Из простых обстоятельств
я шагнул в лабиринты столицы,
где не сразу нашёл
путеводную нить языка.
Текст моих обязательств
посторонние правили лица,
стяга личного шёлк
не был вышит девизом полка.
Распадалась страна.
И эринии жадно вгрызались
в стены хижин-дворцов,
в средоточия скрученных тел.
Из невидимых ран
извергалась застойная зависть,
и забвенье отцов
распускалось цветком в пустоте.
Пропылённый чехол
не срывая с забытой морали,
не считая себя
ни расстрелянным, ни палачом,
я, всего лишь щегол
посреди искорёженной стали,
всё я делал любя,
но остался, как был, ни при чём.
В эпицентре Москвы,
где так тяжки соблазны победы,
где тротилом Декарта
вырван с корнем невидимый храм,
где идущих на вы
оглушают заранее медью,
я работал без карты,
но проник в идеальный Гохран.
В сейфах — оттиски слов,
категории, сущности, вещи,
вот алмазной слезой
тихо светится чья-то душа,
тут господень улов —
но призыв откровения вещий
не упрячешь в СИЗО,
не доверишь случайным ушам.
Что же мне оставалось?
В одиночку перечить дракону,
убедившись, что он
плоть от плоти такой же, как я.
Лишь на самую малость
колокольному следуя звону,
утверждать свой закон
и свои заглублять якоря.
Чтоб почувствовать ветер,
нужно выйти из комнат и залов.
Чтоб его оседлать,
нужно резко набрать высоту.
Нужно встать на рассвете,
опоясавшись чем-нибудь алым,
и поймать его длань,
и вцепиться в его красоту.
Что ты смотришь назад,
будто там-то и скрыта причина?
Не найдётся причин.
Да и в будущем нет маяков.
Рай приснится ли, ад —
сумма их составляет мужчину.
А вот ангельский чин
для таких же, как я, дураков.