Так треть пути прошли. И вот
У ядовитых желтых вод
Вдруг вырвалась из табуна
Кобыла серая одна —
Четырехуха и быстра,
Вся шерсть ее из серебра,—
Живой, стремительной стрелой
Помчалась из неволи злой.
И устремила быстрый бег
На берега алтайских рек.
Кровавоглазый возмущен,
Закаркал он, как сто ворон,
Зубами зло заскрежетал,
Как сто сорок, застрекотал.
Сминая пышную траву,
Погнал коня Кара-Кула,
И натянул он тетиву,
Но не попала в цель стрела.
Каан быстрее поскакал,
Коня, озлобясь, погонял,
Стегал, как сроду не стегал,
И пену тяжкую ронял
Во весь опор летящий конь,
И, наклонясь к нему щекой,
Кричал, как зверь, Кара-Кула,
Но легкой рысью ровно шла
Кобыла серая вдали
На грани неба и земли.
Не мог каан ее догнать,
Не мог копьем ее достать,—
То рядом выбежит она,
То вдруг исчезнет, как луна,
Неуловима, словно свет.
Глаза в ее уперши след,
Каан — погоней разогрет —
Семь раз объехал вкруг земли,
А кобылица все вдали.
Погоней этой изнурен —
Грозит кобыле серой он:
«Постой, сейчас умеришь спесь!
Семь рубежей на свете есть,
Неодолимых семь преград.
Придется повернуть назад...
Быстра, как дума, ты, но все ж
Преграды первой не пройдешь!
Навеки остановишь бег.
За устьем девяноста рек,
Где с морем слился Тойбодым (24),
Укрыты временем седым —
Два одинаковых кита
Раскрыли два огромных рта.
Киты поддерживают мир.
Я им устрою сытный пир.
Вернись, негодница, назад!
Киты живьем тебя съедят!
А не сумеют погубить —
То лучше мне — собой не быть!»
Хребты восьмидесяти гор
И русла девяноста рек
Перелетев во весь опор,
Кобыла I задержала бег.
В степи, что как туман бела,
В степи, в серебряной стране,
Четырехухая легла,
Кататься стала на спине.
Вскочила — ветер ледяной
Подул, валежник вороша,
Встряхнулась — налетел мороз,
Деревья крепкие круша.
Замерзло все — зима люта,
С вершин потек багряный дым,
Два одинаковых кита
Продрогли в море Тойбодым.
Большие головы сложив
Один другому на хвосты,
Глаза огромные смежив,
Уснули страшные киты.
Кобыла мимо них прошла,
И отогрелась, ожила
Земля от холода и сна,
Взошла весенняя луна,
И зашумел листвою лес,
И солнце глянуло с небес.
Проснулись страшные киты,
Зевают, раскрывая рты,
И видят: к ним из дальних стран
Летит Кара-Кула каан.
Одной полой закрывши свет,
Закрывши тьму другой полой,
Спешит, ища кобылки след,
Кричит, разгневанный и злой:
«Ну что, чудовища мои,
Ну что, воители мои,
Скорее дайте мне ответ —
Кобылу съели или нет?»
В ответ заспорили киты,
Кричат один другому: «Ты!»
«Нет, ты проспал и проглядел!»
Как снег, каан от злости — бел,
От гнева, как огонь — багров,
Назвал безмозглыми китов.
По голове и по глазам
Ударил серого коня,
По убегающим следам —
Мрачнее дыма, злей огня —
Помчался он еще быстрей
И закричал еще страшней:
«Прошла одну преграду, что ж -
Вовек другую не пройдешь!
Клянусь, не дам тебе пути
В края алтайские найти!
Я загоню тебя туда,
Где степь сверкает, как слюда.
Там, под железною горой,
Стоит бескорый тополь мой.
Два змея желтые лежат
Вокруг железного ствола,
Они дорогу сторожат,
Что в край алтайский пролегла.
И каждый мой бессонный змей
Бессчетно проглотил коней.
Настала очередь твоя.
А не проглотят: я — не я!»
Хребты восьмидесяти гор
И русла девяноста рек
Перелетев во весь опор,
Кобыла задержала бег.
В степи, что хлопково бела,
В лунно-серебряной стране,
Золотогривая легла
И повалялась на спине.
Вскочила, фыркнула она,
На степь упала темнота,
И раскаленный докрасна
Тут выпал камень изо рта.
Мороз косматой головой
Затряс — жесток, колюч и зол,
Железный тополь вековой
С громовым треском расколол.
Шагнул мороз — простор степей
Под ним растрескался, как лед,
И вот — один к другому змей
От холода теснее льнет.
Уснули змеи. Как стрела,
Кобыла мимо них прошла.
И степь цветами расцвела.
А злой каан Кара-Кула
Вперед пустил звериный рык,
К щеке коня щекой приник,
Летит, рассерженно крича,
Тяжелой шубою стуча:
«Ээй, ээй, друзья мои,
Сыны прожорливой змеи,
Скорее дайте мне ответ —
Кобылу съели или нет?»
Два змея, как песок желты,
Шипят один другому: «Ты!»
«Нет, ты проспал и проглядел!»
Каан от злости почернел,
В глазах его померкнул свет,
Кричит каан кобыле вслед:
«Съешь сыновей своих сердца,
Съешь мясо своего отца —
Прославленного жеребца!
Не отступлюсь я до конца!
Не поверну коня назад!
Есть на Алтае семь преград,
Семь страшных порождений зла,
Ты только два из них прошла.
Я загоню тебя туда,
Где ты погибнешь без следа.
У скал, у черных валунов
Есть семь зловещих кабанов.
Съедят тебя, а не съедят —
Я поверну копя назад,
Не погонюсь я за тобой,
И пусть плюет в меня любой!»
Летя как быстрая стрела,
Кобыла встала на бегу,
Сереброшерстая легла
И повалялась на лугу.
Вскочила — закипел туман,
Поникла в темноте тайга,
И пали на покой полян
До брюха лошади снега.
Встряхнулась — и мороз суров
Тяжелой поступью пошел,
Он восемь черных валунов
До основанья расколол.
Кобыла фыркнула — рванул
Жестокий ветер, дикий рев,
И по земле понесся гул
От расколовшихся стволов.
Сбежались в кучу кабаны,
Легли тесней — спина к спине,
Пригрелись, спят и видят сны,
И сладко хрюкают во сне.
Вмиг кобылица, как стрела,
Преграду новую прошла.
И солнце в шапке золотой
С улыбкой глянуло на мир,
Простор, лучами залитой,
Зазеленел в единый миг.
Кровавоглазый тут как тут.
С руки змеей свисает кнут.
Молчит Кара-Кула, притих,
Устал каан, и конь устал,
Он половину сил своих
В бессонном беге растерял.
От гнева сам не свой каан,
Сказал: «Ээй, вожак-кабан,
Скажи, скорее дай ответ —
Жива кобыла или нет?»
Семь виноватых кабанов
Дерутся, вымещая страх,
Клыками раздирая в кровь
Друг другу шкуры на боках.
Их не ругал, лишь поворчал
Каан, вполголоса бранясь,
Но дальше — больше, закричал,
От неудачи распалясь:
«Есть на Алтае семь преград!
Беги, проклятая, назад!
Вот смерть твоя: у гор крутых
Паршивых два верблюда есть,
Живая не минуешь их —
Они любого могут съесть.
Ты свой побег закончишь там.
Мои паршивые друзья
Тебя размажут по камням!
А если нет, то я — не я!»
Кобыла в желтой, как луна,
В степи блестящей, как слюда,
Упала серая, она
Тут повалялась, как всегда.
И красный закипел туман,
И крепкий затрещал мороз,
Холмов поверхность и полян
Опять растрескалась насквозь.
От холода парша зверей
Так зачесалась, что скорей
Верблюды к дереву бегут,
Свои бока и шеи трут.
Чесались долго, все забыв...
Кобыла легкая, как свет,
Прошла, рубеж перескочив,
И — на земле мороза нет.
Алтай сиянием согрет
Златого солнца и луны.
И вновь от южной стороны
Раздался громкий крик и рев,
От гнева дикого багров,
Кара-Кула на скакуне
Кричит: «Друзья, скажите мне,
Кобылу быструю, как свет,
Вы растоптали или нет?»
Услышав это, у ствола
Разинули верблюды рты.
Их речь бессвязною была:
«Ты прочесался!» «Ты!» «Нет, ты!»
«Молчать, безмозглые скоты,
Мешки парши и слепоты!» —
Кричит Кара-Кула каан,
Кровавоглазый великан.—
Вернись, проклятая, назад!
Есть на Алтае семь преград!
Ты половину их прошла,
Но не пройдешь исчадий зла —
Двух мерзкопахнущих самцов —
Моих медведей-удальцов.
От тех медведей из гостей
Не возвращаются назад.
В мешок обглоданных костей
Тебя, кобыла, превратят.
А если снова не убьют,
Пускай мне все в глаза плюют!»
Пока кричал Кара-Кула,
Кобыла серая паслась,
Затем на пышный луг легла
И покаталась, повалясь.
Вскочила — затрещал мороз,
Затопал, застучал ногой —
Потрескались стволы берез,
Гул прокатился над тайгой.
Встряхнулась — снег глубокий лег,
Метельная взметнулась мгла,
Медведей в темноту берлог
Зима лихая загнала.
Пока самцы-медведи спят,
Копыта звонкие стучат —
Кобыла быстрый правит бег.
И вновь растаял лед и снег,
Пришла весенняя пора.
Вот так в страну Маадай-Кара,
Вернулась в отчие края —
Четырехуха и быстра —
Кобыла серая моя.
А злой Кара-Кула каан
Усталый — в голове туман —
Медведей спрашивает он,
А тех еще ломает сон:
«О, славные мои друзья,
Стена последняя моя,
Скорее дайте мне ответ —
Прошла кобыла или нет?»
Медведи спорят: «Ты проспал!»
«Нет, ты проспал и проглядел!»
Их поносить каан не стал,
В седле устало он сидел.
Конь богатырский отощал.
Кровавоглазый похудел.
Конь в грязной пене и пыли,
А у каана самого
Торчат—сквозь шапку проросли,—
Как щепки, волосы его.
Сквозит коня худой костяк,
Хоть ведра вешай на боках.
Глаза от бега впали так —
В глазнице каждой десять птах
Свободно гнезда вить могли.
Шесть раз объехав вкруг земли,
Каан и конь изнемогли.
В последний раз Кара-Кула
Клянется: «Большинство смогла
Смертельных проскочить преград,
Вернись, проклятая, назад!
Последний мой рубеж таков:
Семь черных духов — семь волков,
И девять воронов, как ночь,—
Они готовы мне помочь.
Тому, кто глаз твой проклюет,
Я дам глаза ста кобылиц.
Тому, кто горло перервет,
Отдам табун в сто кобылиц».
Тут наша серая пошла
Владеньями Маадай-Кара,
И вмиг ее укрыла мгла,
Закрыла бурая гора,
Укрыли россыпи камней,
Стоствольный тополь вековой,
И тальники сошлись над ней —
Ее закрыли с головой.
Копыт летящих быстрый след
Тут оборвался — был и нет.
Семь дней искал ее каан
Среди долин, среди полян,
На перепутьях ста дорог,
Но отыскать никак не мог.
Волкам тогда он приказал,
И черным птицам наказал,
И сроку дал он им семь дней —
Найти ее, покончить с ней.
Сказали «ладно», понеслись,
За дело черное взялись.
А сам Кара-Кула каан,
Кровавоглазый великан,
В обратный путь коня пустил,
Совсем уже лишившись сил.
Теперь, смертельно утомлен,
Про кобылицу думал он:
«Что ж, не вернулась ты назад,
Так волки-вороны съедят!»
А кобылица вслед ему
Сказала, плюнувши во тьму:
«Уйти я от тебя смогла,
Позор тебе, Кара-Кула!
Увел народ, но погоди —
Возмездье будет впереди!
Из шкур семи твоих волков
Тут шубу теплую сошьют,
Из перьев воронов твоих
Подушку толстую набьют!»
Кобылка после слов таких
Исчезла в зарослях густых...
Коня не гонит своего
Каан измученный, в пыли.
Густые волосы его
Уже сквозь шапку проросли.
Качаясь на худом коне,
Заметил он издалека
На полпути к своей стране
Большого черного быка,
За ним телегу в серебре
С тремя десятками колес,
А на телеге на ковре
Свою жену Абрам-Моос.
Она ждала четыре дня,
Дождавшись, счастлива была,
И мужа, и его коня
Домой в телеге привезла.
Приехавши к себе домой,
Каан кровавый справил той:
Людскую кровь Кара-Кула
Процеженную в глотку лил,
Кровь конскую исчадье зла,
Остуженную, жадно пил.
Куски отменных кобылиц
Стоят в корытах перед ним,
Хвосты и мясо валухов
Лежат горами перед ним.
Средь окровавленных полян,
Среди обглоданных костей —
Всепожирающий каан,
Всепоглощающий злодей,
Сосущий сало без ножа,
Без плетки ездящий каан,
Теперь, насытившись, лежал
От человечьей крови пьян.
Бездонного, как пропасть, рта
Зияла черная дыра.
Он половину съел скота
Из табунов Маадай-Кара.
В два раза толще стал злодей —
Из сала щек не видно глаз,
И конь на родине своей
Теперь жирнее в десять раз.
В тюрьму железную увел
Каан захваченный народ,
И за железный частокол
Загнал алтайский белый скот.
Алтайских шестьдесят племен
Невольниками сделал он,
Алтайских семьдесят племен
Поставил на колени он.
Маадай-Кара, устал и стар,—
Его рабом отныне стал...
Придя в алтайские края,
Из заповедного ручья
Воды кобыла напилась
И обернулась в тот же час
Коровой синей молодой
С четырехрогой головой.
Затем пошла она туда,
Где, как и в прежние года,
Шумит над бегом синих рек
Несокрушимый бай терек,
Стоствольный тополь родовой,
Златосеребряной листвой.
Здесь, у железного ствола,
Мычать корова начала.
Мычит корова и ревет,
Казалось, пуст Алтай, но вот —
С вершины — как туман бела,
Старуха древняя сошла.
Одежда женщины бедна,
И сразу видно, что она —
Стара, устала, голодна —
На весь Алтай жива одна
Перемогается, живет.
Себя — хозяйкою зовет
Земли опустошенной всей,
Безлюдной родины своей...
Корове голову, глаза,
Лаская, гладила она,
И за слезой текла слеза:
«Теперь, наверно, ты одна
Осталась от всего скота.
Долина пышная пуста...»
Пока печально речь текла,
Корова синяя пошла
К нависшей над лужком скале,
А там в затишке и тепле
И отелилась, принесла
Четырехухого бычка,
Четырехрогого сынка...
У пяток голубой горы,
Шалаш построив из коры,
Старуха стала тихо жить,
Корову синюю доить,
Присматривая за бычком,
Парным питаясь молоком.
Но одиноко дни текли
Средь обезлюдевшей земли.
И каждый день, судьбу кляня,
Ворчала горестно она:
«Я одинока и стара...
На всей земле Маадай-Кара
Среди долин, в лесной глуши
Неужто нету ни души?
Корова синяя моя
На все алтайские края
Одна осталась от коров...»
Вдруг раздается громкий рев.
И в ухо правое ее
Влетел далекий этот крик,
И в левом ухе у нее
Он отозвался в тот же миг.
«Эй, эй,— старуха говорит,—
Пойду взгляну — кто там кричит?»
На медный посох оперлась,
На черный гребень поднялась.
«Не птица ль злая тут кричит,
Меня пугая среди дня?
Тут не младенец ли кричит
И кличет жалобно меня?»
*
Система оберегов наличествует у ребенка с рождения.
Чудесная четвероухая кобыла, чья "шерсть ... из серебра" преодолевает семь преград, превращается в корову и своим мычанием у стоствольного родового тополя вызывает хозяйку Алтая.
Теперь пестуньей-наставницей мальчика оказывается сама Мать-Хозяйка Алтая (Дух Алтая).
_______________________________________
24 Тойбодым — «ненасытная» — подземная река.