Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 4
СЕРЫЕ СТЕНЫ
Больница – она и есть больница!
В самом слове заложено «боль» и страдание…
Серые стены, белые халаты, серьёзные разговоры.
Сосредоточенные лица и настороженные взгляды. Никто не смеётся, только иногда, случайно и неожиданно, прозвучит одинокий смешок… и погаснет, отражаясь от холодных стен.
Серо, скучно, грустно… Ни одного яркого пятна!
Для одних – это «предбанник» смерти, для других – временная отсрочка…
Иван Егорович держался молодцом! Он даже улыбался, но улыбка была какая-то грустная.
Чтобы поднять настроение, я стал подробно рассказывать о том, как я в первый раз ехал в Малаховку, к Ивану Егоровичу: и про птицу, и про старушку, и про Мухину, и «маньяка».
Мы все весело смеялись, и Иван Егорович расхохотался «по-настоящему».
Он даже проводил нас до ворот, помахал вслед рукой и крикнул:
– Мухина, застегни пуговицы!
РАЗГОВОР С ПТИЦЕЙ
В морозный солнечный день, в середине февраля,
я вышел из дома и направился через заснеженный парк
в сторону платформы Томилино…
В человеке живёт чувство дороги.
Люди говорят, что в пути человек не стареет.
Когда у меня хорошее настроение, то я в дороге
«снимаю документальное кино», то есть записываю и
запоминаю всё происходящее: в одну-две строки, а то
и в одно слово.
Круглая старушка.
Мухина, застегни пуговицы!
Маньяк.
Утром я вышел на крыльцо. Стоял и курил.
На яблоневую ветку над садовым столиком прилетела
птица и сказала: «Пинь-линь!».
– Подожди, – сказал я. – Я всё понял, – пошёл в дом.
Взял горсть семечек и рассыпал по столику.
Птица слетала с ветки, брала зёрнышко и улетала.
Прилетели ещё три синички: слетали с ветки,
брали по семечку и опят улетали.
Птица трудились, совершая путь туда и обратно.
Чтобы совершить доброе дело, нужно совершить действие
и пройти путь…
КРУГЛАЯ СТАРУШКА
Парк был завален сверкающим снегом и длинными
лиловыми тенями от спящих деревьев.
По глубокой и узкой тропинке и пересёк парк и
вышел на уличную дорогу.
Шёл ходко и обогнал одинокую старушку.
Топ-топ, шарк-шарк, – шмыгала она чёрными валенками,
и её круглая фигура в пёстрой шубёнке мерно покачивалась.
Я её обогнал и мельком взглянул в лицо.
До бровей закрытое серым платком, с молодым румянцем на щеках,
с этими горькими морщинками возле губ,
она чем-то была похожа на мою бабушку Евдокию Герасимовну.
Старушка даже не заметила меня: она о чём-то задумалась,
о чём-то горевала и стала говорить вслух
о том, что было у неё на душе.
– Нюрка жадная, не отдаёт мне синенькую чашечку, –
произнесла она мне в спину.
Ох, уж эта Нюрка! Зачем ты обидела старого человека?
Верни старушке синенькую чашечку:
а может быть, эту чашечку, давным-давно,
подарила ей милая маменька…
МУХИНА, ЗАСТЕГНИ ПУГОВИЦЫ
На платформе веселилась стайка школьников.
Они всё время были в движении: толкались, прыгали, бегали –
их нельзя было пересчитать, но было ясно, что девочек было больше.
С ними была полная строгая женщина – учительница или родительница.
Она громко говорила:
– Мухина, застегни пуговицы!
Мухина не обращала на неё внимания и танцевала дикий вальс,
лавируя между ребят
– Мухина, я кому сказала, – настаивала женщина, – застегни пуговицы:
простудишься, а мне за тебя отвечать!
Мухина не слышала….
Я подошёл к Мухиной совсем близко и заявил:
– Мухина, не застёгивай пуговицы!
Мухина остановилась и внимательно посмотрела на меня.
Лицо её было обиженным
– Это почему же не застёгивать пуговицы, – возмутилась она, –
вы хотите, чтобы я простудилась!
Раздался одинокий смешок…
Потом другой, третий – и все ребята громко рассмеялись,
запрыгали и затопали ногами.
Смеялись все: школьники, посторонние люди,
смеялась строгая учительница и сама Мухина.
А я стоял на коленях перед Мухиной
и застёгивал пуговицы на её рыжем пальто.
Подошла электричка на Москву.
Все сбились кучу,
а Мухина оглянулась и помахала мне рукой.
МАНЬЯК
Я вошёл в полупустой вагон и сел напротив двух одинаковых женщин.
Они были на одно лицо: кругленькие с маленькими удивлёнными глазками,
с вздёрнутыми носиками-пупырышками.
Одна рассказывает:
– Поворачиваю я в переулок – никого нет, только мужик впереди шлёпает.
В шляпе, с бородкой и очки напялил, чтоб не узнали.
Ну, чистый маньяк с улицы разбитых фонарей…
Идёт-идёт – и вдруг оглянулся. Оглянулся и стоит.
Я тоже встала. И не знаю что делать.
Достала телефон и громко ору:
«Василь Василич, подъезжай сюды…
У тебя левольвер с собой?
Наручники не забудь!»
– Ой, какой ужас! – ужасается другая женщина. – Гла-бально!
– А мужик рукой машет и направляется ко мне. Ну, думаю, всё!
– А кто такой Василь Василич-то?
– Да это я так камедь играю… Артистка я, Ермолова!
Никакого Вас Вас нет. Да и мобильник без денег: дохлый.
– Вот ужас!
– А он мимо меня прошёл и улыбается…
Я оглянулася, а сзади тётка идёт:
Пальто белое.
Шапочка белая.
Сапоги красные.
Шарфик красный.
И варежки красные!
– Снегурочка… Гла-бально!
– Он у неё сумки взял. Щечки поцеловал и в лицо смеётся.
Мимо меня идут и трясутся от хохота… Маньяки!
За окнами потянулся знаменитый овраг.
В тамбуре девушка спросила:
– Какая остановка?
– Малаховка.