Сергей СОРОКА
Эссе
“Человек – это стиль” – классный перевод Хемингуэя, а в подлиннике даже не годится для внеклассного прочтения престарелыми убийцами всего живого, кипящего, бурлящего и рвущегося в пространство читательского самообмана.
“То есть я оказываюсь как бы в двойной скорлупе с проблесками генитальности” не в моём изобретении, но взятым из подлинника с опечатками, скорее всего, намеренными извращениями действительности с самоликвидирующимся механизмом влияния на души молодых да ранних в эпоху становления вертикали, пошатнувшейся было в предыдущее десятилетие, столетие, тысячелетие, вертикали словесного волеизъявления никогда не голосующего электората по своему выбору, а внимательно игнорирующего эту процедуру ментального и маргинального извращения действительности в её поверхностном натяжении с метафоричностью и вторичностью от производных творческого процесса без аргументированного подхода к пространству и времени, не имеющего настоящего, но всегда стремящегося к нему.
“Не попал! – как бы испуганно и удивленно говорит Семён, опускаясь по спирали развития всё ближе к пуповине, связывающей прошлое и будущее рождение на Свет Божий отрока в тигровой шкуре, счастливчика, баловня судьбы-индейки, иногда жареного петуха, клюющего пониже спины разговорного жанра в невежественном взлёте хамства в запредельную низость изнанки жизни вывернутой, поднаторевшей делать это рукой мастера без маргариток, но желающего наслаждений в шокировании экономического развития по сюжетной линии, низвергающейся в пучину склепа с трупным разложением вечности, приспосабливаемой к действительности, залитой ядом самоуничижения с постоянным вывертыванием карманов с инструментами века, почившего в бозе на обозе, двигавшемся в пропасть отчуждения с одичанием в душевнобольном равновесии, когда “у него где-то в районе ширинки начинает пищать пейджер” – изобретение, дарованное Всевышним во благо, но не во вред публике, оказавшейся по ту сторону сценического действия не придуманного “детдома для престарелых убийц” в эпатажно-гротесковом исполнении вальса жизни, плывущей по волнам технического регресса в осермяженности российской действительности с синдромом неизлечимости от беспробудного наркотического опьянения мечтами декабристов, добровольцев, революционеров – убийц здравого смысла жизни на Земле.
Пустое занятие – определение жанра, в котором исполнено произведение, написанное рукой снобирующего субъекта, претендующего на лавры памяти читателей, не умеющих читать.
Ради объективности как таковой надо заметить, что от замечаний становится грустно до неузнаваемости непознанного объекта, стремящегося ворваться в атмосферу планеты, созданной автором с амбициями, зашкаливающими за циферблатом отвалившихся стрелок часов с перпендикулярным отсчётом времени к происходящим событиям действительности, перемежающейся взрывами всеобщей шизофрении, выливающейся в виде демонстраций, менструаций аборигенов советско-монархического строя, распоясавшихся в условиях рыночного мракобесия и словесного жонглирования на подмостках скрипучего ёрничанья в околосуицидных пограничных слоях с перспективой внутреннего сгорания на пламени тихого помешательства в мироздании естественного убывания совестливости и честности по отношению к собственной Душе, страдающей в лабиринте искаженного пространства, пронизанного лучами света, достигающего поверхности Земли от звёзд, давно прекративших своё существование во Вселенной, поимённо расширяющейся не в объёме пространственного мракобесия, а в направлении внутреннего содержания, базирующегося на ветхих заветах и прочих изысканий, но уже человечества, присваивающего плоды Творца, и возомнившего себя господином вселенского размаха, не понимающего, что это чревато переходом в состояние непредсказуемого коллапса языка, в смысле, мяса, и речи, вызубренной в одиночестве неприемлемого косноязычия из красноречивой гармонии, но не гармональности с поползновением выкрутиться наизнанку, показывая всю нелепость суеты и материальности, превращающейся в прах со стопроцентной неизбежностью отказаться от соблазнов превзойти самого себя на полях напряженности чувств закодированного пространства, напоминающего свалку цивилизованного ускорения со стремлением к самоуничижению в зазеркалье современности на абсурдном повороте в разгар невежества – идеального полигона сатанизма в противофазах недомыслия устоявшихся кретинов превратности судьбы, записанной в кольцевых срезах прошлого и будущего с допущением, что настоящего нет.
Недоказуемость сказанного про себя остаётся на совести автора “Детдома для престарелых убийц” и потому обсуждению либо осуждению не подлежит.