Его холодная душа
Пила рыданием забвение,
И еженощное терпение
Во хлад ввергало нытие.
Несчастья узник, во оковах
Влачимых им по дну утехи.
Но те же скорбные успехи
Его ввергали в боль и страх.
И он не мог остановиться,
Все жил предчувствием конца.
Ища на ком облокотиться;
Держа надмение лица.
И пред очами тухли зори.
И свет не мил; и жизнь — томленье.
В нем гасло страстное терпенье.
Но коль уж дышишь, так твори!
И возгорался снова тайно.
Попытки делал преуспеть.
Но достижение случайно.
И нет его — хотя б на треть.
И разуверенный строкою,
Поэт опять вмещал бразды
Своей лихой пера игрою
Причуды видеть свет звезды,
В листы готовые к свершению,
Готовые принять Строку...
Но описать звезду лишь гению
Доступно — на седом веку.
Он жил до старости и грезил,
Всё очи высью насыщал.
Он был, дерзал, и страстно верил.
И в день последний музой стал.
И написалось на надгробии
Его же собственной рукой:
«Был свет нетленный, но просодии
Остались тайною немой».