем, которые этого, казалось бы, не заслужили.
Была она такой же, как все. Бегала в детстве босиком по лужам, гоняла на крышах голубей, носилась с котятами и щенками. Дружила, ссорилась. Радовалась и плакала. Мечтала, надеялась, думала. Искала приключений, задавала странные вопросы, на которые, зачастую, не получала ответов. Удивлялась и снова с головой погружалась в жизненный водоворот. Неслась, счастливая и окрылённая, на всех парусах по реке серых будней, которые умела раскрасить в ослепительные радужные оттенки. Были в её жизни и невзгоды, и удачи, и взлёты, и падения. Ошибки причиняли боль. Глубоко ранили разочарования. Смерть и бессмертие вплелись серебряными нитями в её судьбу. Но лунные пейзажи и солнечные лучи никогда не заходили, освещая дорогу и помогая в трудную минуту.
Текли годы. Остались в прошлом страшные воспоминания. Расстаял горьковатый привкус страха на губах. Ушло в небытие бессилие, опустошённость, безнадёжность, уныние. Напористая красочность жизни, казалось, потускнела и поблекла под натиском тяжёлых испытаний и грозных бурь. Однако теперь душа её, пылающая, как и прежде, окрасилась в нежные пастельные тона, распахнувшись навстречу тем, кто нуждается в сочувствии, поддержке, теплоте, понимании.
Сначала было жутко. Недоверие, скрытность, ложь... Всё это вызывало в ней жаркий протест. Резало сердце на части, заставляя прятаться, чтобы спастись, чтобы сохранить себя и личную неприкосновенность. Только наедине с самой собой чувствовала она покой и гармонию. Внешний мир звучал диссонансом, причиняя страдания. Убежать, исчезнуть! Надеть маску равнодушия на лицо, закутаться в непроницаемый плащ одиночества. "Моя душа - моя крепость!"- так размышляла она, с опасением и тревогой глядя на тех, кто шёл напролом, словно бы и не замечая недостатков, не шарахаясь в сторону от подозрительных теней и говоря в открытую то, что считал нужным, но вовсе не то, что хранил на уме.
Вековая мудрость гласит: "всё пройдёт, пройдёт и это". Со временем она поняла одну простую истину: мир безжалостен и рассчётлив. Для того, чтобы выжить, надо стать такой же, как все. А ведь ей казалось, что она и так ничем не отличается от других... Те же руки, те же ноги, те же глаза. Что же не так? Многое, как выяснилось. Мысли, опыт, мировосприятие, самоидентификация. Когда она вновь вышла на люди, заново наполняя цветами свою обескровленную и почти увядшую душу, томившуюся в изматывающем заточении, В её обширном лексиконе обнаружилась масса новых слов. Чтение книг и занятия творчеством не прошли даром. Лишь в них заключалась отдушина, которую не в силах был одолеть разум, признавший себя бессильным в борьбе с нелогичной и грубой действительностью. Когда она их произносила в компаниях, на неё смотрели с ужасом и отодвигались подальше. Её уважали и боялись, хотя и не любили. Это приносило ей огорчение и способствовало робкому и нерешительному настроению.
Оставаться белой вороной вопреки своим желаниям? Позволить считать себя выше прочих? "Мефистофель в юбке! Безчувственная ледышка!" - говорили подруги восхищённо. А она только тихонечко вздыхала и ровным голосом продолжала прерваный разговор, как будто ни в чём не бывало. Никто и не знал, как задевают её подобные замечания, свидетельствующие об исключительности, необыкновенности, отчуждённости. Никогда товарки и приятели не видели слёз на её глазах, не слышали жалоб и упрёков на злобность и несправедливость судьбы. Сами же они неоднократно приходили к ней, чтобы выплакать своё горе, поделиться несчастьем, переложить часть нелёгкой ноши на плечи внимательного и сопереживающего слушателя. Их не донимали угрызения совести и не мучал природный стыд. Они жили по тем законам мира, которые установил кто-то нелепый и слабый духом. А она... Никому не отказывала, находила слова утешения для всех. Ею восторгались, раскрывали сокровенные тайны, доверяли секреты, обращались за советами... Тем не менее, оставляя за бортом, за невидимой и неосязаемой гранью, через которую никто не решался переступить.
Хотелось простых человеческих радостей: нежности, приветливой улыбки, преданности, робких признаний... Одиночество и обособленность тяготили. Привелигированное положение, как бремя власти, вынуждало медленно склонять голову, становясь покорной и безропотной. Но она не могла этого допустить! Гордый, своевольный, честолюбивый дух категорически возражал против такого поворота событий. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Либо сломаться, превратиться в растоптанный и уничтоженный цветок, либо встать на ноги, попирая своих врагов. И назло им украсить чело не терновым венком мученицы, а золотой короной, своим сиянием воодушевляющей и ободряющей утративших веру и отчаявшихся.
И тогда она смешала все мягкие приглушённые краски, напоминавшие о недавней меланхолии, с головокружительными воспоминаниями детства. Получившаяся картина ошеломляла и поражала взгляд. В ней не осталось ничего резкого и обескураживающего. Но вместе с тем бесследно растворилась в неистовстве буйной радуги печальная истома и щемящая осенняя грусть. Полная, многоцветная, живая палитра. Она притягивала любопытные взгляды, вызывала зависть и восторг, требовала внимания и лишала покоя. Слабые, раздавленные, утратившие ориентиры - все спешили на её нереальный свет, как корабли, идущие сквозь туман, на извечный зов маяка. И она жила, дышала, творила! Не для себя - для них.