Ещё не божья, а иная тварь,
с когтями цепкими, с ореховой кошелкой,
с душою-маломеркой, с распашонку,
постичь стремилась лиственный букварь,
сдирая кожуру с сырых плодов,
покрякивая при ходьбе натужно;
а то, что нам прописано наружно,
во внутрь ей принималось... и без слов.
Такая тварь! Погладить не хочу!..
Тогда ещё и сущностью не вышел:
не бегал по видавшем виды крышам,
не отливал с мальчишками мочу
за гаражами Курского вокзала,-
других-то по ногтям не перечесть...
В подъезде мне девчонка показала
через трусы, что есть на свете честь.
Она была блаженною, как помню,
курила с нами павшую листву...
А я подумал: чёрт бы с ней, рискну
и нарисую шар в ее альбоме...
Потом она гимнасткой прослыла,
а я же записался в шахматисты...
Всё перебила живопись Матисса:
наверное, во мне та тварь жила,
что мир воспринимала на зубок,
на ощупь... и царапалась кистями,
и жизнь пила распятыми горстями,
под кожу пропуская холодок.
Я божья тварь! Погладь меня! Погладь!
Погладь сегодня. Завтра мне не нужно.
О, девочка на шаре!..как могла
другому прошептать листву на ушко?!
В гробу он видел лиственный букварь
и наши крыши с видами Парижа...
А я тебя во сне все время вижу
чрез щель в мирах затерянных...
Так жаль!..