- Верите ли вы в Х…, как верю в него я?
Вот ты, например, веришь ли ты всей душой в Х…?
- Да нет, атеист я…
- На нары, падла… А ты, веришь ли ты в Х…?
- Нет, я в Христа Верую…
- Уй, блин, азохен вей, нет тебе места на нарах…
- Я отцу своему верю, он геноцид казаков застал, помнит - как сегодня это было…
Верите?
- Креста на тебе нет, не видел я никакого геноцида казаков, с чего это я должен верить тебе на слово?
«А ведь прав человек, с чего бы это он стал верить ни с того, ни с сего на слово в то, чего он сам не видел?
Хорошо уже то, что не сажают за неверие в геноцид казаков – в тюрьмы, а то вся Россия в острогах была бы…»
Так думал Афоня, когда сосед по площадке, матерясь и взвизгивая от негодования, покинул его квартиру.
Второй его приятель продолжал сидеть на шикарном кресле, которое Афоне преподнесли от имени редакции местной газеты «Приокские события».
Всего-то и заслуг Афони было, что написал он матерные частушки; да так складно, так по местно-фольклорному, что Редакция малотиражки тут же их и опубликовала боясь, что соседний район окажется расторопнее и перехватит произведения вновь нарождающейся знаменитости.
Сам Афоня садиться в это кресло брезговал, боялся заразиться мещанскими традициями, но знакомых своих усаживал в подаренный раритет с явным удовольствием.
Так о чём мы…
Сидел сосед и приятель Афони – Ефрем Крушилин в кресле и с удивлением смотрел на дверь – что, мол, этот неуравновешенный Марик так взбеленился?
Подумаешь, верят люди не в то, во что верит сам Марик и что с того?
Чай не упал небосвод от такого разномыслия…
Верь себе на здоровье во что тебе верить приятно и полезно, других то зачем насиловать?
Вон Афоня говорил намедни, что церковь в стране отделена от государства. Хошь верь, хошь – повремени маленько, пока жаренный петух не клюнул куда следует.
Почему же каждый человек от мала до велика должен верить в обязательном и безальтернативном порядке в какого-то неизвестного ему лично «Х»?
Странно, однако. Так этот, заполошный, сказал ведь, что и закон такой есть, мол, кто не верит в «Х», или верит, но недостаточно крепко, твёрдо и безоговорочно, того ждёт немедленная кара в виде судебного преследования по статье криминально-уголовной.
Так и сказал: - Криминально-уголовной.
Ефрем устало опустил плечи и затих. Не привык он думать сразу так много мыслей к ряду.
Да и зачем? Всегда можно у Афони спросить, у него после прошлогоднего майского грома как-то странно шарики в голове провернулись, стал он каким-то странным и пугливым, но стоило к нему обратиться с вопросом, как он тут же приобретал вид лихой и придурковатый, но на любой вопрос мог ответить как Энциклопедический справочник.
И так точно, как оказывалось впоследствии, что проверять его по википедиям и энциклопедиям никто даже не стремился, всё равно всё сходилось до последней запятой.
Нужно вам сказать, что странности в судьбе Афони начались задолго до обращения его в Редакцию газеты «Приокские события».
Четыре года назад, когда квартиру его разнесли неустановленные лица и он вместе с женой своей долго бродил по просёлочным и шоссейным дорогам, а потом опустился в изнеможении в какое-то случайно подвернувшееся кресло, то оказалось, что кресло это не что иное, как сидение пассажирского лайнера рейса «Периферия- Столицы».
Этот именно лайнер одномоментно домчал супружескую чету в небольшой населённый пункт под названием «Москва». Москвичи долго уговаривали гостей остаться у них на постоянное место жительства, сулили им разные вкусности и прянности, но пожилая супружеская чета была непреклонна.
Что-то им подсказало, что они просто необходимы совсем иной столице, которая с момента её построения звалась « Северная резиденция» и никак иначе.
Так оно и оказалось. Северная резиденция раскрыла новым своим согражданам широкие и тёплые объятия, снабдила всем необходимым так, что и работать им было уже совершенно ни к чему. А зачем? Пусть молодые работают, им в охотку…
Но как-то так получилось, что однажды приснился Афоне дивный сон, будто ждут его на далёкой родине – Кабани, ждут с надеждой и упованием на то, что прибудут они на родину детства своего и научат всех, как это можно так жить, чтобы совсем не работать.
Делать нечего, Афоня отказывать в помощи никому не приучен, собрал он котомку и отправился на вокзал.
На полпути к вокзалу его догнала супруга, о которой он забыл напрочь, озабоченный проблемами своих земляков из «Южной резиденции».
Что ж, взял он под руку жену, будто и не расставался с нею никогда и уселись они в кресло пассажирского поезда «Северная – Южная» в смысле – резиденции.
Как так получилось, что поезд их сошёл с рельсов Афоня так никогда и не узнал, только оказались они с женой вдвоём в глухой степи, где на двадцать вёрст вокруг одного только чиновника и можно было увидать. И то, если повезёт уж так сильно, как повезло Афоне с супругой его.
Так и остались они жить в никому не известном крае, где жители давно позабыли как кого зовут и обращались друг к дружке по простому: - Эй, ты!!!
Откуда у Афони взялись соседи по площадке, никто ему объяснить не мог, никто и слова такого не знал – площадка, поскольку жильё в этом посёлке имело максимум один этаж, а чаще – совсем без этажей оно обходилось – землянка – называлось…
Но приходили эти соседи к Афоне регулярно, уж очень им нравилось в кресле покачаться, эка дивная штука, кресло это!
Ни качелей тебе не нужно, ни травы какой… Качаешься себе так, что голова ходуном ходит, а никакого похмельного синдрома. Лепота, однако.
И всё бы ничего, да проведал откуда-то Марик, сосед Афонин, что в Перьми произошло некоторое событие, дотоле отродясь в России не происходившее.
Событие чудное и дивное, а именно: решили там какие-то товарищи закрыть за высокий забор мужика одного. За что?
Так в том-то и странность, что ни за что.
За неверие. Никогда такого не было и вот те снова…
Ну, кому, скажите на милость, могло придти в голову, что можно посадить человека за забор только за то, что он не верит на слово в то, чего он своими глазами никогда не видел?
Так никому и не приходила в голову такая мерзость.
А тут на тебе… Поди ж ты… Вон оно как, однако…