Семь дней шагала по горам,
Шесть дней искала тут и там,
И видит: в люльке меж берез
Лежит малыш, промок от слез.
Свой сок береза отдала,
И трубочка из тростника
От рта младенца отошла.
Висит над люлькою кишка,
И в ней осталось молока
Достаточно, одна беда,
Что соска — каменно-тверда.
Ребенок восемь дней не ел,
Младенец восемь дней молчал,
Пить захотевший — заревел,
Есть захотевший — закричал.
Старушка счастлива была,
К младенцу в люльке подошла,
И, отвернувшись от него,
Всплакнула горестно она,
Взглянув на мальчика того,
Смеясь, промолвила она:
«О, глаз моих огонь живой,
О, разум старческой души,
Единственный, прекрасный мой,
Мой ненаглядный, погоди,
Настанет, мальчик мой, пора:
Кормить родную будешь мать,
И твой отец Маадай-Кара
Тебя сыночком будет звать...»
Тут люльку вместе с малышом
Рукою правой ухватив,
Кишку большую с молоком
На левый локоть накрутив,
С вершины старая пошла.
На склоны вдруг упала мгла,
И дождь обрушился, подул
Свирепый ветер. Громкий гул
Тут покатился по горам.
Скользя на склоне по камням,
Качнулась старая без сил,
И ветер злой ее свалил.
И покатилась вниз она,
Жестоким ветром снесена.
Лежит, в глазах то тьма, то свет,
То помнит все она, то нет.
И до подножия семь дней
Она катилась меж камней.
Очнулась — помутился свет,
Ребенка нет, и люльки нет.
Вскричала горестно она,
Седой качая головой:
«Зачем осталась я жива,
Когда исчез сыночек мой?»
«О чем горюете вы тут?
Кого вы потеряли тут?» —
Донесся сзади громкий смех.
Глядит она: прекрасней всех
- Двухлетний мальчик дорогой
Жив и целехонек стоял,
В чем был рожден Алтын-Таргой,
Злато-серебряный сиял.
Он камень левою рукой
Девятигранный крепко сжал,
И камень правою рукой
Тяжелый черный он держал.
Пеленок нет, подстилок нет,
Одетый в легкий лунный свет,
Прекрасный мальчик был таким,
Каким рожден — совсем нагим.
Старушка быстро подошла,
Ребенка на руки взяла
И до жилища своего
Мгновенно донесла его.
И напоила молоком,
И накормила творожком.
Однажды мальчик ей сказал,
На вечный тополь показал:
«Какие птицы тут и там
На бай тереке дорогом
Затеяв безобразный гам,
Пера насыпали кругом,
Замусорили все вокруг?
Скорее сделайте мне лук
И стрелы, старая моя,
Их всех перестреляю я!»
«Придет, придет его пора,—
Старушка думает,— он смел».
И лук согнула из ребра,
И камышовых тонких стрел
Охапку принесла ему,
Сынку-ребенку своему.
Мальчишка — вниз летящих птиц
Теперь на родине своей
Не допускает до ветвей.
Двухлетний — вверх летящих птиц
Не допускает до небес —
Как камни падают с небес.
И славный тополь родовой
Звенит свободною листвой.
Старуха, глядя в костерок,
Сидит и тихо говорит:
«Чего захочешь, мой сынок,
Того достигнешь,— говорит,—
За кем погонишься, сынок,
Того поймаешь,— говорит,—
Клыкастый конь — исчадье зла
Забудет вкус алтайских трав,
Злодей каан Кара-Кула
Башку положит на рукав».
Сказала так, но из того
Не понял мальчик ничего.
Взошел сынок на косогор,
На косогоре Бодюты,
Где были травы с давних пор
Неувядаемы, густы —
Зайчишек семьдесят косых
Паслись. Прицелился сынок,
Убил одной стрелою их,
К ногам старушки приволок.
Та говорит — восхищена:
«Твоя зайчатина жирна!»
Весь день сидела у костра,
Всю ночь варила до утра,
Кормила мозгом из костей,
Кормила почками его,
И съел мальчишка за семь дней
Зайчишек всех до одного.
И вновь взошел на косогор.
На косогоре Кодюты,
Где были травы с давних пор
Неувядаемы, густы —
Там девяносто маралух
Паслись. Прицелился сынок,
Согнул неторопливо лук,
Убил их, к юрте приволок.
Старушка вновь восхищена,
Добычу приняла она,
От счастья замирает дух:
«Прекрасно мясо маралух!»
Весь день сидела у костра,
Всю ночь варила до утра,
Кормила мозгом из костей,
Печенкой свежею, парной,
И мальчик мой за девять дней
Всех маралух съел до одной...
Прошло немного, много ль дней,
И вдруг поникли небеса,
Над миром раздались — страшней
Один другого — голоса.
В лесах алтайской стороны
Завыли волки, сея страх.
И девять воронов, черны,
Заклекотали в небесах.
Так семь волков провыли зло,
И вой их ветром понесло:
«Тут поселившихся—съедим,
Расшевелившихся — съедим,
Закончив славные дела,
Пойдем в страну Кара-Кула,
В страну каана побежим
Просить обещанного им:
Кровавоглазый будет рад,
За все отплатит во сто крат:
Корову синюю съедим —
Табун кобыл нам даст каан,
Теленка синего съедим —
Сто жеребцов нам даст каан,
Старуху дряхлую съедим —
Сто молодух нам даст каан,
Мальчишку слабого съедим —
Сто человек нам даст каан».
Летели волчьи голоса,
Качали вечные леса.
А вороны кричали зло,
Летя, как тьма, к крылу крыло:
«Здесь поселившихся — убьем,
Расшевелившихся — склюем.
В страну каана полетим
Просить обещанного им.
Нальет нам крови полный чан,
Озера слез нальет каан...»
Услышав страшного зверья —
Семи волков и воронья —
Слова, исполненные зла,
Старушка сразу поняла,
Что не спастись теперь от них —
От духов черных, горных, злых.
«Коль есть нечистые хотят—
Мою корову пусть съедят.
Коль есть проклятые хотят —
Пускай телка ее съедят»,—
Со страхом думала она.
И вот упала ночь темна,
Открылись звездные миры.
Сыночка-мальчика она
Укрыла в юрте из коры,
Легла-заснула рядом с ним —
Злато-серебряным своим.
Порою той корова, чья
Четырехрога голова,
Услышав клекот-вой зверья,
Такие молвила слова:
«Коль эти звери голодны,
Старуху пусть съедят они.
Коль птицы эти голодны,
Мальчишку заклюют они».
И от напасти этой злой
С телком укрылась под скалой.
Корова синяя легла
Сама над сыном, как скала.
Непромахнувшийся стрелок —
Злато-серебряный сынок
Проснулся в полночь и ползком
Из юрты выскользнул тайком.
Встал за порогом в полный рост,
На небо летнее глядит,
И ровно десять тысяч звезд
Там, получается, горит.
«Пойду-ка в дикий бурелом,
Покрывший семьдесят логов,
На дне ложбины, за бугром,
Не подождать ли мне волков?
Что будет, если подождать?» —
Промолвил он и взял опять
Свой лук и тонкую стрелу
И тихо двинулся во мглу.
Сквозь чащу проскользнул малыш.
Бесшумно тропка пролегла.
Шагов его — лесная мышь
И та услышать не смогла.
Малыш прошел сквозь бурелом,
Походка так легка была,—
Лисица с огненным хвостом
И та заметить не смогла.
Кустарник острый и густой,
Где заяц пробежать не мог,
Прошел мой мальчик золотой
И не поранил рук и ног.
Прошел все заросли сынок
И спрятался за бугорок.
Чем ближе утро — ночь темней.
Такая темень, что ушей
Не различишь у скакуна,
На шаг — корова не видна.
Поднявшись с места своего,
Он осмотрелся — никого.
Послушал чутко — тишина.
Пуста ложбина и темна.
Травы надергал, подстелил,
Мха в изголовье положил.
Тут осторожный мальчик лег
И чутко придремал чуток,
И снова посмотрел вокруг,—
Во тьме густой заметил вдруг:
Горит невиданный узор —
Ряд синих звезд у дальних гор.
Что там за звезды — он гадал,
По пальцам звезды сосчитал,
Немногим больше было их,
Чем пальцев на его руках.
«Я от рожденья звезд таких
На полуночных небесах
Не видел что-то никогда...»
Вдруг за горой пошла гора,
И за звездой пошла звезда,—»
Гоня дыханием ветра,
То волки стаею к нему
Шагнули, черные, сквозь тьму.
И кости множества коней
У них засохли на губах,
Тела растерзанных людей
На восьмигранных их зубах.
Они — преграды на земле —
Как горы черные во мгле,
Лохматой шерстью обросли.
Как стая звезд, они вдали
Глазами темноту прожгли...
Сидел мальчишка до тех пор,
Пока к подножью здешних гор,
Подобно глыбам черных скал,
Они пришли, тогда сказал:
«Ээй, ударю вас не я,
Я не хочу вам, волки, зла.
Вас не рука сразит моя,
А камышовая стрела».
Лук из ребра легко согнул,
И тетиву он натянул,
Огонь на кончике стрелы
Тут ослепительно сверкнул,
Тут искры брызнули светлы
Из пальцев мальчика, и гул
От выстрела потряс Алтай,
Поколебал из края в край.
И задрожало все вокруг,
Гром прокатился по долам —
От выстрела сломался лук
С громовым треском пополам.
Как луч летящая стрела
Бока семи волкам прожгла,
Сквозь семь слоев земли прошла,
В недосягаемой дали,
За гранью неба и земли,
В морской залив упав, стрела
В нем воду желтую зажгла.
Взбурлила бешено она,
Мгновенно выкипев до дна.
«О, горе!» —взвыли семь волков
И, сжавши челюсти, легли.
Из развороченных боков
Потоки крови потекли.
И, друг на друга положив
Большие головы, они,
Глаза погасшие смежив,—
Подохли, досчитали дни.
Кровь ядовитая, бурля,
Сожгла цветущие поля.
В долине груды их костей
Упали россыпью камней.
А в посветлевших небесах,
Вселяя ужас, сея страх,
Черна, когтиста и мрачна
Орава воронов видна.
Клекочет, каркает она.
Грозою вороны летят,
Глазами землю бороздят,
Как ураган дыханье их
И крыльев колыханье их.
Выклевывать глаза коней,
Выклевывать глаза людей
Привыкшие — беды черней,
Несчастья тяжкого лютей,
Сказали вороны: «Ээй!
Лететь нам надо поскорей,
Там волки взвизгнули, поймав
Среди густых алтайских трав
Кобылку серую! Скорей
Опустошим глазницы ей!»
Услышав это, мальчик мой
Пошарил правою рукой,
Но не попалось ничего.
Тогда от камня своего,
Того, с которым был рожден,
Кусок отламывает он.
В руке обломок крепко сжал
И заклинание сказал:
«Убью вас, вороны, не я,
Сразит вас не рука моя,
Не меч, не меткая стрела,
Я не хочу вам, птицы, зла.
Обломок камня сам взлетит
И вас в полете поразит».
Взмахнувши правою рукой,
На дно высоких трех небес
Малыш кидает камень свой,
И раздается громкий треск,
Свист, удаляющийся стон,—
Обломок в синеве исчез,
И покачнулся небосклон.
И духам черным десяти
Летящий камень по пути
Мозги повышиб из голов,
В полете шеи перебил,
И сто березовых стволов
До корня кровью окропил.
Подохших воронов тела
Одна долина приняла.
Их головы нашли покой
В долине дрогнувшей другой.
Но где же ныне камня след?
Путем длиной в десятки лет
Он долетел до дальних стран,
Где властвует Талбан-каан.
В мгновенье ока камень тот,
Влетев в аил сквозь дымоход,
Свистя обрушился в котел,
Пробил быка, котел, очаг
И в землю глубоко ушел,
И в той стране, где вечный мрак,
Где злобный властвует Эрлик,
Обломок черный в тот же миг
В морской залив бездонный пал,
Взметнулся ядовитый вал,
Вскипела желтая вода
И выкипела без следа.
Богатыри большой страны
Видением удивлены,
Падением изумлены,
В смущении Талбан-каан
Гадает: из каких же стран ,
Свистящий камень тот упал,
Какой алып его послал?..
Связавши за ноги волков,
Неубоявшийся стрелок,
За крылья воронов связав,
Непромахнувшийся стрелок
Их из ложбины поволок.
Пока из зарослей тащил,
Рассвет широкий наступил/
Пока за семь долин волок,
Проснулся утренний восток,
И солнце выпило туман,
Взойдя из ханства Сарыйман.
Прислушался малыш-кюлюк (25):
Не ветер воющий вокруг
Печально, горестно звучит —
Старушка жалобно кричит.
Гуляет эхо по лесам,
Взлетает к синим небесам.
«Сынка, сокровище мое,
Сожрало злобное зверье!
Померкло солнце среди дня.
Нет больше жизни для меня.
Волками съеденный, погас
Огонь моих усталых глаз.
Нет горя — моего черней,
Печальней — участи моей.
Ох! На моих глазах сынка
Из юрты волки унесли!..»
Так речь ее была горька,
Слова так жалобно текли.
Так голос горестно летел,
Что, отзываясь, лес стонал.
Тут мальчик весело запел,
На дудке звонко заиграл:
«Из шкур убитого зверья
Доха получится иль нет?
Из черных перьев воронья
Подушка выйдет или нет?»
«Ты невредим, родной сынок!» —
Вскричала, выйдя за порог,
Старушка добрая, глядит:
Зверье убитое лежит.
Она качает головой,
Бормочет: «Мальчик золотой...»
Волков она ободрала.
«На доху хватит»,— говорит,
И с воронов перо сняла.
«Подушка выйдет»,—говорит.
«Отца, вскормившего тебя,
Обнимешь ты, родимый мой.
И мать, ласкавшую тебя,
Ты привезешь, сынок, домой.
Кровавоглазый великан
Положит, на рукав башку,
Конь темно-серый, как туман,
Подохнет, рухнув на скаку».
«Ээй, родная, не пойму,
Рассказываешь ты к чему —
Положит на рукав башку,
Подохнет, рухнув на скаку...
Кровавоглазый — кто таков?
Каких тут пуговица слов?
Конь темно-серый — кто | таков?
Скажи, каких тут угол слов? (26)
Скажи, ответь мне наконец —
Кто мать моя и мой отец?
Бродягой жить мне, без коня —
Такая доля у меня?»
***
«Все расскажу, пришла пора.
Родитель твой — Маадай-Кара,
Мать у тебя — Алтын-Тарга.
Они в неволе у врага.
Ээй, ээй, родной сынок,
В стране, к которой путь далек,
Сидит Кара-Кула каан —
Властитель всех подлунных стран.
Алтайских семьдесят племен
Поработил, проклятый, он
Алтайских шестьдесят племен
Невольниками сделал он.
Нечистый — полной чашей пьет
Своих рабов кровавый пот.
И темно-серый конь под ним
Не устрашится бурных вод.
Кара-Кула непобедим.
Неисчислим его народ.
Спокойно жил родной Алтай,
Покуда молод был Маадай,
Но только старость подошла,
Большая грянула беда:
Угнал алтайские стада
Злодей, разграбил все дотла.
Хлеща тяжелой плетью скот
И пикою гоня народ,
Заставил кочевать к себе.
И покорились все судьбе.
За свой народ и за отца
Ты должен биться до конца!
Такая выпала судьба.
И будет славный у тебя
От духа вод рожденный конь,
Тебе не раз поможет он.
Ты сам — от духа гор рожден,
Среди алыпов всех племен
Прославишь родину свою
И имя доброе в бою —
Могучий Когюдей-Мерген!»
От этих слов вскочив с колен,
Стал мальчик взад-вперед шагать,
Ладонь ладонью потирать.
«Отцу, вскормившему меня,
Погладить бороду хочу!
И к матери, быстрей огня,
Сейчас стрелою полечу!
Развею по ветру беду!
Где конь, седло и стремена?
Каана подлого найду,
Где черная его страна?
Не скажут люди «струсил он»,
Пусть лучше «сгинул» говорят.
Не проворчат «не ездил он»,
Пусть лучше «ездил» говорят.
Вечноживущих нет коней,
Бессмертных нет богатырей,—
Найду я силу, чтоб смогла
Перебороть Кара-Кула!
Разрушу стойбище его,
Убью каана самого!
Послушав храброго сынка,
Старушка молвила: «Пока
Слабы, малыш, твои хрящи,
Напрасно смерти не ищи.
Густая кровь Кара-Кула
Еще на землю не текла,
Душа за долгие года
Не прерывалась никогда.
И неприступен вражий стан,
И непреклонен злой каан.
Ты сам подумай-посуди:
Его жена Кара-Таади —
Любимая Эрлика дочь —
Колдунья черная, как ночь,—
Провидит злобная она,
Кому погибель суждена.
Стой-подожди, не торопись,
Своей ты силы не достиг,
Душой ц телом укрепись
И разумом умерь язык.
Идя войной на силы зла,
С умом свершай свои дела.
Подумав, в трудный путь пойдешь—
Дорогу верную найдешь.
Запомни: и под силачом
Земля бывает скользким льдом.
Коварен волк, хитер и смел,
А набредет на самострел.
Будь терпелив, родной сынок,
Пойми одно: всему свой срок.
Не норови каана скот
Набегом-силой захватить,
А думай, как родной народ
В края Алтая возвратить.
Каана не спеши убить,
Оставить пепел от дворца,
Реши, как мать освободить,
Как на Алтай вернуть отца.
Коль море встретится — плыви.
Коль пропасти — перелети.
Нужна сноровка — прояви.
Нет выхода — найди пути.
Будь справедлив в борьбе со злом
И утверждай в бою добро,
Громадину Сюмер-Улом (27)
Тогда поднимешь, как перо».
Сыночка славного она
Так наставляла дотемна.
Ребенку милому она
Так говорила до утра:
«Великого Маадай-Кара,
Внимай, единственный сынок,
Путь будет труден и далек.
Хребты семидесяти гор,
Мой мальчик, будут высоки,
И воды девяноста рек,
Сыночек, будут глубоки.
Конь сытый станет уставать,
Но ты вперед ступай, сынок,
Могучий, станешь уставать,—
Назад не отступай, сынок...»
За днями дни спокойно шли,
Ждала старушка, наконец,
Откуда-то из-под земли
Телегу вывез жеребец.
Старушка быстро подошла,
Кошму с повозки убрала.
На ней, как лунная гора,
В сплошном сиянье серебра
Одежда новая лежит,
Оружье мощное блестит.
Тут принялась старушка-мать
Одежды парню подавать,
И впору было все ему,
Сынку-алыпу моему:
Богато-крепкие штаны
С застежками светлей луны,
Рубаха, что белее дня,
С застежками светлей огня,
И шапка с лунною звездой,
С узорной вязью золотой,
Не велики и не тяжки,
Подбиты златом сапоги,
И пояс медно-золотой
С горящей солнечной звездой,
Не велика и не мала —
Как раз — доха ему была.
Затем взялась старушка-мать
Оружье парню подавать,
И оказалось, что опять
По силам было все ему,
Сынку-алыпу моему:
Непритупляющийся меч
Не тяготил могучих плеч,
И пика, огненно-светла,
По силам юноше была,
Железный лук, могучий лук,
Не отягчил могучих рук,
В саадаке (28) каждая стрела
Сподручна юноше была.
Старушка добрая взяла,
Сынку-алыпу подала
Две рукавицы боевых,
Чтоб шеи вражеские мять,
Две рукавицы золотых,
Чтоб сухожилья вражьи рвать.
Могучий молодой каан
Взял и засунул их в карман.
«Взгляни в алтайские края,—
Сказала старая моя,—
Оой, оой, смотри туда,
Где гор кончается гряда,
Оой, оой, смотри, сынок,
В истоки десяти дорог».
И Когюдей-Мерген взглянул
Туда, откуда несся гул,
Откуда доносился гром,—
Там, мечен солнечным тавром,
Там, лунным отличен тавром,
Пасется темно-сивый конь,
Прекрасный белогривый конь,
Чьи уши небо бороздят,
Чьи очи звездами горят,
Светлы, как месяц молодой,
Хребет сияет золотой,
Из-под ступающих копыт
Земля до облака летит.
Пушистой гривою густой
Укрыты валуны колен,
Хвост — ниже щеток, золотой,
А грудь — мощнее горных стен.
Красив на Диво, был такой
Конь белогривый, быстрый конь.
Он лют в бою, в дороге — скор,
Не изнурится никогда,
Он сотни рек и сотни гор
Преодолеет без труда.
Красив и чуток, плотен, сыт —
Как нарисованный стоит.
Потник на нем белей, чем луг,
Который снегом занесло,
И держат шестьдесят подпруг
Златое крепкое седло.
Крепки нагрудник и узда,
Прослужат долгие года.
Не лопнут шестьдесят подпруг
При спуске в нижнюю страну,
Подпруги не порвутся вдруг
При взлете в верхнюю страну.
Нагрудник — кольцами увит,
Златыми бляхами гремит.
Плеть с рукоятью золотой
Заткнута за луку была,
Аркан, свернувшийся змеей,
Привязан сзади у седла.
Двух кольчатых железных пут
Висели сочлененья тут.
Чембур прекрасный золотой
Висел над самою землей.
«Конь из коней»,— алып сказал,
Погладив конские глаза.
Поверх одежды дорогой
Надел он крепкий панцирь свой,
И сотни пуговиц на нем
Сверкнули солнечным огнем.
И сто березовых жердей
Он привязал к спине своей.
Песка речного сто мешков
Навьючил на коня с боков.
На темно-сивого вскочил,
Уселся между лук седла,
Поводья крепко ухватил,
Слегка подергал удила.
Ногами встал на стремена —
И затуманилась луна.
Хотел он повернуть коня —
Померкло вмиг сиянье дня.
Конь драгоценно-золотой
Как будто вкопанный стоит,
Мотает гривою густой,
Глазами карими косит.
«Попробуй сядь — торбок и тот
Вовсю брыкается, ревет.
А темно-сивый — что за конь,
Неповоротливый такой?» —
Так Когюдей-Мерген ворчит.
А темно-сивый говорит:
«Любая девушка, садясь,
Коня со свистом плеткой бьет.
Таких алыпов отродясь
Я не видал. Чего он ждет?»
Стал лик алыпа злей огня.
И белогривого коня
Он плетью вытянул своей,
Гоня его в простор степей.
Как жеребенок, конь заржал,
Как стригунок, он завизжал,
Брыкался, дыбился и вот
Стрелою полетел вперед.
По желтым выжженным степям
Скакать пустился ярый конь,
По голым каменным полям
Семь дней крутился быстрый конь.
За ним в густой пыли исчез
Незамутимый свод небес.
И Когюдей-Мерген в седле
Летит, мотаясь в пыльной мгле,
То помнит он себя, то нет,
То видит свет, то меркнет свет.
Летит, на бешеном скаку
Рукой хватаясь за луку.
Шесть дней он объезжал коня,
Все бился белогривый конь,
Но к вечеру седьмого дня
Смирился темно-сивый конь.
Всю степь копытами изрыл,
Равнину всю избороздил.
Придя в себя, седок-кюлюк
Увидел, глянувши вокруг:
Из ста березовых жердей —
Одна осталась за спиной.
Отныне каждый из людей
Так носит лук с колчаном свой.
Осталась под воротником
Из сотни пуговиц — одна.
На шубе каждой с этих пор
Одна застежка быть должна.
Песок рассыпался речной,
Один мешок остался цел,
Чтоб человек в пути любом
С собой всегда талкан (29) имел.
-И, восклицая «конь так конь!»
Алып был сильно удивлен,
И, восклицая «муж так муж!»
Конь драгоценный восхищен.
«Мы расстоянье в год пути
Проедем за день,— говорят,—
Кровавоглазого найти
Теперь нам надо,— говорят,—
Ограду черную открыть,
Скот на свободу отпустить.
Тюрьму железную разбить,
Родной народ освободить».
К старушке доброй поскорей
Поехал Когюдей-Мерген,
Старушке ласковой своей
Он поклонился до колен.
«Хозяйка добрая моя,
Спасли-вскормили вы меня,
Вооружили вы меня
И драгоценного коня
Вы снарядили для меня.
Вечноживущих нет коней —
Хочу обнять родную мать;
Вечноживущих нет людей—-
Поеду я отца обнять».
Почтенная взялась опять
Сынка-алыпа наставлять:
«Свои края — родной Алтай,
Дитя мое, не забывай.
Стремнины рек, степей простор
Твоя отчизна,— говорит,—
Семь недоступно-вечных гор —
Твоя опора,—говорит.—
Жизнь проведи с мечом в седле,
Громя заклятого врага,
Но возвратись к родной земле,
К теплу родного очага.
Коль встретишь ты, людей седых,
Почтенными их называй.
Людей увидишь молодых,
Здороваться не забывай.
Не будь как волк — угрюм и зол,
На волка ставят самострел.
Глядишь — он сам стрелу нашел,
А вроде был хитер и смел.
Могучим не кичись плечом,
Не лезь бездумно напролом.
Запомни: и под силачом
Земля бывает скользким льдом.
Стрелу напрасно не пускай,
Знай: время выстрелить придет.
Слова на ветер не бросай,
Знай: время высказать придет.
Коль есть стрела, чтобы стрелять,
Стреляй, прицелившись, сынок.
Коль есть слова, чтобы сказать,
Скажи, подумавши, сынок.
Свершив дела, спеши домой,
В края алтайские вернись...
Ну, а теперь, родимый мой,
Назад, мой мальчик, обернись».
И Когюдей-Мерген назад
Свой соколиный бросил взгляд.
А повернулся он опять —
Стоит шалаш, тепла зола,
Нигде старушки не видать,
Исчезла, точно не была.
Снимает шапку Когюдей —
И всем сплетениям корней,
Горам, что времени мощней,
И рекам, что небес синей,
Земле, что матери родней,
Отчизне дорогой своей,
Раскрыв свои; ладони, он
Тут положил земной поклон...
*
Первые подвиги Когюдей-Мергена: герой убивает зайцев и маралух, добывая пищу себе и хозяйке Алтая.
Но наступает момент опасности: семь волков и девять воронов, прослышав о ребенке и старухе, живущих на побежденной земле Маадай-Кара, решаются их погубить.
Имя Когюдей-Мерген в переводе означает следующее: Когюдей - "синяя собака", а Мерген - "меткий стрелок".
По алтайским преданиям именно волчица - "синяя" или "серая собака" была прародительницей алтайских тюрков. Отголосок древней мифической прародительницы - в имени героя, которому предстоит великая миссия освобождения народа.
__________________________________________
25 Кюлюк — силач, удалец.
26 Каких тут пуговица слов?.. Скажи, каких тут угол слов?..— метафоры, содержащие смысл: «Что кроется за твоими словами?»
27 Сюмер-Улом — священная гора.
28 Саадак — колчан.
29 Талкан — мука из жареного ячменя, молотая на каменной зернотерке.
© Copyright: Светослав Ярый, 2018
Свидетельство о публикации №118042107647