Алып, решителен и смел,
В седло богатое взлетел.
И черное, как ночь, копье
Собой закрыло лунный лик,
А бронзовое острие
Затмило блеском солнца лик.
Могучий темно-сивый конь
Над пышною травой спешит,
Прекрасный белогривый конь
Под буйною листвой летит.
Передний след его копыт
Цветами белыми покрыт,
А задний след его копыт
Цветами синими увит.
Как свет мгновенный, он сверкнет—
И на реке плеснет волна,
Стрелою быстрою мелькнет —
И дрогнет горная стена.
Танцуя, темно-сивый конь
Подобно молнии летит.
Сияя, легкий, как огонь,
Алып в седле своем сидит.
Его златоподобный лик
Луны полуночной светлей.
Его среброподобный лик
Дневного серебра ясней.
Тьма чернобархатных бровей,
Лицо — маральника красней.
Он оставляет за спиной
Свои края — Алтай родной.
Коня дыханье — белый пар —
В долины пышные течет.
Лицо алыпа, как пожар,
Затмило синий небосвод.
От стука четырех копыт
Четырехкратный гром летит.
А; голос всадника силен,
Подобен крику трех племен.
Взлетают валуны колен —
Скакун без выстойки идет.
Веселый Когюдей-Мерген
В седле играет и поет.
Протяжно богатырь запел,
На дудке заиграл своей,
И лес листвою зашумел
Густых бесчисленных ветвей.
Запел 1 протяжно, звонко он,
На дудке громко заиграл,
И тут же каменистый склон
Цветами жарко запылал.
Он летней ночью начал петь,
Он зимним днем закончил петь
Луну заставил он играть
На лбу прекрасного коня.
Заставил солнышко плясать
На крупе славного коня.
Минуя горы и тайгу,
О лете по воротнику
Он узнавал, алып родной,
А зиму чувствовал спиной.
По землям сорока племен,
В дуду играя, проскакал.
И земли тридцати племен
В глуби Алтая миновал.
О нем кезеров шестьдесят
На всем Алтае говорят,
О нем каанов пятьдесят,
Кто он, не зная, говорят.
Так удивляются они,
Так восхищаются они:
«Ээй, наверное, батыр
Освободит подлунный мир,
Прольет он кровь Кара-Кула,
Избавит всех людей от зла».
Неизмерима радость их.
На лучшие надеясь дни,
Остались в стойбищах своих
У очагов своих они.
Конь шестьдесят высоких гор
Преодолел во весь опор.
Прервал на миг могучий бег
Семидесяти бурных рек.
Скрывающая свет луны
С полуночи и до утра,
Предстала с южной стороны
Девятигранная гора.
И на макушке той горы,
Затмившей звездные миры,
Что от снегов белым-бела,
Встал темно-сивый, как скала.
Могучий Когюдей-Мерген
На землю прыгнул из седла,
Встал, не размяв своих колен,
Речь такова его была:
«Мой конь, у гор ты для меня —
Моих подмышек два крыла.
У бурных рек ты для меня —
Моих подмышек два весла.
Судьбою нам с тобой дана
Земля, и жизнь, и смерть одна.
Мой легконогий верный друг,
Что видел-слышал ты вокруг?»
Скакун сказал: «Постой, алып,
Здесь у подножья черных глыб,
Плечом касаясь к брату брат,
Кезеры страшные стоят.
Скрывающегося в тени
Эрлика — воины они.
Стой, мой хозяин, посмотри:
Подземные богатыри,
Глотающие лунный свет,
В их костяках суставов нет.
Проклятые, они коней
Давно привыкли убивать,
Нечистые, они мужей
Привыкли наземь повергать.
Уже седьмой десяток лет,
Как мимо них дороги нет.
Всем, кто идет-проходит тут,
До мозга голову пробьют
Чугунным молотом своим,
Тяжелым ломом золотым,
А голодны — живьем сожрут.
Такой рубеж поставил тут
Землею правящий каан,
Кровавоглазый великан,
Исчадье темноты и зла
По имени Кара-Кула».
«Путь до погибельного дня
С рожденья — не наоборот.
Ни за тебя, ни за меня
Никто на свете не умрет.
Ну, темно-сивый, стой-держись!
Плен унизительный — не жизнь.
А смерть геройская—не плен!» —
Промолвил Когюдей-Мерген,
Взлетел в седло; минуя склон,
Подъехал к двум кезерам он.
Чугунный молот до небес
Взметнули с грохотом они.
Лом тяжеленный до небес
Взметнули с хохотом они.
Алыпу темя размозжить
Уже прицелились они,
Коню широкий лоб пробить
Уже примерились они.
Но под удар не угодил
Алып, коня он своего
Одним движеньем осадил
И на дыбы взметнул его.
Кезеры смотрят на коня:
Он легче ветра и огня,
Ушами режет облака,
Как глыбы — крепкие бока,
Округлый карий левый глаз,
Как солнце, скрытое звездой,
Округлый желтый правый глаз —
Луноподобен, золотой.
Кезеры злобные стоят,
Теперь на всадника глядят,
И видят, что у седока
Могуча левая рука,
И видят, что у ездока
Как туча — правая рука.
На крепко сложенной спине
Просторно, как среди степей.
Алыпа круглый лик в огне,
Глаза вечерних звезд ясней.
Весь чистым золотом покрыт.
В глазах от пуговиц рябит.
Один алыпа взгляд и вид
Сто тысяч в бегство обратит.
Как сталь, копыта у коня,
Не убоится он огня.
Алып от духа гор рожден,
Не устрашится смерти он.
Поднявши плетку, Когюдей
Приветствует богатырей:
«Ты, парень, вроде бы здоров,
Не искрошился ряд зубов,
Скажи, зачем тогда нужна
Тебе клюка из чугуна?
И ты, парнишка, не убог,
Имеешь пару крепких ног,
И у такого мужика —
Зачем чугунная клюка?
Про вас в народе говорят,
Что убиваете коней.
Про вас во всех краях твердят,
Что пожираете мужей.
Ну, что же — моего коня
Убить хотите или нет?
Хотите, может, съесть меня?
Скорее дайте мне ответ!»
Глаза двух воинов горят,
Кезеры злобно говорят:
«Сейчас, проезжий весельчак,
Башку положишь на рукав.
И набок рухнет аргамак,
Не мять ему зеленых трав!»
И тяжким колом, изловчась,
Алыпа стукнули они,
И колотушкою меж глаз
Коня ударили они.
Когда ударили коня —
Гром грохотал четыре дня.
Сломался молот на куски,
Упал у Тойбодым-реки.
Над богатырским мощным лбом
Сломался тяжкий острый кол,
И, земли сотрясая, гром
Семь дней не умолкал, тяжел.
Лом, развалившись на куски,
Упал у Тойбодым-реки.
Не преклонил скакун колен,
Хохочет Когюдей-Мерген:
«Наврали, видно, мне про вас,
Из красных слов сплели рассказ,
А ну-ка, вас ударю я,
О, порождения вранья!»
Кезеров за косички взял,
Тяжелой плетью исхлестал
И мелко так рассек тела —
Клочка сорока не нашла,
Куска ворона не взяла...
Алыпа лик красней огня.
Туман — дыхание коня.
Он меряет из края в край
Сереброкаменный Алтай...
У толстых пяток черных гор
Увидел он: морской простор
Исходит паром, ядовит,
Смолою желтою кипит.
За тридцать месяцев пути
Его вокруг не обойти —
Так это море пролилось,
В небесный купол уперлось,
В подземном нижнем мире с ним
Соединился Тойбодым.
Вороны на больших крылах,
Летя над ним, сгорают в прах.
Зверье на четырех ногах,
Упав в него, сгорает в прах.
Бушует море триста лет,
Прохода нет и брода нет.
Преграда на пути была
В поганый стан Кара-Кула.
Преграду эту создала
Кара-Таади — исчадье зла,
Любимая Эрлика дочь,
Злодейка черная, как ночь.
Дорогой следуя своей,
Подъехал к морю Когюдей
И был немало удивлен,
Когда вблизи увидел он;
Кезер на берегу сидел,
Рыбачил, на воду глядел,
Наживкой на крючке была
Башка рогатого козла.
Подъехал ближе Когюдей
И рыбака спросил: «Ээй!
Скажи мне, парень, где тут брод?»
Кезер открыл огромный рот,
И был ответ его таков:
«Спроси у старших рыбаков».
По берегу проехал он,
Остановился, изумлен,
Когда в тумане разглядел:
Еще один рыбак сидел,
Свисала с черного крючка
Башка ушастого телка.
К нему подъехал Когюдей,
Спросил его: «Скажи скорей—
Как переправиться, где брод?»
Кезер сказал: «Езжай вперед.
Там поглавнее есть рыбак,
Он все расскажет — что и как».
И далее проехал он,
Был изумлен и удивлен,
В тумане снова разглядел:
На берегу кезер сидел,
Была на острие крючка
Башка трехлетнего быка.
Спросил кезера Когюдей:
«Скажи мне, парень, поскорей,
Хоть ты мне, что ли, дай ответ —
Есть переправа или нет?»
Кезер по-бычьи замычал
И по-медвежьи заворчал:
«Глупее мог найти вопрос?
Ты что — ослеп, паршивый пес?
Какой еще тебе ответ?
Сам видишь — переправы нет!
Чего здесь надо дураку?
Орешь, мешаешь рыбаку!
Отстань, негодный, от меня!
Двум воронам глаза коня
Скорми — и он увидит брод
Через кипенье желтых вод.
Отстань, проклятый, от меня!
Коросты на боках коня,
Болячки всякие сдери
И двум сорокам подари,
Они тебе покажут брод
Через кипенье желтых вод».
«Ты что же, на слепом коне
Поехать предлагаешь мне?
На запаршивевшем коне
Сам езди по своей стране.
В кипенье ядовитых вод
Кого же ловишь ты, урод?
Что, если скажешь, где тут брод,
Язык отсохнет, лопнет рот?
Коль скажешь добрые слова —
Дырявой станет голова?»
Алып рассержен, возмущен,
И рукоятью плетки он
Сидящего в затылок ткнул
И в море с берега столкнул.
Тот до воды не долетел,
Воспламенился и сгорел.
Алып хотел уже назад
Коня от моря повернуть,
Два желтых ворона летят:
«Отдай глаза—укажем путь!»
И только он решил назад
Отъехать от проклятых вод,
Сороки желтые летят:
«Коросты дай—укажем путь!»
Ответил Когюдей: «Отдам».
И вмиг по разным сторонам
Те птицы, с криком разлетясь
И вмиг обратно возвратясь,
Алыпу злобно говорят:
«Вернись назад, вернись назад!
Нигде у моря нет конца.
Любого сжарит храбреца.
Внизу с ним слился Тойбодым.
Глаза коня давай, съедим!»
Сороки желтые твердят:
«Вернись назад, вернись назад!
Нигде у моря нет конца.
Сожжет любого удальца.
Вверху кипенье желтых вод
Уперлось в синий небосвод.
Нигде нет брода, так и знай,
Коросты конские давай!»
Алып разгневанный сказал:
«Вот вам коросты, вот—глаза!»
И бросил им два уголька,
Коры сосновой два куска.
Сороки давятся корой,
А злые вороны — углем.
Он плеть хватает той порой,—
Раздался свист, пронесся гром,—
И поглотила птиц вода,
Они сгорели без следа.
Тут темно-сивый конь сказал:
«Наверно, мой черед настал.
На расстоянье в год пути
Назад придется отойти.
С разбега, сделав этот путь,
Попробую перемахнуть
Я море желтое, а нет —
Прервется здесь навек наш след».
Воитель повод натянул,
Коня обратно повернул.
Им за день удалось пройти
Дорогу в тридцать дней пути.
Тут Когюдей-Мерген назад
Свой соколиный бросил взгляд:
У толстых пяток черных гор
Морской виднеется простор,
Исходит паром — ядовит,
Смолою желтою кипит.
Конь темно-сивый говорит:
«Короткий сделали мы путь,
Мне моря не перемахнуть».
За десять дней — годичный путь
Легко проделали они,
Остановились отдохнуть
Под кедром в голубой тени.
Тут глянул Когюдей-Мерген —
За чередою горных стен,
За чередою вечных гор
Увидел соколиный взор —
Сияет море желтизной,
Качает огненной волной,
Смертельный источает зной.
Алып могучий, молодой
Тут плетью вытянул коня,
В обратный путь его гоня.
Распластываясь, конь бежит,
Степь буйнотравная дрожит.
Вытягиваясь, конь летит,
Даль каменистая гудит.
На горы ступит быстрый конь —
Из-под подков летит огонь.
Следы — в полях чреда озер.
Он сорок недоступных гор,
И пятьдесят крутых стремнин,
И шестьдесят больших долин
В единый миг преодолел
И Когюдею так велел:
«На берегу, хозяин мой,
Плотней глаза свои закрой!»
Алып глаза свои закрыл,
Луку руками ухватил,
Когда опомнился, взглянул —
Уж море конь перемахнул.
Вокруг, куда ни кинешь взор,—
Пустой безжизненный простор.
Глухую даль белым-бело
Песком сыпучим занесло.
И солнца лик скрывает мгла,
Как жар — холодная зола.
И в восхищенье: «Конь так конь!» -
Тут Когюдей-Мерген сказал.
И в удивленье: «Муж так муж!» —
Тут белогривый конь сказал.
Лицо алыпа — как пожар.
Туман — дыхание коня.
К зловещим скалам Дьер-Дьюмар (30)
Приехали к закату дня.
Здесь между небом и землей,
Между сиянием и мглой,
Как два свирепые быка
С загривками под облака —
Две расходящихся скалы,
Две вмиг сходящихся скалы,
Птиц луннокрылых целый стог
Лежит у черных бычьих ног.
Лежат, как россыпи камней,
Тела раздавленных зверей.
Летящий ветер много лет
На части рубит две скалы,
И свет луны, и солнца свет,
Сшибаясь, режут две скалы.
От тех, кто проходил туда,
Лишь куча ног осталась тут.
От тех, кто проходил сюда,
Гора голов осталась тут.
И всюду бурелом костей
Коней погибших и людей.
Тут не пройти, не проползти,
Не проскочить, не пролететь;
Кара-Кула закрыл пути
И сторожем поставил смерть.
Подумал Когюдей-Мерген,
Туда коня направил он,
Где старый — тридцати колен —
Над миром тополь вознесен.
Седло и хлопковый потник,
Узду воитель снял с коня.
«Пасись, гуляй четыре дня,
Найди целительный родник
И там в течение трех дней
Воды живительной попей.
Моих подмышек два крыла,
Нас ждут великие дела,
На крупе мяса нарасти,
Нас ждут нелегкие пути».
Коня пустил, и в тот же миг
Алып улегся на потник,
Укрылся шубою своей
И беспробудно спал шесть дней,
А на седьмой увидел сон:
Великим солнцем осенен —
Родной Алтай, родной народ
Свободно, радостно живет.
Отец и мать его вдвоем
В аиле каменном своем
Сидят добры и веселы, *
Их лица ясные — светлы...
Как явь увидев этот сон,
Проснулся и поднялся он,
Невдалеке от страшных скал,
Оказывается, он лежал.
Досады горькой не сдержал,
Унять печали не сумел,
Он горько, громко закричал,
Печально, грозно заревел;
Тот крик куски огромных скал
Обрушил с поднебесных гор,
Тот рев до капли расплескал
Всю воду десяти озер.
Услышав богатырский вой,
Дрожат шулмусы под землей.
Заслышав богатырский крик,
Заволновался злой Эрлик.
Заря средь ночи занялась,
Земли поверхность сотряслась.
Кезеры двадцати племен
В неведенье, изумлены.
Кааны тридцати племен
Испуганы, удивлены.
Воители далеких стран
Задумались, заслышав вой:
Ревет Кара-Кула каан
Или алып кричит другой?
Тут Когюдей прервал свой крик,
Потряс уздой, призвал коня,
И тут же перед ним возник
Конь белогривый в свете дня.
Литая грудь его — крута,
Стена зубов его — бела,
Спина от гривы до хвоста
Сплошным сияньем залита.
Увенчан гривою густой,
Пушистой шерстью золотой
Покрыт от холки до копыт,
Ушами прядая, стоит.
Заржет — летит в долины гром,
Отмечен солнечным тавром.
Тряхнет могучей головой —
Смешает тучи с синевой.
Глаза его как две луны —
Сияют — издали видны.
Тут Когюдей коня взнуздал,
Затем обтер и заседлал,
На темно-сивого взглянул —
Клыкастый конь заматерел,
Сам на себя алып взглянул,
И оказалось — пожелтел,
Как будто ржавчиной покрыт,
Слабее прежнего он стал.
Был столько дней силен и сыт,
Теперь совсем оголодал.
И Когюдей-Мерген с торок
Подобный облаку мешок
Вмиг торопливо отвязал,
Две плитки сырчика достал.
Старушка мудрая его
Сготовила из молока
Алтын-Тарги (31) для своего
Алыпа, славного сынка.
От большей плитки отломил —
Сил вдвое больше ощутил,
От меньшей плитки откусил —
И вдесятеро больше сил.
Алып в седло легко вскочил
И начал парою удил
Во рту коня звенеть-играть,
За золотую рукоять
Он ухватил витую плеть
И, повелев стрелой лететь,
По крупу вытянул коня,
До страшных скал его гоня.
Распластываясь, конь бежит,
Вытягиваясь, конь летит,—
И всколыхнулись небеса,
Согнулись вечные леса.
И ворон где не пролетал,
Над голой, выжженной страной,
Где сокол быстрый не мелькал,
Над желтой дальней стороной,
Конь точно ветер просвистел,
Туманом белым пролетел.
И не успел алып вздохнуть,
И глазом не успел моргнуть —
Конь промелькнул меж страшных скал
И на горе высокой встал.
***
Здесь, у подножия горы,
Черна, как ночь, река текла,
Рос черный тополь без коры
С листвою серой, как зола.
С горы кровавый тек туман
На землю, что была гола.
Тут жил кровавый великан
По имени Кара-Кула.
Алтайских шестьдесят племен
Кара-Кула поработил,
Подлунных семьдесят племен
В своих рабов он превратил.
Черна река — бурлит, ревет,
По берегу, мыча, бредет,
Как галька, разномастный скот.
На берегу ее другом
Средь бела дня черно кругом —
Как черный уголь, черный скот,
Как стаи воронов, народ.
Алыпы и кезеры тут —
Жабообразные идут,
И слуги, и зайсаны тут —
Змееподобные ползут.
Верблюдов черная гряда
Траву железную жует,
И яков мрачные стада
Затмили синий небосвод.
Железной изгороди тьма,
За нею виден белый скот.
Стоит железная тюрьма,
И светлоликий в ней народ.
Вдали, скотом окружена,
Там юрта бедная одна,
Мала, как сердце, жилкой дым
Восходит к небесам чужим.
Старушка древняя видна,
Гребет лопатою навоз,
Шестидесяти лет она,
И ум ее ослаб от слез.
В доху с заплатами одет
Старик семидесяти лет,
Он с суковатым батогом,
Качаясь, ходит за скотом.
Другие видятся места:
Там, средь черного скота,
Где скученно живет народ,
Угрюмо бродит взад-вперед
Девятилетний черный бык,
Как туча грозная, велик.
Рога огромного быка
Пронзают в небе облака,
Его тяжелый длинный хвост
Вздымает пыль до синих звезд.
Негодный, левый рог его
Костьми быков облеплен весь.
Проклятый, правый рог его
Костьми людей облеплен весь.
И женщина сидит верхом
На нем в седле берестяном.
Надета шапка до бровей
Из перьев филина на ней.
Ее лица — угля черней —
Не просветляет лунный свет.
Ее лица — ночей мрачней—
Не зажигает солнца свет.
Одежда из шаманских лент,
Как дым, струящийся во мгле.
Коварства и злодейства след
Лежит на молодом челе.
В ушах две медные серьги
Висят, как будто котелки,
Шаманский бубен за спиной
Гудит-гремит берестяной.
Поводья — мертвая змея,
Из змей живых большая плеть.
Склоняясь набок и смеясь,
Колдунья начинает петь.
Смеясь игриво, скалит рот,
Визгливо женщина поет.
Она бессчетный черный скот
Живой змеиной плетью бьет,
И колотушкою она
В неволе держит племена.
Стогранный каменный аил
Глаз солнца ясного закрыл.
Высоко в небеса ушел
Железной коновязи столб.
Вокруг скота, у всех дорог
Полно зайсанов, как сорок.
Вокруг людей со всех сторон
Кезеры — стаями ворон.
Тут Когюдей коня спросил:
«Чей этот каменный аил?
Чьи эти голые поля?
Чья эта черная земля?»
Скакун такую речь ведет:
«Неисчислимый белый скот —
Стада, отары, табуны
И многочисленный народ
С обличием светлей луны —
Народ родителей твоих
И скот неисчислимый их.
Старушка эта — мать твоя,
А этот старец — твой отец.
В становище Кара-Кула
Мы прискакали наконец.
А на быке вон там видна
Кара-Таади — его жена.
Охотится Кара-Кула,
Его жена вершит дела».
Воитель дальше бросил взгляд:
В недосягаемой дали
Семь желтостенных юрт стоят
На грани неба и земли.
И светятся, как семь огней,
У коновязи семь коней.
Спросил алып: «Что это там?»
Ответил конь: «Владенья лам.
Есть книга мудрая у них
Про всех властителей земных.
Легко по книге той найти—
Где перервутся их пути».
...Каана черная жена
Узнала то, что не узнать,
И разгадала все она,
Что невозможно разгадать:
На стойбище Маадай-Кара
Встал на крыло птенец орла.
Отцом ему была гора,
Береза матерью была.
В тени листвы, меж горных глыб
Не сгинул не попавший в плен,
И вырос молодой алып —
Могучий Когюдей-Мерген.
Его слова звучат, как гром,
Лицо сияет, как луна,
Его глаза горят огнем,
И грудь его ума полна.
Он все преграды миновал,
Не устрашился черных скал,
Теперь каан Кара-Кула
Положит на рукав башку.
И серый конь исчадья зла
Теперь подохнет на скаку.
Алып освободит народ,
Угонит свой бессчетный скот,
За мать свою и за отца
Он будет биться до конца.
Каана подлая жена,
Коварно думает она:
«Я мужа не предупрежу
И этой правды не скажу.
Пусть Когюдей угонит скот,
Домой родителей вернет
И мужа моего убьет.
Тогда настанет мой черед,
Тогда достигну своего
И выйду замуж за него.
Жить на земле привыкла я,
В подземный мир не опущусь.
Люблю подлунные края,
К Эрлику я не возвращусь».—
Вот так задумала она,
Каана мерзкая жена.
Но не узнать и в свете дня
Алыпа и его коня —
Послышался короткий стон,
Алып на землю пал ничком
И обернулся тут же он
Тастаракаем-бедняком (32).
Упал на землю верный конь
Вслед за алыпом молодым
И обернулся тут же он
Торбоком (33) синим и худым.
*
30 Дьер-Дьюмар — в мифологии эпоса:
сходящиеся и расходящиеся скалы, преграда для богатырей.
31 Сготовила из молока Алтын-Тарги — из молока, оставшегося в кишке,
подвешенной на березе.
32 Тастаракай — неприглядный раб, традиционный персонаж алтайского эпоса.
33 Торбок — однолетний бычок. Так в насмешку называют и плохого коняшку.