Пять писем к Лолите

               
                Э.

"О" поднимается как мыльный пузырь над квинтетом оставшихся внизу букв. Медленно проплывает над "л", и вдруг возглавляет колонну. Я дрожащей рукой вырываю левый бок буквы "о", чтобы вонзить его - горизонтально - в оставшееся существо. И вот она - причина моих терзаний...

1.

Твои лопатки выпячены. В них
мелькает перспектива новых крыльев.
Должно быть, век назад, в пределах Крыма,
такой же представлялась гимназистка,
которой бредил Пушкин. Бог же вник
в слиянье наших разностей, но злился
на страстные политики, вне судеб.
Как пишется в десятках мудрых книг:
любовь - болезнь, и Бог её осудит!?

Мои лопатки. В них, как будто в шторм,
врезались твои волосы-каскады.
Ты, помнится, кричала мне: "Как скажешь!" -
и убегала к тумбе, у кровати.
Какой был цвет у выгоревших штор?
Теперь не помню. Кажется, кровавый.
Но помню путь пронзительного зуда
от шеи - к чреслам. Боже, пусть ничто
не выбросит из памяти те зубки,

2.

что укрощали буйствующий нрав
единым появлением. Ты - демон!
Твои глаза способны, грешным делом,
сжигать остатки совести слависта.
Корпускулы Лолиты светят нам -
двум Гумбертам, что силятся сломиться
в порывах обладать и - быть под властью.
Твоя душа, увы, порхает над
моей душой, застывшей на паласе.

Коснувшийся твоих медовых плеч -
становится заложником. Я - против,
но всё же искушен! Все муки плоти
удваивает мечущийся разум.
И полк ресниц - как видимая плеть.
Нет - тысячи плетей, что метят разом
в больное существо на сломе мира!
Ты, помнится, тогда любила петь
о Карменсите. Глупость, но так мило...

3.

Так что же, превосходнейшая Ло!
Ты дымчата, но можешь стать неявной.
Я чувствую, как мрак яремной ямки
вовсю распространяется по шее.
Потом, увы, охватывает лоб.
Вот-вот, ты очень ласково прошепчешь
о призраках, о том как побороть их?
Одно лишь явно в двигателе проб -
родимое пятно на подбородке.

Моя Лолита! Выкормить весь день,
в котором ты - в причудливом наряде -
смотрела сквозь меня, на каждом ярде
невольно ставя прочерк - крайне трудно.
Но будь собой! - прекраснейшей из дев,
хватающей повешенную трубку,
кричащей в её круг: "Подлец, ты пишешь..."
И - щупающей, вне тревожных дел,
свою серьгу - сестру компотной вишни.

4.

Порыв к подвзодошным косточкам был глуп.
Да, ты явилась ангелом. Бог помнит,
как мой мирок раскачивался подле
твоих прикрытых ножек. Как волчок! И -
вот она, значительная глубь
предощущений чувства и пощечин,
что были предначертаны судьбиной.
В ней контуры твоих припухших губ,
и прядь на лбу, и выгнутую спину,

я разобрал, я вычитал их до
всех атомов, молекул, мелких трещин.
В тебе ещё таится прежний трепет,
при коем всё горело...под которым..?
Я помню, что узрел: как твой подол
оставил круг в пространном коридоре,
в котором и скрывается твой пленник.
Да, пусть обезлолител только дом,
но чувство, что мой мир лишён Вселенной.

5.

К чудовищным мутациям ума
я был готов, но чувствовал, что смертно
пространство чар, что вынянчино в свете
твоих прекрасных глаз. Я тратил будни
на глупости, на дерзости. Как мал
был всякий день. (Всё, к слову, так и будет).
Твои глаза! Как хочется ловить в них
разброс чаинок, имя коим - тьма,
в окрестностях зрачка моей Лолиты.

И вдруг телепатическая связь
с моим предметом долгих воздыханий
внезапно прервалась. И Новых Англий,
что обрывают сущей Ниагарой
мой долгий крик - весь свод, конечно, свят.
Но я-то позабыт иль не угадан
тем Гумбертом, что, как и прежде, любит
твои слова, в которых крепко спят
осколки бедной памяти, как в люльке.