***
Я очень чётко помню мамин страх:
Не потерять совсем, но стать чужою;
Когда развод, считайте, брака крах,
Лёг под порог непаханой межою.
Я помню руки сильные отца:
Те, что его от жизни отрывали,
Неоценившего ущерб, юнца,
Калечившего душу на штурвале.
И бабушки заплаканной глаза,
Как будто бы просившие прощенья
За то, что отдаётся егоза
На неосмысленное попеченье.
Я приняла тогда развал семьи
За рабства однобокого канаты;
Да, чувствовала: топит на мели
Плоты родни то, в чём не виноваты.
Но, словно сор до урны, домела
До мозга суть, почившую под тайной,
Метла невзгод, очистив до бела
Их выбор обречённости случайной.
Что бабушка – не бабушка, а мать;
Что приходился папа только братом;
И, что не внучку – дочку отнимать
Им довелось в горниле ссор проклятом.
И, что запрет общения лихой
Был – не предательством, а лишь попыткой:
Под сенью противления покой
Сберечь, за не сколоченной калиткой.
Я – взрослая. И знаю я теперь:
Какую вы внесли за счастье плату –
Молчание над омутом потерь.
Закаты ваших снов для сердца – латы.
Укором, запертых былым, дверей
Не застилает очи пеленою.
Я не решаю: кто из мам родней,
Слезами говоривших надо мною.
И ты, наперсник, кровный, сводный брат,
Прости меня за боль давнишней склоки.
Твои намёки песнями звучат,
Сочась стихами, надрывая строки.
Простите! Примиритесь, наконец,
Кулисный шорох – окончанье драмы.
Ты для меня – мой истинный отец,
Вы, обе, мне – не мачехи, а мамы.
*** (от 3-его лица)
Она нечётко помнит мамин страх:
Не потерять совсем, но стать чужою;
Когда развод, считайте, брака крах,
Лёг под порог непаханой межою.
Но помнит руки сильные отца:
Те, что его от жизни отрывали,
Неоценившего ущерб, юнца,
Калечившего душу на штурвале.
И бабушки заплаканной глаза,
Как будто бы просившие прощенья
За то, что отдаётся егоза
На неосмысленное попеченье.
Восприняла тогда развал семьи
За рабства однобокого канаты;
Да, чувствовала: топит на мели
Плоты родни то, в чём не виноваты.
Но, словно сор до урны, домела
До мозга суть, почившую под тайной,
Метла невзгод, очистив до бела
Их выбор обречённостью случайной.
Что бабушка – не бабушка, а мать;
Что приходился папа только братом;
И, что не внучку – дочку отнимать
Им довелось в горниле ссор проклятом.
И, что запрет общения лихой
Был – не предательством, а лишь попыткой:
Под сенью противления покой
Сберечь, за не сколоченной калиткой.
Став взрослою познать смогла теперь:
Какая внесена за счастье плата
Молчанием над омутом потерь –
Рассветы снов ушли в разлив заката .
Укором, запертых былым, дверей
Не застилает очи пеленою,
И не решает: кто из мам родней,
Слезою, окроплённых, соляною.
И ты, наперсник, кровный, сводный брат,
Прости её за боль давнишней склоки.
Твои намёки песнями звучат,
Сочась стихами, надрывая строки.
Простите! Примиритесь, наконец,
Кулисный шорох – окончанье драмы.
Ты навсегда ей – истинный отец,
Вы, обе, ей – не мачехи, а мамы.