... и сотни черепаховых подпалин
нанёс Господь на желтую поверхность.
Какая ночь! Как трепетно Палермо
встречает лунный свет на водной глади.
Здесь было столько ног, но все пропали.
И ты одна. И, кажется, не глядя
предвидишь каждый шаг морского бриза.
И обращаясь к оному: пой, парень!
Стоишь так вопросительно, так близко
к чужой песчаной линии, что держит
все запахи: и пасты, и поленты...
Палермо крайне нравственно!Палермо
перерастает в выставку жемчужин
нанизанных на ниточку надежды.
Ты говоришь о море: "Я шепчусь с ним,
и первая волна, вздымаясь шторой,
накатывает, с гордостью на те же
пески, стремясь к искусству ретушёра".
Вдруг умолкая, ты приводишь память
к торжественной деструкции. Поверь мне,
ничто не переменчиво в Палермо.
Здесь постоянны выдумки и слухи.
Ты шепчешь ветру искреннее: "Парень,
одумайся! Уймись! Твои же слуги
пришпорят твоё шествие по брегу!"
И тень горы, как вытянутый палец,
такое чувство, близится к побегу.
И ты одна. И видимость полотен
становится всё хуже. Ты - примерно -
закрыв глаза пытаешься Палермо
представить в первозданной ипостаси.
Ты слышишь как стучит вода по лодкам,
так, будто предлагая им: подставьтесь!
Кузнечики в траве устанут цыкать,
и всё Палермо, с птичьего полёта,
представится зеницей сарацина.