Посвящается The-Rains Of-Castamere,
побудившему написать это!
Пока на улице идет на дождь, в метро сухо. Я иду вдоль края платформы – людей еще нет – и вижу одинокую кошку, кошка, как и метро, совсем не мокрая.
- Иди сюда! – зову я ее. Кошка смотрит сквозь меня, как будто стекающая вода делает меня прозрачной. Сейчас я оставлю мокрые следы, - думаю я, - и когда ты наступишь на них, ты уже не будешь такой невозмутимой. Наклонишься, принюхаешься… хотя чего нюхать в воде?
- Почему ты сухая ? – спрашиваю я кошку снова, - Долго здесь сидишь? Дольше, чем я? Что же ты ешь?
Подходит поезд. Кошка пугается, я делаю шаг внутрь, и вот кошки уже нет. На Проспекте мира, как всегда, совсем немного пассажиров. Больше всего пассажиров заходит на Комсомольской.
Утром мне совсем нечего делать, и, занимая место, я лишь имею надежду, что через две, три или четыре остановки придумаю, что будет дальше. Иногда я достаю блокнот и пытаюсь что-нибудь придумать хотя бы в блокноте, но время опережает меня – стоит мне занести руку, как оно ложится на странице. Поэтому страница так и остается пустой.
Потом я пролистываю блокнот и замечаю, что некоторые пустые страницы что-то для меня значат, а некоторые – нет. Я очень хорошо помню, как долго сидела над второй страницей, а женский голос объявлял «Комсомольская!», и на ноги мне наступали другие ноги, а с тех ног тоже текла вода, и если бы хоть капля воды упала на страницу, мне, пожалуй, стало бы легче и интереснее.
2. Комсомольская
На обычных ветках мужской голос объявляет станции при движении к центру города, а женский – от центра. На кольцевой же ветке женский голос называет станции при движении по часовой стрелке. Совсем недавно я ездила на факультет по красной, будто пульсирующей, ветке, выходя почти что у Кремля, и практически не слышала этого женского голоса.
С каких пор я пересела на кольцевую? Я не помню. Но теперь даже на самых первых станциях мне кажется, будто я подъезжаю к концу, а голос все дразнит меня и не может остановиться. Никогда не может остановиться.
Может быть, стоило бы просто выйти и пересесть на поезд в обратную сторону?
Что меня удивляет - это когда в метро едут два разных поезда, едут в противоположных направлениях, и даже станции в них объявляют двумя разными голосами, и все-таки так случается, что в одно и то же место они пребывают одновременно. На какое-то мгновение у них одна и та же цель, но какое оно короткое! Минута - и станция пуста, оба поезда убыли. Если бы над станцией было бы так же пасмурно, как на улице, она все-таки казалась бы менее пустой.
3.Курская.
Это сразу заметно, когда дождь прекращается. Теперь в вагон входят сухие люди,теснятся с мокрыми и одновременно сторонятся их. «Сухие люди – как солнце», - хочу сказать я. Но разве солнце не для того приходит, чтобы осветить мир своим присутствием? Если сухие люди будут сторониться мокрых, солнца как будто и не будет.
Между солнцем и водой живет розовый Фламинго. Все называют его Мистер розовый Фламинго.
Мистер розовый Фламинго входит весь в белом, да, он уже давно не носит своей розовой куртки, теперь он снял и ее. Все тело розового Фламинго обмотано бинтами, обмотано даже лицо. Первые разы я думала, что буквально на днях этот человек пережил жуткую катастрофу, большой конец. Но проходили года, а он все ходил по вагонам без одной ноги, обмотанный с ног до головы, и просил милостыню.
О розовом Фламинго ходят легенды. О розовом Фламинго говорят, что он злой и часто стоит над детьми, мыча и пугая их. Одну женщину розовый Фламинго даже толкнул костылем. Другие пишут, что уходя он снимает варежку и в знак благодарности смешно машет вслед.
4. Таганская
Когда розовый Фламинго выходит, весь рассвет исчезает вместе с ним, и в метро начинается день - если,конечно, в метро вообще можно говорить о времени суток. Порой Фламинго уходит тогда, когда на часах восемь вечера, и все равно начинается день. Время в метро, безусловно, есть, иначе зачем поезда ходили бы по часовой стрелке? И кажется, будто на всю нашу жизнь в метро ложится лишь отблеск того переменчивого света, который с таким постоянством приходит и уходит наверху. Здесь же никакого постоянства нет, а поезда тем временем продолжают свои методичные круги, пребывая каждый раз все с большей точностью.
5. Павелецкая
Лица метро практически нельзя увидеть. Есть ли лицо у метро? У метро есть обруч, стягивающий его большую голову – это кольцевая ветка. По кольцевой ветке колышутся поезда - ветер, треплющий волосы. Волосы окрашены в разные цвета, волосы кружатся, расходясь в разные стороны. Все ветки пересекаются с кольцевой веткой. Нет таких веток, которые не впадали бы в этот круг.
Да, пока над землей восходит круг Солнца, под землей вращается круг метро. Он вращается в обе стороны одновременно, и оттого в пустоте, обделанной мозаиками - там, где мы готовы поставить ногу в очередной вагон - гуляет лишь ветер, не знающий, в какую сторону дуть. Я еду в поезде по часовой стрелке, и тоже ничего не знаю. Я не знаю, радоваться ли, что я знаю больше, чем ветер, оттого мне и кажется, что я не знаю ничего. Как можно что-то знать, не зная, нужно ли тебе радоваться?
Когда кто-то спрашивал у кого-то, как строить метро, кольцевой линии никто не планировал. Вместо кольцевой линии хотели сделать что-то другое. И я тоже хотела делать что-то другое на кольцевой линии, а что в итоге?
В конце зала стоит очередной рабочий с молотом и не движется. Рядом с ним стоит колхозница с серпом и смотрит вниз не подобающе серьезно.
6. Добрынинская.
В конце зала стоит, неподвижно замерев, ребенок. Эта мозаика называется «Утро космической эры». Рука ребенка тянется за звездой. Ребенок должен был бы смотреть на звезду, но я не вижу лица ребенка. Никто его не видит. Лица либо уже нет, либо еще нет, а может быть и никогда не было.
Меня пугает женщина, поддерживающая ребенка, эта женщина очень похожа на колхозницу. И пусть сейчас она обнажена, в следующую секунду она наверняка встанет и возьмет свой серп.
Но нет. Эта женщина никогда не видела земли, улиц, пролегающих прямо над ее головой, и может быть камни, составляющие очертания ее рук, когда-то давно соприкасались с землей, но женщина ничего не помнит об этих прикосновениях. Поэтому отсветы времени суток не падают на нее и она никогда не встанет.
Скажите мне, завидовать ли мне ей? Я смотрю на нее и не знаю, должна ли я радоваться тому, что сейчас встану с сиденья и выйду вон, и поднимусь наверх, и, будто забытый сон, попру все шумные переходы и улицы.
7. Октябрьская
Но я еду дальше. Движение поезда пригвождает меня, пусть я и не вижу этого движения, а лишь слышу мерный шум.
Все люди слышат этот шум. Этот шум – дыхание изо рта метро, и кажется, что мы внутри этого рта, перемалываемые от секунды к секунде, но это не так.
Нужно правильно обернуться. Говорят, что если правильно обернуться, можно увидеть лицо метро. Один счастливчик обернулся правильно, и то открыло перед ним свой главный туннель. Человек пошел по туннелю. Он шел очень долго, шел в полной темноте. Через некоторое время он забыл, что идет, забыл, что такое движение, забыл, что такое ноги, пальцы на ногах,руки, чужая улыбка. А потом он увидел два огня. Он не мог понять, что это за огни, потому что все забыл. Поэтому так и не узнал, что это были огни приближающегося поезда. Поезд уже никого не вез. Поезд сказал, что высадил всех на конечной.
- Почему же ты едешь здесь? – спросил человек.
- Я не могу остановиться, - ответил поезд.
- Но если ты не остановишься, ты врежешься в стену, которой кончается тоннель, - сказал человек, что-то припоминая, - вот я стою на месте и потому никогда ни на что не натолкнусь.
- Этот туннель особенный. В нем нет стен. Этот туннель идет по кругу, - ответил поезд.
- Так давай спасем всех тех людей, которые выходят на конечных, - сказал человек, - Давай будем открывать им двери.
- Люди все равно будут выходить.
- Почему?
- Потому что людям что-то нужно наверху. Но они не знают, что им нужно наверху. Поэтому на самом деле верха нет.
- А что есть?
- Есть лицо метро, - сказал поезд. И тогда человек увидел лицо метро.
Наступила осень, поезд кольцевой ветки открывал свои двери, людей становилось все больше, но на станции «Проспект мира» людей уже практически не оставалось.
8. Парк культуры
На Парке культуры выходит много людей. Люди очень любят парки. Мне кажется, что в Парке культуры всегда хорошая погода.
Недалеко от Парка культуры находится музей современного искусства «Гараж». Как-то я подумала, что мне нужно сходить в «Гараж». Одна из экспозиций «Гаража» называлась «Тихие волны вероятности». Ее автором была художница Мира Шендель. Мира Шендель подвесила к потолку много лесок, лески свисали до самого пола. Проходить через лески было нельзя. Можно было обойти экспозицию кругом. На задней стене черным по розовому было написано:
«Выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь».
Помню, я совсем ничего не поняла в этой экспозиции.
9. Киевская
Людей становится все меньше. Я готовлюсь выходить и прячу свой блокнот в сумку. В блокноте по-прежнему ничего нет. Киевская – последняя станция, где можно перейти на синюю и голубую ветки. Вместе они похожи на тянущуюся руку. Сложно сказать, куда тянется рука, она тянется и от, и к обручу вокруг головы метро. Как будто одновременно хватает его, пытается убежать с ним, но обруча уже нет в руке, и рука вновь возвращается за ним. А может быть наоборот – рука хватает обруч и хочет его вернуть?
10. Краснопресненская
Иногда мне кажется, что обруч метро – это ободок для волос, всего лишь ободок для других веток. Но в иной момент мне кажется, что это венец, от которого лишь несмело свисают ленточки туннелей.
В вагон входит пожилая женщина, и пусть вокруг много свободных мест, я почему-то встаю перед ней.
Почему я не вышла до этого? Мне было лень?
Я вспоминаю, что просто не успела решить, что же мне делать.
- Да что ты, садись! – говорит мне старушка и улыбается. Я уже не раздумываю, улыбнуться ли в ответ.
11. Белорусская
Старушка выходит. Я встаю и прохожу в другой конец вагона. Я пытаюсь заглянуть, что в предыдущем вагоне, и вижу спящего человека. Мне кажется, что если я буду дольше смотреть на него, человек проснется. А потом мне кажется, что человек не проснется уже никогда.
Интересно, его вынесут или оставят здесь? - думаю я. Прищурившись, я начинаю лучше различать лицо человека, и почему-то мне кажется, что если бы розовый Фламинго не скрывал лица, он выглядел бы так.
Сколько я проехала кругов? Мне кажется, что всего один, но цвет заката уже ложится на все вокруг, будто я каталась весь день. Встань, - шепчу я, глядя на человека в соседнем вагоне. Розовый Фламинго приносил рассвет, а что приносишь ты? Но человек не двигается и ничего не хочет приносить.
12. Новослободская
Голос отвлекает меня от моих мыслей. Женский голос, он никогда не устает объявлять названий. Может быть, если бы голос мычал надо мной, как розовый Фламинго над ребенком, я с самого начала поняла бы больше?
Я снова оглядываюсь вокруг и не могу понять, почему исчезли люди. Я строю расчеты, и по ним выходит, что сейчас примерно девять часов утра - разве сейчас не девять часов утра? В девять часов утра везде должно быть много людей, но людей нигде нет. Мне становится не по себе.
Я выйду и зайду в другой поезд, - решаю я, - поезд, идущий в обратную сторону.
1. Проспект мира
Я выхожу наружу, и мне кажется, что ничего не изменилось. Я выхожу на своей станции. Моя станция называется Проспект мира. Тот же ветер обдувает мне лицо, и Проспект мира раскатывается где-то вверху большими бильярдными шарами, где каждый шар – как мир, и внутри каждого шара еще один шар, а может быть и больше. Я ищу глазами кошку, но вижу людей, мокрые следы, уже не свои. Чемоданы, сумки. Зачем мне делать пересадку, - думаю я, - если, пусть на мгновение, но цель у обоих поездов одна и та же?
Что-то толкает меня обернуться назад, и я вижу отблески огней. Уходящий поезд скрывается в темноте. Что сейчас наверху? Стоит ли там лето или зима? Может быть, все эти цвета и огни, которые здесь я принимала за смену времен суток и годов, проходящих наверху, и были частью света двух фар?
Что мне делать? Разве я не видела здесь уже все, что можно? Больше уже ничего не изменится. Может быть, подняться наверх?
А потом я думаю: Кошка-то. Кошки-то уже нет. И не могу сдвинуться с места, и ветер раз за разом проводит рукой по моему лицу, застилая мои глаза.