Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 3
НА ДРУГОМ БЕРЕГУ МЕЗЕНИ
В устье реки Мезени, на правом берегу, стоит старое село Мезень, а на левом берегу рабочий посёлок Каменка с деревянными тротуарами, с деревянной главной площадью, на которой расположился клуб, пожарка, милиция, административное здание, а чуть в стороне мост и эстакада огромного, всё время ревущего и стучащего лесозавода.
В 1967 году я всё лето здесь работал – в бригаде из семи человек, которая сдавала лес Лешуконского леспромхоза на завод.
В клубе была библиотека, и я прочитал все девять томов «коричневого» издания Бунина с предисловием Твардовского.
Конечно, я работал на элеваторе и в заводе, ходил на танцы и просачивался в «Интерклуб», чтобы выпить чешского пива, поглядывал на девчонок, воровал картошку с чужих огородов, ходил за грибами, проваливался в болото и пил водку.
Но главное – в это лето был Бунин!
Удивительный по красоте, силе и чувственности русский язык.
Мы стоим с одноруким бригадиром Алексеем Максимовичем на высоком берегу Мезени, возле кривой и изуродованной, почти мёртвой, старой сосны, и молча курим.
Там, внизу, на пристани-дебаркадере, весёлая босая девчонка, в короткой чёрной юбочке и тельняшке, с засученными рукавами, моет шваброй палубу и поёт песню.
Слов не слышно, но по движениям её тела – как она переступает ногами, как резко откидывает волосы на плечи, как перебегает, танцуя к ведру обратно – понятно, что песня радостная и счастливая.
Пора прилива. В светлой глубине Мезенской Губы стоят на рейде морские суда-лихтера. Из Норвегии, Швеции, Дании, Германии. Длинные и плоскопалубные, с П-образными высокими кранами, которые напоминают вереи ворот…
Ворота украли, а вереи остались!
На том, на правом берегу, видны тёмные пузатые дома старинного села. Вот оторвался от земли и ушёл в небо маленький самолётик на двадцать душ, которые через полчаса в Архангельске, на Кегострове, опять ступят на землю со своими сумками, мешками, корзинами и перепуганными детьми.
Когда переезжаешь на лодке на другой берег – из Каменки в Мезень – то как будто попадаешь в девятнадцатый век: совсем другие жилища, другие лица, другой язык. Речь мелодичная и протяжная, словно музыкальная строка.
Ещё живы старые слова, занесённые Петром Первым: цинка, аньшпуг, балана, андели (ангелы), кептен…
А то вдруг какой-нибудь старичок-баюнок возьмёт да шарахнет исковерканною латынью: «Де мортуи низиль ни бебене», – и стоит, на тебя смотрит лукавым глазом и усмехается в бороду.
Что это я всё рассказываю и рассказываю? Тут надо показывать да примеры приводить…
Борис Шергин пишет: «Слушайте, какое диво расскажу. В замороз к полночи начнёт в синем бархате небесном пояском серебряным продёргивать с запада до востока, а с севера заподымается как бы утренняя заря. И вокруг всё погаснет. Опять из-за моря протянутся пальцы долги без меры и заходят по небу. Да заря займётся ужасная, как бы пожарная. И опять всё потухнет, и звёзды видать… Сиянье же обновится. Временем встанет, как стена, по сторонам столбы, и столбы начнут падать, а стена поклонится. А то будто голубая река протечёт, постоит да и свернётся, как свиток».
Было тихо. Вода на прибрежной свае подошла до белой отметки. Прилив кончился.
– Вода задумалась, – тихо сказал Алексей Максимович.
Он сунул под мышку спичечный коробок и прижал его культёю.
Зажёг спичку и медленно затянулся.
Низкое солнце играло на ближней воде.
Но уже дома на том берегу потемнели и стали чёткими, словно на карандашном рисунке.
Солнце ушло за деревья: куда-то в сторону Лешуконского, в сторону Архангельска, за Скандинавию, в море…
– Эх, Володя'! Вот мы и прожили ещё один день нашей жизни…
И весь этот дивный мир начал гаснуть в медленных сумерках летнего вечера.