Он расплатился за кофе.
Пожилой мужчина с портфелем и седыми усами, который только что выпил кофе, вышел из ресторана и остановился на перевале, не чувствуя никакого желания сесть в свой автомобиль, ему предстояло еще не менее часа ехать до места своей следующей встречи. Как армейский эксперт по убыткам он должен был определить, была ли сверхзвуковая скорость причиной выбитых стекол или нет, следует ли признать требование некоего крестьянина о компенсации по поводу заезда танков на его пашню, и в Андерматте, куда он теперь направлялся, речь шла об оползне, который по всей вероятности был вызван артиллерийским огнем, весьма серьезное дело со многими участниками, поэтому он старался прибыть туда точно вовремя, не позже, но и не раньше.
Его взгляд упал на табличку с туристической картой местности на краю парковки. В надежде найти на ней указание на самый короткий путь к своей цели, он подошел к ней, отыскал на ней ближайшие окрестности и замер. Памятник Баумбергеру, прочитал он, напрямик 1 час 15 минут. Баумбергер, это было его собственное имя, Рудольф Баумбергер, и он доселе не слыхал о подобном памятнике. Тот находился очевидно на холме прямо над перевалом, и ему вдруг захотелось непременно увидеть этот памятник. Расчеты времени, кажется, позволяли ему это сделать; он отметил про себя данные высоты, и пока он миновал автобус с пенсионерами, который завернул на парковочную площадку, он прикинул, что до холма и обратно ему понадобиться не более часа, плюс двадцать минут езды до Андермута, где он должен быть через полтора часа у вокзала, так что ему еще остается десять минут на этот маневр. Он пересек дорогу через перевал и вышел на тропинку, на которую указывал желтый щиток со стрелкой. Если он через сорок минут не достигнет цели, он вернется, такое он принял решение. Так как ему по роду деятельности приходилось часто удаляться от проезжей дороги, он всегда носил основательную и крепкую обувь. Хотя погода казалась не совсем прогулочной, было довольно облачно, полосы тумана нависли на склонах, к тому же ожидались осадки, как он слышал еще в машине, но на нем была черная кожаная ветровка, и путь ему предстоял вовсе не долгий. Только через какое-то время он заметил, что он даже не оставил в машине свой портфель с бумагами, он все еще нес его в правой руке, как будто он как обычно, отправлялся по делам службы.
По дороге он размышлял, что это за Баумбергер, который заслужил здесь памятник. Может быть, это был один из первых летчиков, перелетевших через Альпы, как Блерио илм Миттельхольцер, но никакой внятной истории ему не приходило в голову. И каком-то летчике Баумбергере он слыхал, поскольку сам так звался. Тот, если таковой был на самом деле, то ли разбился, то ли был первым, кому удалось выполнить какую-то фигуру высшего пилотажа, то ли действительно совершил первый перелет через Альпы, иначе за что он удостоился здесь памятника? Он вглядывался в гору, как следопыт, но памятника все еще не было видно.
Он миновал расположенный в долине военный фуникулер, его крепление на Готтарде и проволочный канат и с желтыми защитными шарами терялись в облаках по ту сторону перевала. Он не знал, действует ли устройство там наверху, которое, вероятно, служило ориентиром для самолетов, или отключено и запущено, как большая часть подобных сооружений в центральной Швейцарии в связи с все большими затратами на их содержание и все более неопределенными представлениями об опасности. Действительно, Баумбергер должен признаться, что он не совсем понимает, почему какая-то другая власть не возьмется содержать этот главный альпийский перевал, кроме как из доходов Цюриха, Берна или Женевы.
Он уже прошел значительную часть пути и добрался до небольшой седловины. Дрожный указатель указывал на селения Руерас и Седрун. Но его целью был холм Баубергера, который назывался Пицц Кальмот и к которому стрелка показывала направо.
Путь теперь стал более крутым, это была проезжая дорога, по обеим склонам холма стояли лифты для лыжников, их горную станцию, вероятно, можно было достичь на местном транспорте. Баумбергер уже вспотел от напряженного шага, снял с себя свою куртку и закинул на указательном пальце через левое плечо. С некоторым удовлетворением он заметил, что облачная гряда протянулась между ним и вершиной перевала, откуда только неотчетливо пробивался шум моторов, это дало ему понять, насколько он удалился от суеты мира.
Постоянно растущие затраты и постоянно уменьшающиеся средства, все это было поначалу только слухами в среде администрации, слухами, которые прикрывались фразами вроде «Если это и дальше так пойдет»… Баумберегер вступил в свою должность более 20 лет назад, это было время, когда армия ни в коем случае не могла быть поставлена под вопросом и резервы военной казны казались неисчерпаемыми. Но тут было проведено народное голосование по неприличному вопросу, не следует ли отказаться от армии, и на этот вопрос 36 % населения сказало свое «да». Баумбергер хорошо помнил, как они на следующее утро почти со смущением приветствовали друг друга. При этом результатом было решительное «нет», 64 % при такой демократии это уже почти подавляющее большинство. Тем не менее, противники армии праздновали свое поражение как победу. С тех пор в дискуссиях вокруг армии больше уже не было табу, с тех пор можно было публично высказывать мнения, не следует ли заменить армию какой-нибудь международной охранной фирмой, и никто не принимал таких реформаторов за сумасшедших или предателей родины, с тех пор стали проводить маневры совместно с австрийцами, летчики тренировались в Норвегии, где они уже чуть ли не через 5 минут оказывались у границы и должны были поворачивать, и русские кадеты маршировали вместе с швейцарской пехотой через перевал Кинциг в честь генералиссимуса Суворова, и прежде всего с тех пор бюджет сокращался почти каждый год. В результате ему действительно стали настоятельно предлагать при обнаружении нанесения ущерба пользоваться более строгими критериями, и жалобщики частенько указывали на процессуальное решение, так как они, как правило, опасались чрезмерных затрат, особенно когда речь шла о совсем незначительных суммах. И снова ходили слухи, которые прятались в таких фразах: «Сейчас прорабатывается этот вопрос», и затем высказывались предположения, например, что могут всю область страхования разогнать и приватизировать.
Их земли торчали трубы, забетонированные, с заглушками сверху, и Баумбергер не мог определить, принадлежали они к военным или спортивным сооружениям, и металлический куб, который нелепо стоял за холмом с альпийскими розами, он тоже не мог идентифицировать. Повороты проезжей дороги показались ему слишком длинными, и он свернул на первую же сокращающую путь тропинку, которая круто вела к следующей петле наверху. На горизонте уже показалась горная станция лыжного лифта, но памятника еще нигде не было видно.
Он был уверен, что он шел по всем расчетам правильно. 30 минут марша, как указывали его наручные часы, и он достаточно высоко поднялся, так что через 10 минут он должен быть на вершине холма. Когда он на новом повороте глянул вверх, он увидел только облака, белесую, мутную пелену, которая заволакивала все остальное пространство. Но тропинка, которая от поворота вела прямо по склону, должны быть последним сокращением пути, в этом он не сомневался. Итак, он шел этим путем дальше в гору. И пока он шел вверх, он оставался так или иначе на верном пути, и впрочем, он снова мог повернуть назад. Но прежде чем не миновали 40 минут, которые он рассчитал для себя, поворачивать он ни в коем случае не собирался.
Издалека слышался ясный колокольный звон, и он спросил себя, откуда это могло быть, Этот звон странно задел его за живое, пока он не сообразил, что он напомнил ему о капелле, в которой он венчался. Его жена умерла несколько лет назад от слишком поздно распознанного рака, и он никогда прежде не предполагал, что ему настолько будет ее не хватать, ему даже показалось, что только после ее смерти он влюбился в нее. Их единственная дочь жила в Канаде, была там замужем за пилотом и родила двоих детей. С тех пор как телефонные разговоры подешевели, Баумбергер звонил ей каждую неделю, обычно по воскресеньям. Он переживал оттого, что она была так далеко, его зять был ему не особенно симпатичен, и он втайне мечтал, что его дочь раньше или позже разведется и вернется вместе с внуками обратно в Швейцарию, самое позднее к его выходу на пенсию.
Сократив путь, он достиг следующего поворота дороги и теперь искал новую тропинку, чтобы двинуться по ней своей пружинистой походкой. Недаром он проводил почти каждый вечер полчаса, тренируясь на своем домашнем приборе. Прибор стоял перед телевизором, и он часто во время тренировки смотрел последние известия. Единственным недостатком при этом было то, что при этом он не мог делать заметки. После смерти своей жены он уже почти не мог сосредоточиться на том, о чем говорится в вестях, он только обычно следил за сменой картинок, которые немилосердно сопровождали каждое сообщение. Когда сообщалось о переговорах, он разглядывал наряды и прически участников, и когда он пытался понять, о чем собственно ведутся переговоры, этот сюжет уже был завершен. Ему не хватало собеседника, ему стало ясно, что он воспринимал новости как новости только тогда, когда он пересказывал их своей жене или обсуждал их вместе с ней. Поэтому он завел себе тетрадь, в которую заносил основные общие места, чтобы потом повторить их еще раз в пустой комнате: врачи критикуют новую тарифную систему, пособие по безработице несколько выросло, новая атака смертника в Израиле, военный вертолет врезался в скалу, двое тяжело ранены. Даже такие сообщения ему приходилось записывать, чтобы утром это не стало для него неожиданностью, когда его коллеги по службе начнут говорить об этом. Когда же он упражнялся на тренажере, он неохотно прерывал свой ритм, особенно когда он включал более высокую степень сопротивления, 8-ю или 9-ю. Собственно, и это его весьма испугало, собственно ему стало абсолютно безразлично, что происходит в мире, поскольку он себя уже больше не ощущал его частью, во всяком случае, его деятельной частью.
Поскольку он больше не нашел сокращающую путь тропинку, он просто пошел вверх по склону, по траве и зарослям черники. Теперь туман уже настолько сгустился, что он не видел, дошел ли он до последней петли проезжей дороги или она готова сделать еще одну. Он остановился на какой-то момент и решил, что будет разумнее вернуться на надежную
дорогу. Он повернулся и прошел несколько шагов по пути обратно вниз. Этот путь показался ему вдруг неоправданно длинным и он подумал, не заблудился ли он. Вообще-то это было почти невозможно, он же просто развернулся и стал спускаться в том же направлении. Во всяком случае он почувствовал облегчение, когда он снова оказался на петле проезжей дороги, пока он не заметил, что он перескочил одну из петель, так как обнаружил тропинку, по которой он уже однажды поднимался. Еще три минуты и его сорок минут будут исчерпаны, а туман был настолько непроницаем, что он мог видеть едва на пять метров вперед. Будет лучше всего, сказал себе Баумбергер, будет разумнее, если он сейчас провернет назад, и к своему удивлению, он снова начал подниматься вверх. Добро, он все-таки хочет дойти до этого памятника. Все-таки он носит его имя, и в другой раз вряд ли он снова окажется здесь.
Он снова попытался сократить свой путь, и так как времени оставалось в обрез, он свернул с петли на том же месте и пошел как только мог быстро в гору. Он радовался своей выносливости, и это благодаря его тренировкам на тренажере. По началу он приобрел этот прибор, чтобы что-то сделать против своего высокого давления. Его злило, что он был вынужден каждый день глотать таблетки, он видел в этом сигнал наступающей старости и слабости. Если меня вдруг возьмут в заложники, рассуждал он как-то, тогда необходимо в обращении к похитителям указать, что я срочно нуждаюсь в медикаментах. Но кому понадобится вдруг меня похищать, скромного чиновника военного страхового ведомства?
Он слишком поздно осознал, что дела армии идут на спад и что вместе с этим уменьшаются шансы подняться выше по служебной лестнице и что оклады падают, и что такие отделы, как его не имеют вообще никакой карьерной привлекательности. В технических службах, где дело касалось вооружения, там, как и прежде, фланировали по своим коридорам коллеги с высоко поднятыми головами и многозначительными лицами, там все еще крутились миллионы, и близость к производству, к его оборотистости и его подкупности можно было видеть по костюмам и портфелям этих кадровых работников. Если бы он своевременно постарался переучиться и перевестись в этот отдел, стоял бы он теперь на более высокой ступени. Но было бы тогда все действительно по-другому? Его жены все так же не было бы в живых, и его дочь была бы так же далека от него. Баумбергер отчетливо почувствовал, что ему и его служебное положение стало абсолютно безразлично.
Он уже превысил свое расчетный лимит времени на две минуты, когда он оказался под мачтой одного из лыжных лифтов. Начинался легкий дождь. Баумбергер шел теперь дальше по след лифта и попытался несколько ускорить свои шаги. Когда он увидел перед собой очертания горной станции, он сошел с трассы и стал подниматься выше, туда, где, как он предполагал, должна быть вершина. Во всяком случае, у него еще оставались в запасе его две минуты, которые он сейчас мог еще использовать. Он шел, ступая на небольшие скальные выступы, которые то там, то тут торчали из травы, ему пришлось при этом делать большие шаги, и он закашлялся. Сырость была коварна, он поскользнулся, сделав слишком широкий шаг, и ударился голенью о камень, на который намеревался ступить. Он снова быстро поднялся, потер ушибленное место, и с удовольствием удостоверился, что он все еще может идти. Про себя он заметил, что следует быть осторожнее, так как кроме него не было вокруг ни души, и даже если он растянет себе ногу, это может доставить ему много неприятностей. Тем не менее, поворачивать назад он не собирался, действительно, еще пара минут, и он будет у памятника. Между тем дождь не утихал, и видимость была отвратительная. Тропинка, которую он сейчас нащупал, предназначалась скорее для скота, а не для человека, так как вела она не на вершину, а начинала кружить вокруг холма, чтобы через какое-то время закончится большой лужей. Перед ней стояла скамейка для отдыха, Баумбергер рисовал в своем воображении фотоснимки, которые можно было бы здесь сделать при солнечной погоде, лужа превращалась бы в голубое горное озерце, в котором отражались бы на заднем плане трехкилометровые вершины, так было бы, если фотограф достаточно присел на коленях.
Куда он попал? Подул ветер и заставил холм зазвенеть, впрочем, он слышал только дождевые капли, которые падали на поверхность лужи и на его кожаную куртку. Потом снова раздался звук, на какое-то мгновение, и потом снова замер. Мотор где-то вдалеке, но откуда? Позади скамейки был еще небольшой подъем, там должна же быть, наконец, вершина! Баумбергер поставил свой портфель на скамью и застегнул верхние пуговицы своей куртки. Потом снова взял портфель и решительными шагами двинулся сквозь туман. В туже минуту сильный порыв ветра потряс его и окатил противными водяными брызгами. На нем не было головного убора, и маленькие ручейки потекли с его щетины по лицу и за шиворот. Он стер воду с лица тыльной стороной ладони, и когда он опустил руку, он уже оказался у цели.
Это был он, памятник в человеческий рост, мрачный гранитный крест, и на цоколе было выбита крупными буквами его фамилия: БАУМБЕРГЕР. Ни имени, ни годов жизни, только его фамилия. И на нижней части постамента еще надпись: E MONTIBUS SALUS. Баумбергер не знал латыни, и надпись его рассердила. Если это так важно для памятника, то почему бы не сделать эту надпись по-немецки? Для него это звучало как-то слишком несерьезно: фокус покус монтибус. Он взглянул на крест, который был на основательной высоте, и потом один раз обошел вокруг памятника в надежде обнаружить где-нибудь табличку о месте крушения или триумфа Баумберегера, но очевидно, что здесь исходили из того, что любому посетителю должно быть известно, кому этот крест посвящен. Знаменитому Баумбергеру, только не знал его. Дома он обязательно заполнит этот пробел, наконец ему может понадобится Швейцарский лексикон, который когда-то приобрела его жена и который занимал так много места. Порыв ветра так сильно толкнул его в спину, что он на какой-то момент уцепился за памятник. Звон холма превратился в сплошной рев. Баумбергеру следовало срочно возвращаться. Он сделал несколько шагов под гору, позволил ветру, так сказать буксировать его виз по склону. Это не было по направлению к луже, она как раз о его пониманию находилась на другой стороне от вершины, не той, которая ведет к перевалу. Когда он в последний раз попадал в такой туман? И в такую штормовую погоду? Его ботинки не выдержали, он чувствовал сырость в носках. Где эта тропа для скота, на которую он надеялся выйти? Да вот она, перед ним. Он сделал широкие решительный шаг, поскользнулся на пучке травы и упал на свою задницу. Тотчас же поднялся, ничего не случилось, бывает, но мокрые пучки травы были подобны силкам, весь холм был расчесан дождем и ветром сверху вниз. Так что лучше держатся тропы. Левая рука заныла, на нее он опирался при падении. Теперь очевидно он должен дойти до лыжного лифта, тогда, думал он, у него будет возможность следовать коротким путем за этим подъемником и тогда уже не заблудишься.
Вдруг он услышал звон совсем близко, он удивился, как он мог принять его за колокол капеллы. Колокольчик висел на шее козла, который вдруг возник, стоящий между рельсов подъемника. Зрачки, которыми козел уставился на него, показались Баумбергеру огромными, и когда он попытался обойти его на своем пути в долину, тот выпустил со свистом воздух из ноздрей и и сделал два шага ему навстречу. «Ого», произнес Баумбергер и поднял перед собой свой портфель, как щит: «Ты так со мной?» Но козел наклонил свои большие рога и начал рыть землю своей передней ногой, и при каждом его движении звенел колокольчик на его шее. Баумбергер отказался от идеи пробиваться вниз напрямик и попытался осторожными шагами перейти трассу, но козел двинулся на него, и Баумбургер отбежал несколько шагов назад к вершине, пока не видел, что козел остановился. «Теперь доволен?» крикнул ему Баубмергер и добавил: «Свинья!» и ринулся затем наискосок по склону в ту сторону, где он предполагал снова увидеть седловину с шитом указателя пути. Скоро, как он рассчитывал, он должен выйти на проезжую дорогу, и тогда он будет следовать по ней, больше не пытаясь искать более кротких тропинок. Но ее нигде не было видно, и он опять поскользнулся, на сей раз среди кустов альпийской розы, теперь он свалился на свой портфель. Какой-то момент он остался лежать, с ненавистью глядя на толстую ветвь альпийской розы, за которую он зацепился ботинком. «Проклятье», пробормотал он, «черт возьми!» - прежде чем он со стоном поднялся. Теперь снова короткий осмотр, все ли в порядке: кроме ноющего плеча никаких повреждений. Однако сырость медленно просочилась сквозь его одежду до самой кожи, и когда он взглянул на свой портфель, он увил, как на него падают снежные хлопья и тут же превращаются в жижу. Он глянул вверх. Шел снег. Он огляделся. Снег шел из серой пустоты, которая окружала его, и сквозь нее что-либо разглядеть у него не было никаких шансов. Правда, ветер несколько утих. Тем не менее, Баумбергер продрог, и что еще более скверно, Баумбергер уже не знал, где он оказался. Ему казалось, что так, как он шел, он уже давно должен бы выйти на проезжую дорогу, вместо этого он видел перед собой россыпь камней, которая уходила в поблескивающую черную сланцевую промоину. Здесь он уж точно не поднимался. Он посмотрел на часы. Через пять минут он должен быть на месте парковки, если верны его временные расчеты. Ему стало ясно, что он уже не уложится в свое время. Он не помнил, когда он в последний раз опоздал к положенному сроку, это могло быть много лет назад. Может быть, подумал он, я был слишком точен, слишком надежен, может быть, я опять-таки воспользуюсь этим опозданием и запишу это себе как сверхурочную работу. Может быть, думал он, может быть, меня там хватятся, если я не прибуду туда вовремя.
Никто, вдруг понял он, никто его не хватится. Разве что его младшая сестра, которая вместе со своим мужем владеет Домом престарелых на Тугерзее? Пожалуй, прошло уже почти полгода, как они что-то слышали друг о друге. Его дочь в Канаде? Он обычно звонил ей, не она. Может быть, надо было попробовать не звонить ей до тех пор, как она сама не объявится, просто, чтобы узнать, нуждается ли она в нем? Да, так он и сделает, когда он снова будет дома. Но он еще пока не был дома, он был на горной вершине в кантоне Граубюнден, на которую он только хотел ненадолго взойти, и теперь он в снегу и тумане потерял дорогу.
Теперь очень важно, подумал он, мыслить трезво. Первое, надо предупредить своих партнеров в Андерматте, что он опаздывает. Он открыл свой портфель, вынул папку с документами и нашел номера участников. Лучше всего сейчас попытаться позвонить по мобильному телефону дежурному офицеру в крепости. Он зажал папку под мышкой, закрыл портфель и поставил его рядом с собой на травяной покров. Он тут же заскользил дальше, проехал вниз пару метров и остановился, зацепившись в ольховнике. «Дерьмо!» услышал свой голос Баумбергер, и снова вспомнил о договоре с самим собой, согласно которому он должен мыслить трезво. Прежде всего, звонок. Он точно заметил для себя, где лежит его портфель, на тот случай, если туман еще усилится. Потом он достал телефон из кожаной куртки, включил его и ввел свой пин-код. Он долго настраивался, и когда наконец настроился, на нем появился знак: «только экстренные вызовы!» Баубмергер закусил губу. Этого еще не хватало, мертвая зона! Он еще немного подумал и снова спрятал телефон во внутренний карман своей куртки, не выключив его. Через экстренный вызов он не хотел бы извещать Андерматт, такого позора он хотел бы избежать. Он был возможно в затруднении, но явно еще не в опасности, и он может снова через несколько минут оказаться в радиусе действия телефона, в конце концов перевал где-то недалеко и лыжная горная станция тоже.
Теперь надо достать свой портфель. Он взял папку с документами в левую руку, принял положение параллельное к склону, выставил наготове правую руку, чтобы удержаться, если он заскользит. Снег все еще продолжал идти, и уже лежал мокрым слоем на земле и растениях. Осторожно он переступал с ноги на ногу и приближался к ольховнику, где лежал портфель. Когда он уже был к нему почти вплотную и уже хотел за ним нагнуться, он остановился, чтобы еще раз ценить ситуацию. Это был ползучий кустарник, в ветвях которого запутался портфель, и сквозь листья ольхи он мог различить поблескивающую т влаги сланцевую промоину, которая круто обрывалась вниз. Внимание, Баумбергер, главное, внимание. Он прислонил папку к тонкому стволу. Потом он опустился на колени, схватился за крепкий ольховый сук правой рукой, которой он доверил свой вес, и стал выуживать левой рукой свой портфель. В этот же миг куст вывернулся из мягкой почты, и Баумбергер покатился вниз в промоину, не выпуская сук из руки, ветки куста хлестали его по лицу, он сам перевернулся два или три раза, пока его не схватил небольшой уступ. Оцепенело продолжал он лежать, и только когда он уверился, что уступ его держит, он попытался выпутаться из куста и выпрямиться. Он пошевелил поочередно руками и ногами и ощутил, что они еще целы. Боль в суставе руки оставалось, и теперь, когда он уперся, чтобы приподняться с земли, он почувствовал резкую боль в левом боку.
Новая попытка рассуждать о своем положении трезво и ясно была раздавлена. Он сидел, запутавшись в ветвях ольхового куста, который вместе с ним скатился по склону, на небольшом уступе на краю крутой промоины. Склон под ним был также крут, хотя и заросший травой, на которой уже начинал схватываться влажный снег. Вокруг него за несколько метров все терялось в густом тумане. Он даже не представлял себе, на какой стороне холма он находится. Портфеля его нигде не было видно, так как и папки с бумагами, подготовленными к заседанию. Ничего не было слышно, ничего, кроме ветра, который с переменной силой сквозил вдоль склона. Или кто-то там крикнул? Баумбергер вслушивался в неизвестность. Потом он закричал, во всю силу своего голоса: «Алло!» Его страшно испугал звук его крика, испугало то, что он закричал. Никто не ответил. Даже звон колокольчика на шее козла был бы сейчас для него утешением.
Он решил не пытаться сдвинуться с места, пока туман не рассеется. Этот снегопад не может длиться вечно. Но он замерз. Он вспотел во время подъема, и теперь холод проникал в него, через мокрые ноги, через руки, и через бедра, так как рубаха и куртка у него задрались при падении. Он стал тщательно заправлять мокрую рубаху снова в брюки, и когда он управился с этим, он увидел, что его руки в крови. Должно быть он поранился. Только когда он достал носовой платок и вытер им ладони, он ощутил, как они у него горели. Глубокая ссадина тянулась через его левую руку, почти разрез, и множество царапин на правой руке. Он зажал рану платком. Потом он скомкал платок, сжал его в левой руке и ощупал правой рукой больное место на груди. Два нижних ребра отзывались болью на малейшее прикосновение. Возможно, они были сломаны.
Теперь Баумбергер потянулся за своим мобильником в нагрудном кармане. К своему облегчению он нашел его на месте, но он показывал все то же отсутствие связи: «только экстренные вызовы!» Итак, решился он, тогда с Божьей помощью пусть будет экстренный вызов, он набрал номер 117 и нажал клавишу «YES». В квадратике появился приказ: «соединение 117», и тот час же снова: «только экстренные вызовы!». Он не поверил своим глазам. «Это же экстренный вызов!» накричал о на свой аппарат и повторил операцию, но он уже понимал, что это ни к чему не приведет. Слишком часто он уже убеждался, что все современные аппараты настроены к нему враждебно и что они бессовестно его обманывают и надувают.
Он осторожно сделал глубокий вдох и закричал громко, как только мог; «Спасите!» Он был испуган. Еще ни разу в его жизни ему не приходилось выкрикивать это слово, и он даже еще не хотел верить, что именно теперь оно ему понадобилось. Ему ответила зловещая тишина. Ему показалось, что здесь не хватило силы гласных звуков, и в своем следующем зове он снова прокричал «Алло!» с очень долгим А и протяжным О. Но и тут никакого ответа.
Его мучила жажда. Жареный картофель, который ему подали в Седруне к сосискам, оказался слишком соленым. Нет ли здесь где-нибудь поблизости ручья? Нет, ничего. Только ветер, неутомимый. Возле него на уступе был кустик альпийской розы, на листьях которой уже лежали белые хлопья. Баумбергер медленно наклонился и попытался слизнуть снег с листьев, но это утоляло жажду не больше, чем пивная пена. А если ему теперь придется здесь провести ночь? «Алло!» закричал он неожиданно громко, «Алло, Помогите!» Никакого ответа. Он обследовал правой рукой карманы брюк и куртки с правой стороны, и также левый нагрудный карман, затем продела то же самое левой рукой, что оказалось не так просто из-за боли в суставе и кровоточащей раны. В нагрудном кармане своей рубашки он нашел кусочек сахара, который он захватил в ресторане на перевале. Он пил кофе без сахара, и каждый раз брал сахар, поданный к нему, с собой. Когда он дома предлагал гостям кофе, он выставлял к нему большую стеклянную сахарницу, полную пакетиков с сахаром. С тех пор как умерла его жена, сахарница была переполнена до отказа, но он не отказывался от этой своей привычки. Внимание, сказал он себе здесь, внимание, Баумбергер, это твой провиант.
Он снова достал свой мобильный телефон, еще раз набрал 117, еще раз прибор подтвердил соединение с номером 117, и снова его же издевательское сообщение, что возможен только экстренный вызов. «Дрянь», выдавил он, «проклятая дрянь», и потом проревел отчаянно: «Алло! Помогите!» и снова тянул гласные И и Е, насколько хватило дыхания. Он уже даже не пытался вслушиваться, есть ли какой-то отклик и размышлял, как ему быть дальше, двигаться ли в левую или в правую сторону, чтобы приблизится к основной дороге, а следовательно и к зоне радиоприема, но он должен был себе признаться, что он не находит выхода. Лучше всего было бы пойти снова в гору, пока он не вернется к памятнику, и уже оттуда искать проезжую дорогу. Еще лучше было бы, если погода наконец прояснилась настолько, чтобы он мог уже отсюда ее увидеть. Но как он сможет снова подняться по этому крутому обрыву, было для него сомнительно, однако, быть может, местность непосредственно под ним окажется пологой, так что он без риска сможет спуститься вниз напрямик. Если бы только наконец рассеялся туман.
Но туман не рассеивался. И потому Баумбергер оставался там, откуда он не видел выхода. Почти каждые пять минут он испускал очередной вопль о помощи с серую пустоту, которая окутывала его, и из которой не было слышно даже отдаленного гула мотора. С каждым своим воплем он менял свое положение. Если он сидел на ветвях ольхи, он вставал, и когда он вставал, он снова садился. Стоя, он пытался каждый раз слегка разминать себе руки и ноги, а когда он сидел, он растирал себе пальцы. Ожидание измучило его, и боли в ребрах и в руке только усиливались. Никогда бы он не подумал, что снегопад может так затянуться, прогноз погоды обещал только возможные осадки, вместо того, чтобы предупредить население. Медленно исчезала зелень травы и серая седина сланца под белизной снега. Если выпадет достаточно нового снега, будет лучше для него пойти снова в гору, чем вниз по скользкому сланцу и мокрой траве. Время близилось к вечеру, на его крики о помощи не было никакой реакции и снегопад не прекращался, Баумбергеру стало ясно, что находится в серьезной опасности. Он весь промок до нитки и насквозь промерз, и он уже не чувствовал пальцев на левой ноге. И тут он решил предпринять попытку выбраться. Он медленно рассосал свой кусочек сахара, чтобы хоть как-то подкрепиться, и отправил в рот горсть снега. Затем он обломил два крепких ольховых сука, чтобы можно было на них опираться, и начал впечатывать свои шаги в снег, один за другим, и медленно подниматься вверх по склону. Это оказалось легче, нежели он ожидал. Действительно, его ноги находили себе определенную опору. Баумберегер приободрился, почувствовав возможность выбраться из своей западни, и он принял все усилия, чтобы ускорить свой шаг. С кряхтением от втыкал свои палки в снег, вперед, сказал он себе, надо только идти вперед, навстречу своему памятнику,
Когда снег под ним вдруг подался и он по своему следу снова скатился вниз, он уже не смог удержаться на прежнем уступе и скользил, переворачиваясь и ударяясь о камни, неудержимо, бесконечно долго, как ему показалось, пока он не был остановлен невысокой елкой. С помутненным сознанием оставался он лежать на спине. Его голова болела, как будто какое-то чужое существо вселилось в него. Он хотел приподняться, но какой-то невидимый великан снова прижал его к земле. И он заплакал, беспомощно заплакал. И потом он выкрикнул имя своей жены: «Аннемария!»
Когда он снова очнулся, туман уже рассеялся. Уже взошла полная луна и разлила слй свой бледный свет. Баумбергер тотчас увидел, что он находится только в нескольких метрах от проезжей дороги, и издалека приближались медленно и почти бесшумно автомобильные фары. Ему удалось неожиданно быстро подняться и преодолеть по снегу те несколько метров, отделявших его от дороги. Небольшой автобус приближался к нему. Баумбергер взмахнул руками, и автобус остановился. За рулем сидела женщина. Когда Баумбергер открыл дверь, чтобы спросить, возьмет ли она его с собой, он содрогнулся. Этого же не могло быть.
«Ты?» спросил он недоверчиво, «но ты же…- »
«Да», ответила она, «это я.»
Баумбергер пытался найти довод, почему это не могла быть она.
«Но ты же не умеешь водить машину», сказал он, «и автобус…»
«Это не автобус, это монтибус», сказала она с улыбкой, «залезай, любимый, у тебя без сомнения много есть о чем рассказать.»