На кровати — как на кресте —
я раскинул небрежно руки.
Надо мной суетятся мухи,
разрывая молчанье стен.
Переплётом упёрся в грудь
недочитанный том поэта,
будто словом душа задета, —
если душу имеет труп.
Я — неведомый прежде зверь.
Я — внебрачный ребёнок солнца.
Я так ждал, что оно проснётся,
и забыл его яркий свет.
В потускневших моих глазах
эпилог был рождён вначале.
Мой удел, признаю, печален...
если людям о нём сказать.
Я смирился, что там, в конце,
всё растает в одно мгновенье.
Я не стану пылать за время —
циферблат не укажет цель;
каждый час — это блеклый штрих,
бесполезный парад привычек.
Я не знаю, чего мы ищем
и откуда мы все пришли.
Тошнотворный, безумный мир
из замочных сочится скважин
и находит мой гроб однажды
среди тысяч других квартир.
А снаружи встают грядой
тучи — копии динозавров;
значит, всё повторится завтра —
ливень дробью разрушит дом.
Свой обряд завершает день,
на столе остывает ужин —
Часть тех мух ускользает тут же...
"Ревновать мошкару к еде..."
Пережду подступивший сон,
К горлу пальцы сведу в ошейник.
Вдруг пойму за стеной движение,
но не вспомню своё лицо.
Опустив на него ладонь,
я брезгливо размажу вечер,
обману, будто стало легче,
и наполню глаза водой.
Серебрится моя тоска.
Я желаю, бунтуя, сдаться
или, прочь уходя, остаться,
диких дум оборвать каскад,
мелкий разум швырнуть во тьму
и не знать ни о чём на свете,
жаль лишь — тело боится смерти.
Я хочу быть одной из мух.
5/18