Лето. Вечер. Мой старый бакинский двор был наполнен августом. Звуки джаза и мугама, запахи свежего чюрека и шашлыка, стук нард о доску лениво плавали в остывающем мареве, поднимающимся от нагретого за день асфальта.
Я постучала в открытую дверь его мастерской и вошла, не дожидаясь приглашения. Так все делали, соседи, соседские дети и даже дворовые кошки заходили к Санану в мастерскую без приглашения. Дверь всегда была открыта.
Санан стоял перед холстом, спиной ко мне, так что я видела только пустое, еще не тронутое красками пространство с краев картины. Честно говоря, мне было не интересно, что он там рисует. Мне было 14 лет, после вчерашнего у меня болело ухо и было плохое настроение, потому что жизнь несправедлива. Я молча плюхнулась в кресло.
- Как дела, Сабулик-ханум? – спросил Санан, не оборачиваясь.
- Откуда вы знаете, что это я? Может это Рафик или Маринка? – удивилась я.
- Ты всегда стучишь. Что случилось?
- Откуда вы знаете, что что-то случилось? – Я вновь была удивлена его проницательностью.
- Ты сопишь, когда недовольна. Колись, что стряслось?
Я помолчала и начала издалека:
- Вот почему так, взрослым все можно, а нас за вранье наказывают?!
Санан посмотрел на меня через плечо, край его бороды был испачкан синей краской и меня почему-то это развеселило.
- Тебя родители наказали?
- Да нет! Я же не вру! Я всегда говорю правду! За что меня наказывать? Просто так не правильно!
- Да что не правильно?!
- Ладно, попорядку. Мы вчера были на свадьбе - какие-то дальние папины родственники. Мы с Эриком хотели остаться дома, а папа сказал, что там будет весело. Но он соврал. Так! Это раз! На самой свадьбе бегать нельзя, играть не с кем, только взрослые. И смеяться нельзя!
- Почему нельзя смеяться? – Санан опять обернулся ко мне, его густые брови напоминали разводной мост как раз в момент разведения.
- Вот и я говорю, почему нельзя? Если они все там смешные! Невеста толстая коротышка напялила вместо фаты розовую шляпу с красными розочками и была похожа на гриб с подростковыми прыщами! У жениха был такой шнобельник, что его должно разворачивать в ветрянную погоду. – я вошла в раж, а Санан опять повернулся к холсту, но мне казалось, что он улыбается. – Мама невесты была похожа на карликого бегемота в серо-зеленом платье, особенно, когда зевала. А гости! Это же паноптикум!
- Так вы повесилились наславу! Что ж тебя не устраивает? - Санан выдавил из разнокалиберных скрюченных тюбиков краски на пластиковую одноразовую тарелку и стал неторопливо перемешивать их мастихином.
- Да все! Сегодня к нам пришел папин дядя, его вчера не было на свадьбе, и папа начал ему описывать наш вчерашний поход. Я просто в осадок выпала! – я закатила глаза, приложила руку груди и голосом, полным вселенского умиления, стала копировть отца. – «Девуля такая чудная, свежие щечки, пухлые губки, ну ребенок еще, а глаза – такие глубокие и по-женски мудрые, что просто диву даешься! А мальчик - настоящий мужичок – так трогательно касался ее руки при каждом удобном случае...», ну и все в таком духе. Я у Эрика даже спросила, это он о вчерашней свдьбе расказывает, мы что в разных ресторанах гуляли? Ну зачем он врет?!
Санан работал толстой широкой кистью, укладывая мазок за мазком бережно и методично, как археолог на раскопках древнего могильника.
- Это не вранье, Сабулик. Это – дар! – он помолчал, подбирая слова, - Видишь ли, ты углядела все, что было на поверхности. Между прочим, очень метко углядела и, я думаю, твой папа это тоже видел, просто он смог заглянуть глубже, и ему открылся другой пласт, другой мир, даже другая реальность, если хочешь.
- Так вы хотите сказать, что каждый видит то, что хочет? – спросила я удивленно.
Санан задумчиво смотрел в открытое окно. Он словно искал ответ на мой вопрос, но какие-то другие слова и мысли отвлекали его от разговора. Старое, но еще плодоносящее, абрикосовое дерево закрывало половину обзора двора своими ветками, на которых желтовато-розовыми пятнами средь сине-зеленой вечерней листвы, проступали, уцелевшие от детских набегов, абрикосы. Мне показалось, что Санан разглядывает дерево, потому что он его рисует, рисует наш двор, этот вечер, спокойную уютную пору конца летнего безделья.
- Видимо, так. – Он помолчал опять. – Но мне кажется, правильнее было бы сказать – каждый видит то, что может увидеть. Мир вокруг тебя – это зеркало, твое отражение. Но не пора ли нам выпить с тобой чайку с пахлавой? Ты как?
- Мне совсем маленький кусочек. – Санан направился в кухонный закуток за чашками, а я смотрела на холст, над которым он работал. Ни двора, ни абрикос, ни лета там не было. Там было густо-серое грозовое небо, серо-черное, пенящееся седыми бурунами, море и черные скалы. А в самом эпицентре бушующей стихии белая чайка боролась с обезумевшими потоками воздушных масс, пытаясь предотвратить неизбежное – ее неумолимо несло на скалы.
Резкий звук телефонного звонка оторвал меня от картины. Санан схватил трубку словно весь вечер ждал именно его.
- Да! Слушаю! – Пауза. Потемневшее лицо. – Когда стало хуже? – Пауза. – Уже еду! - и уже с порога – Сабулик, ты потом не забудь свет погасить и дверь захлопнуть, лады? - Санан выбежал из мастерской, не дождавшись ответа.
Уже почти год угасал его едиственный сын.