Волной нахлынуло невидимое что-то,
Лишь ощущаемое кожей и ноздрёй,
Оцепенела я и с миной идиота
Терпела боль от спазма в полости брюшной.
Оно вползло через распахнутые окна,
Окутав облаком, акацией дыша,
И сердце сжалось, как-то неприлично ёкнув,
И отлететь уже готовилась душа.
Но прозвучало вдруг: «Очнись скорей, невежа!
Что разлеглась, ведь здесь тебе не папин дом.
Не заслужила ты ещё таких прибежищ,
У нас здесь праведниц полно, святых – битком».
Я оглянулась, задрожав, как лист, всем телом.
Воскликнув: «Господи! Прости свою рабу!»,
Поковыляла прочь из Рая неумело,
Подумав: «Сервис ваш видала я в гробу».
Пока я сматывалась, сумерки сгустились,
Горячий воздух просто не давал вдохнуть
Тут потянуло жутким смрадом из коптильни
И я увидела такое… Словом, жуть!
Был голос ласковым: «Не проходите мимо!
Мы здесь заждались вас, пожалуйте на пир!
Вы из себя, прошу, не стройте херувима,
Нам время дорого, уже готов гарнир».
Кипело масло на большущей сковородке,
А черти громко, с огоньком, играли джаз.
Поняв свою причастность к термообработке,
В глубокий обморок упала я тотчас.
Раздался голос вновь: «Не дрейфь! Ещё подышишь!
Ишь, что удумала! Вставай, ещё жива!
Не обещаю я страстишек, но нервишек,
Поверь мне на слово, потратишь до хрена…»
И оглянулась я на этот жуткий окрик,
Подумав: «Господи! Ни сжалился ли ты?»
Проснулась я и стало мне не до риторик,
Стоял начальник и ревел до хрипоты…