Юрик смотрит в окно, в мозгу у него — пустоты.
В девяностых всё было просто, не то что щас:
Крышевали дворы, копили на шестисотый
И давали под настроенье лохам леща.
Баба Нюра из сорок третьей варила брагу,
Юрик помнит её ядрёный и чистый вкус.
Друг Витёк тусовался с дочерью завпродмага,
Что таскал дефицит и жаловался на флюс.
Помнит Юрик жигуль, а в том жигуле — Снежанку
И чулки её в сеть на длинных худых ногах.
Повстречались на днях. В годах. Растолстела. Жалко.
Юрик смотрит на отраженье в стекле, и страх
Серой кошкой скребётся в душу. Он был когда-то
Энергичной, неоспоримой грозой двора:
Мускулистый, косая сажень в плечах, патлатый.
Лишь приметив его, сопливая детвора
Разбегалась по хатам, словно мышата в норки,
И вступали в игру реальные пацаны.
Юрик помнит их лица, только в его подкорке
Не прижился тот факт, что нет больше гоп-страны.
В магазинах повсюду — камер зрачки на стенах,
Каждый знает закон, качает свои права,
И барсетки братков, скукожившись, опустели.
Вот и Юрик Портнов бедовая голова,
Сел на мель, словно баржа, но, не хотев смириться,
Стал толкать наркоту. Спалился. Впаяли семь.
Жизнь текла за решёткой талой гнилой водицей.
Юрик вышел, но через годик за кражу сел.
Нынче парень опять, как водится, топчет волю,
Только к воле такой он, кажется, не готов.
Юрик третьего раза ждёт. Там ему наколют
На плече золотые маковки куполов.
Юрик смотрит в окно. Там дети пинают мячик.
Самогона б, но баба Нюра — давно в земле.
Он сжимает кулак и долго беззвучно плачет,
Утыкаясь в глухую стену прошедших лет.