Как будто очень далеко,
в каких-то очень старых чувствах,
осталось небо-молоко,
изнеможённейшая усталь,
разбитый божий механизм
отдал тогда живую душу
и тихо погрузился вниз,
ничем печальным не нарушив
иссякший порванный канал,
что был прозрачен, и прохладен,
и полноводен, и желал
не прекращаться Бога ради,
в туманах заливных лугов
поныне облачно-молочно,
и жизнь из зеркала богов
заглядывает внеурочно
в облупленную скорлупу,
в колечко горла без кувшина,
да сеет манную крупу
на студень ведьминой машины -
и машинально он искрит,
ньюэристо и отморзянно
прошив и вышипев санскрит
смертельнобелой обезьяной,
которой - не до шуток чёрт -
серьёзно вытеснен и стёрт.