Недавно меня пригласили на шестидесятилетний юбилей одного приятеля и там я встретил старых знакомых, которых я уже очень давно не видел. Так случилось, что я оказался за кофейным столом в углу с юристом, дамой-режиссером и фотографом, мы были все почти одного возраста, и разговор зашел об изменениях условий работы в наших профессиях и о меняющимся времени вообще. Когда юрист сказал, что одним из преимуществ нынешнего, заметного всюду сокращения сотрудников администрации является определенное отступление бюрократии в общем и целом, дама-режиссер возразила ему, что у нее как раз такое чувство, что ей приходится сегодня при каждом проекте все начинать с нуля и что она все чаще убеждается в том, что одна инстанция дает что-то только тогда, когда и другая инстанция дает что-то, и что ей приходится свои экспозе и заявки рассылать по все большему числу адресов и, таким образом, поиск средств, проглатывает гораздо больше времени, чем сама работа, так что по ее личному мнению бюрократия только наступает, а не отступает. Пока я размышлял, где и когда я в последний раз имел несчастье попасть в бюрократические сети, фотограф сказал с улыбкой, что если у нас есть охота какое-то время его послушать, он мог бы нам рассказать по этому поводу одну историю, которая случилась с ним. Естественно, у нас была охота, мы налили ему еще кофе, расположились поудобнее, и он поведал нам следующее, что он мне любезно позволил рассказать дальше
«Я получил», начал он, «за книгу, для которой подготовил фотографии, чек, и так как речь шла о тантьемах, то есть долях прибыли, которые начисляются в процентах, в этом чеке содержалась не круглая сумма, а во франках – 202,36. Он был выдан на банк, филиал которого находился недалеко от моего дома, так что я отправился однажды, когда у меня кончились наличные деньги, в этот банк и положил этот чек на стойку вместе с моим удостоверением личности. Банковский служащий, молодой человек с безупречным галстуком и напомаженными волосами, сначала спросил, если у меня счет в их банке, и когда я ответил отрицательно, он записал номер моего удостоверения личности и затем спросил, в порядки ли сумма в 202, 36 франков. Я полагаю, что да, ответил я, и почему он сомневается в этом. Из-за суммы в раппенах , ответил он, это все-таки необычно. Речь идет о процентах от проданных книг, объяснил я ему, издательство, очевидно, все рассчитало до точности, в чем же тогда проблема. Проблема в том, что они не выплачивают в раппенах. Он может об этом не беспокоиться, сказал я, будет достаточно если он выплатит мне 202, 35. Он так не может, возразил служащий, поскольку чек выписан на 202,36 и он должен точно также провести по учетной записи. Вы можете себе представить, как я был раздосадован. То есть это значил, что я из-за этого одного раппена не смогу получить мои деньги, сказал я, должно же быть здесь какое-то решение. Самым простым было бы, сказал молодой человек, если я открою для вас счет, тогда вы сможете внести мне всю сумму и я смогу из ее вам сразу выдать, например, 200 франков. Тут я заупрямился. У меня есть счет в одном из самых крупных банков, есть счет в этически безупречном банке, и у меня есть по наследству счет в одном региональном банке, и мне этого достаточно, я не собираюсь открывать дополнительный счет в еще одном банке, я хочу только быстро получить мои две сотни франков. В противном случае я забираю мой чек и отправляю его обратно тому, кто его выписал, с просьбой округлить эту сумму и приписать ее к моей следующей выплате.
Когда я это произнес, мое лицо, видимо, сильно изменилось, так как служащий поднял, защищаясь, руки вверх, и оглянулся в поисках помощи назад. Потом он попросил на одну минутку прощения, отошел от стойки к столу своего начальника, пожилого человека с лысиной и в роговых очках, который, естественно, как раз в это время говорил по телефону. Это длилось несколько минут, пока он не закончил разговор, и тут мой собеседник изложил ему мой случай, начальник бросил сквозь свои очки короткий взгляд на меня, словно шеф полицейского участка, которому только что привели мелкого хулигана.
Затем он взял мой чек в руки и подошел ко мне в сопровождении служащего, которого проблема так озадачила.
«Господин Кильхенман», сказал он мне с натянутой любезностью, «вы не хотите открыть счет в нашем банке?»
«Нет», ответил я, «ни в коем случае, мне очень жаль.»
«Нам тоже очень жаль», сказал начальник с гримасой улыбки, «проблема как раз в том –«
«Я знаю», перебил я его, «но я дарю вам этот раппен!»
«Вы дарите нам этот раппен?» серьезно спросил меня начальник, пока его служащий высовывал из-за его плеча свою напомаженную голову.
«Да от всего сердца», сказал я, и добавил, «вы знаете, один раппен тоже уже не тот, что был раньше».
Пожилой начальник пропустил мимо ушей эту шутку и сказал, что это возможно сделать, я должен только на момент запастись терпением, он сейчас принесет мне необходимый формуляр, дело в том, что надобность в последнем возникает не часто. С этим он вышел в служебное помещение и через пару минут вернулся, три страницы трепетали в его руке, и вслед за ним, поверите вы мне или нет, плелась секретарша, держа на весу электрическую пишущую машинку.
«Проблема в том, господин Кильхенман», заявил он мне, «что формуляры дарения еще не введены в компьютер, так что нам придется их сейчас напечатать на пишущей машинке. Вы подумали о копировальной бумаге, фрау Веласкес? Об этом она не подумала, он думала сделать потом ксерокопию, сказала она. Но не формуляры дарения, они должны быть подлинными, ибо на каждом должен быть проставлен номер, сказал господин в роговых очках, который, тем временем, представился как господин Хирши.
«Послушайте», начал я, «я вижу, что все это слишком сложно, я лучше пошлю этот чек в мой банк, они это припишут к моему счету».
Господин Хирши заверил меня, что это никак не продлится слишком долго, и я заметил, что я не взял мою карту для банкомата, так что мне все равно пришлось бы еще раз вернуться домой, и пока молодой служащий согнулся под стойкой в поисках розетки для пишущей машинки, я решил оставаться здесь и дождаться моих денег.
Тем временем, фрау Веласкес принесла копирку, вставила формуляры в пишущую машинку, которую она аккуратно поставила на полку позади стойки и начала выспрашивать мои персональные данные. Любопытство банка простиралось вплоть до моего вероисповедания, и когда я по этому поводу сделал замечание, господин Хирши, стоявший вместе с напомаженным молодым человеком за спиной фрау Веласкес и следил за тем, чтобы она все делала тщательно, сказал, что здесь должно быть все то же, что обычно пишется в налоговых формулярах, потому что копия этого документа так или иначе поступает в налоговое ведомство. Для меня, однако, добавил он, не имеет большого значения, поскольку я являюсь дарителем, а не принимающей дарение стороной.
«Именно», сказал я саркастически, «одариваемая сторона это вы, ваш банк».
«Верно», сказал господин Хирши, «и нам придется заплатить налог на дарение». «На один раппен?» спросил я недоверчиво.
«Вы возможно считаете, что это один единственный раппен», сказал он многозначительно и спросил меня затем, знаю ли я свой номер ИНН.
Вы можете назвать ваш номер ИНН наизусть? Ну вот. «Нет», говорю я, «нет, к сожалению не помню». Он был бы мне очень обязан, если я ему позже позвоню и сообщу этот номер, сказал Хиршли, проскользнул мимо секретарши и всучил мне свою визитную карточку. Бумаги пока остаются у него, и он может в этом случае сделать исключение и принять дарение без моих исчерпывающих данных от имени своего банка.
«Что является целью дарения?» спрашивает теперь фрау Веласкес и бросает на меня глубокий взгляд своих черных глаз.
К этому вопросу я не был готов, как, впрочем, и господин Хирши.
«Мы пишем в подобных случаях: услуга», любезно промолвил он.
Это меня возмутило, и я сделал другое предложение: «упрощение некоторой финансовой трудности».
Все трое теперь уставились на меня, как будто я нанес им тяжкое оскорбление.
«Да», сказал я, «речь идет именно об этом, а не об услуге».
Фрау Веласкес вопросительно повернулась к господину Хирши.
«Мы можем, естественно, записать и так, если так вам больше нравится», сказать он, и она отстучала мое предложение на машинке.
«Господин Брассель, передайте, пожалуйста, формуляры господину Кильхенману на подпись», сказал он молодому человеку, после того как фрау Веласкес вынула их из машинки. Теперь она могла идти, и пока молодой Брассель тщательно передавал мне формуляры, секретарша взяла пишущую машинку под мышку, развернулась и собралась уходить, но тут натянулся кабель и машинка с грохотом рухнула на пол, фрау Веласкес вскрикнула, так что все, служащие и клиенты, повернулись к нашей стойке и прежде всего уставились на меня, как будто я совершаю здесь ограбление.
Фрау Веласкес и господин Хирши нырнули теперь под стойку, чтобы поднять с полу машинку и вынуть кабель из розетки, и я поставил свою заключительную подпись на трех формулярах, где я подтверждал, что я дарю банку сумму в 1 рп., и передал их снова назад, так как теперь их должен еще подписать господин Хирши.
Его багровая голова поднялась снизу из-под стойки, и затем фрау Веласкес, чьи черные волосы упали ей на лицо, снова выпрямилась и понесла машинку, заметно расстроенная, быстрыми шагами вон из зала.
Хирши поставил трижды свою подпись и через молодого Брасселя передал мне один экземпляр дарственного договора. Теперь уже ничто не мешает выплатить мне наличные деньги, сказал он, он ждет потом только еще моего звонка пл поводу номера ИНН.
«Большое спасибо за усердие», сказал я, сложил бумагу, спрятал ее, сказал «До свидания» и намеревался уже уходить, как мне вослед крикнул служащий: «А ваши деньги?»
Я почти ушел без моих денег. Когда я сунул в карман свои 202,35, я почувствовал, что я действительно заслужил их, как вы думаете?»
Наша реакция колебалась от «Этого не может быть» до «Это действительно правда?» Дама-режиссер встала и спросила, кто из нас хочет отведать пирожное тирамису из десертного буфета, и так как все его захотели, я тоже пошел вместе со всеми. Фотограф предупредил нас, что он скоро сюда вернется, так как история еще на закончена. Чуть позже мы снова собрались в своем углу, ковыряли тирамису на своих коленках, и фотограф продолжал.
«Я, конечно, забыл позвонить этому Хирши по поводу моего ИНН, из-за одного раппена это было бы слишком нелепо, и очевидно, у Хирши тоже хватало других дел, во всяком случае, для меня дело давно было исчерпано и забыто, когда вдруг раздался звонок из кантонального налогового управления, с вопросом, являюсь ли я Кихельманом Армином, чей ИНН номер такой-то. Я удостоверился и подтвердил это, и спросил, в чем дело. Дело касается дарения, которое я два года назад произвел для одного банка, там на формуляре как раз не хватает этого номера и они хотели бы сейчас его внести туда и хотели сейчас удостовериться, что этот номер верен. Я засмеялся и спросил, что, у них больше нет никаких более серьезных забот? Сумма взноса, сказал мне господин на другом конце провода, не играет никакой роли, документы должны быть выполнены корректно. Я не знал, досадовать мне на это или просто посмеяться, я выбрал второе. Но досада настигла меня скорее, чем я мог подумать.
Два или три месяца спустя мне позвонил налоговый инспектор и попросил явиться к нему со всеми документами. Речь шла о моей последней налоговой декларации. Хотя я живу свободными заработками, но должен сказать, и пусть это звучит возможно несколько по-мещански, я сам для себя решил декларировать все мои доходы, чтобы я мог со спокойной совестью возмущаться теми людьми, которые ничего не делают и спокойна сидят на своих виллах на Цюрихской горе, пока их деньги работают на них в каких-нибудь оффшорных банках.
Впрочем я педантично рассчитываю свои издержки, как положено, и это при моих профессиональных расходах не так уж мало. Мои собственноручные налоговые декларации принимались на протяжении почти тридцати лет, иногда с минимальными корректурами, и за все время мне пришлось только один единственный раз являться лично в эту инспекцию, поэтому я был немного удивлен при этом требовании.
Итак, я собрал все мои доходные и расходные квитанции и явился в назначенное время к моему налоговому инспектору. Он подчеркнул, что речь идет просто о рутинной проверке, которую время от времени проводят с людьми свободных профессий и задал мне несколько вопросов, на которые я полностью ответил, исходя из моих квитанций. Могло ли быть так, спросил он как бы между прочим, что я за книгу фотографий центральной Швейцарии, которая есть и у него, получил в качестве гонорара то 202, 35 франка? Я поначалу был даже польщен, что он знает мои работы, потом я объяснил ему, что 10% авторского гонорара, которые вычитаются из продажной цены, распределяются среди всех фотографов книги пропорционально их участию, и показал ему еще тарифную сетку издательства, которая в свое время прилагалась к чеку.
Вообще-то это были 202, 36 франков, сказал чиновник, после того как он сравнил мою учетную запись с расчетом издательства.
«Но я», сказал я, 2получил только 202, 35, поскольку я получал их наличными по чеку и банк не рассчитывается в раппенах».
Помню ли еще, в каком банке была совершена операция, спросил чиновник.
Конечно, я помню, ответил я ему, ибо с тех пор мне больше не доводилось переживать такой цирк по поводу подобной суммы.
В этой связи он хотел еще меня спросить – и только тут я сообразил, что он только сейчас подошел к пункту, зачем он меня вообще вызывал – как так получилось, что я нахожусь в списке дарителей этого самого банка.
Мне показалось, что я ослышался. «В списке дарителей?» спросил я, «в списке дарителей?»
Этот частный банк постоянно принимал дарения от клиентов, которые он потом вливал в свой фонд, вследствие чего эти вложения изымались из государственной казны.
Не является ли это всеобщей известной практикой всех фондов, предположил я.
Если это действительно фонд, да, сказал он, но именно в этом фонде были
выявлены неувязки, которые заставляют предположить налоговые махинации, и во время контроля среди этих дарений обнаружилось и ваше имя. Какова сумма, которую я подарил этому банку?
«1 раппен», сказал я.
Здесь речь идет о серьезном деле и он попросил бы меня обойтись без шуток, сказал чиновник, которого, кстати, звали Шелленберг.
Я рассказал ему, что произошло тогда, и он слушал меня с тем же недоверием, что и вы до этого. Затем он спросил, нет ли у меня копии этого формуляра дарения. Я же тогда был настолько вне себя, что я тогда выбросил это формуляр.
«Но вы же должны иметь копию этого формуляра», сказал я, «мне даже кто-то звонил по этому поводу из налогового ведомства».
Кто это был, из какого отдела?
У меня вполне хватает других дел, нежели обращать внимание на такие мелочи, сказал я. Я не могу вспомнить ни имени, ни отдела. И почему у него нет моего формуляра, если он уже нашел мою фамилию?
Документы находились в окружной прокуратуре, которая вела следствие против банка, и его отдел получил только имена дарителей, и там как раз обнаружилось мое имя.
«Послушайте», сказал я, и тут я начал постепенно закипать, «тут произошло гигантское недоразумение, это банк вынудил меня подарить ему один раппен, потому что они мне не хотели его выплатить, хотя он значился на чеке».
Я должен признаться, что все это звучит не очень достоверно, сказал Шелленберг, и что очень жаль, что я не сохранил копию договора.
«Кто будет хранить квитанцию на подаренный раппен?» сказал я, «здесь вы видите все мои расходные квитанции, здесь есть даже телефонные квитанции на 1.20 или фотокопии на 2.50, но 1 раппен это уже лежит вне всякого разумного бухгалтерского интереса!»
Ему как раз сейчас показалось, сказал Шелленберг, что мое состояние в последние годы постоянно уменьшались, и он задал себе вопрос, не связано ли это с дарениями этому упомянутому частному банку.
Это связано с тем, что я несколько лет назад получил наследство, за что, впрочем, я корректно уплатил налоги, и с тех пор я разрешил себе расходы, которых я до этого не мог бы себе позволить, сказал я ему с нарастающим раздражением, так что пусть он лучше вернется к реальности.
Он это и делает, но речь идет о некоторых пробелах в этой реальности.
Я попросил у него телефонную книгу, чтобы здесь же а месте позвонить господину Хирши и заставить его дать объяснение по поводу списка дарителей. При этой возможности он бы мог ему, сказал я, подтвердить эту историю с одним раппеном.
Я нашел телефонную книгу, я нашел филиал банка, но господина Хирши я не нашел. Он больше не работает в банке, сообщили мне. Не могут ли мне сообщить, где он живет, спросил я, это касается, добавил я, косясь взглядом на Шелленберга, очень важного дела. Господин Хирши, таков был ответ, к сожалению, умер.
На какой- то момент я испытал испуг, как всегда, получаешь известие о смерти. Потом я постарался говорить по делу. Господин Хирши мало что для меня значил, и я сказал налоговому инспектору, он может делать все, что он хочет, он может спокойно из моих доходов вычесть один раппен, я ничего не скрывал в моих финансовых отчетах, и также к дознанию окружной прокуратуры я отношусь спокойно, что касается моих дарений банку.
Вернувшись домой, я еще раз позвонил в этот банк и попросил кого-нибудь, кто ответственен за дарения. О дарениях они не ведут телефонные разговоры, объяснили мне там, но я могу в любое время со своим удостоверением личности зайти и спросить господина Брасселя. Это имя напомнила мне о той нелепой сцене. Аша, подумал я, дела банка дышат на ладан и теперь они посылают молодежь на передовую.
Я задумался, стоит ли мне отправляться в этот поход из-за одного раппена, но потом я решил, что дело здесь не в одном раппене, но в принципе.
Через два дня, когда я несколько раньше закончил одну из своих работ, я пришел в банк и спросил господина Брасселя. Мне показалось, что на лице дамы промелькнуло выражение озабоченности, когда она приняла меня у стойки и стала своим бейджиком открывать мне различные двери, пока не усадила меня в комнате заседаний № 3 и попросила ожидать здесь господина Брасселя. В помещении стоял большой круглый стол из тропического дерева с компьютером, вокруг несколько тяжелых стульев, на стене висело фото Херберта Мэдера, его спуск с Альпов с плотной колонной овец на крутой горной дороге.
Я был несколько удивлен, когда появился не напомаженный юноша, а приземистый господин с седыми, уложенными на пробор волосами и представился как Брассель.
Я изложил ему эпизод с чеком и раппеном как и последний налоговом ведомстве и спросил его, как так случилось, что я оказался в списке дарителей их банка, который в настоящее время лежит в окружной прокуратуре, не из-за подозрения на налоговое мошенничество, а на отмывание денег, как я недавно прочитал в газетах.
Господин Брассель усмехнулся. Что касается отмывания денег это абсолютно необоснованно, точно также как и налоговое мошенничество, и надо надеяться, что расследование скоро это подтвердит, но естественно это для банка весьма неприятно, так как даже само подозрение ему вредит. То, что я попал в список дарителей, может показаться, если иметь в виду незначительность суммы, несколько странным, но это всего лишь автоматическая процедура у нас. Если я на этом настаиваю, он может сейчас же изъять мое имя из этого списка.
Естественно, я на этом настаиваю, он тут же сел к компьютеру, ввел некоторые данные, наткнулся очевидно на мое имя, вдруг насторожился и спросил меня, есть ли у меня с собой квитанция дарения.
Нет, ответил я слегка возмутившись, я не имею привычки хранить квитанции менее 5 раппенов, но при этом кроме покойного ныне господина Хирши присутствовал еще молодой человек с вашей фамилией. Это мой племянник, игриво произнес он, и продолжил операцию, теперь все в порядке, мое имя стерто.
Не может ли он по моей просьбе сообщить об этом в окружную прокуратуру, спросил я.
Это положено делать только в рамках дознания, сказал он, когда важно чтобы этот материал был там ко времени конфискации имущества.
«Но я не хочу, чтобы мое имя оставалось в списке дарителей вашего банка», сказал я.
Если я хочу добиться этого через суд, тогда он мне рекомендует взять себе адвоката, что и без этого было бы самым разумным, сказал он мне, бросив еще раз взгляд на экран компьютера, прежде чем отключить программу.
Я сдался. Я тоже не вижу уже в этом особой важности, я и так уже много времени потратил на такой пустяк. Но поведение банка я нахожу ниже всякой критики, жаль, что я уже не могу об этом сказать господину Хирши – кстати, отчего он умер, спросил я невольно.
Брассель старший закашлялся. «Да,» выдавил он, «он, он нас покинул.»
«Самоубийство?» догадался я.
Брассель молча развел руками.
«А ваш фонд? Чем он занимается?»
«Он старается смягчить человеческие страдания и действует прежде всего в Латинской Америке. Он создает и поддерживает в Венесуэле социальные учреждения для детей-сирот и уличных бродяжек.» Затем он через переговорное устройство затребовал документацию, которую доставила для меня черноволосая фрау Веласкес.
Я бы тоже мог, естественно, поддержать этот фонд добровольным пожертвованием, сказал мне ухоженный старик, и я ответил ему, что я бы хотел для начала дождаться результатов расследования.
По дороге домой я задумался о смерти Хирши. У молодых людей всегда найдется достаточно причин для самоубийства, как и у художников, учителей или военных, но если с собой покончил банковский служащий, то здесь виной могут быть, скорее всего, только деньги. Не имел ли Хирши дел с этим сомнительным фондом? Я пролистал дома проспект, ничего необычного, в первой части снимки оборванных детей, которые роются в отбросах в поисках еще чего-то годного, во второй части счастливо улыбающиеся дети за обеденным столом с полными тарелками или в чистых футболках на маленьком футбольном поле и на заднем плане простое, чистое здание, это теперь их приют, у меня тоже был подобный большой заказ для одной благотворительной организации.
В тот же вечер зазвонил телефон, и некая дама, которая представилась как Роберта Хайцман, спросила меня, не могу ли я ее принять, дело касается особых съемок, которые она хотела бы мне заказать, и она желает обсудить со мной детали. Я же занимаюсь портретной съемкой, а для женщин я делаю по их желанию особые снимки, если вы догадываетесь, что я имею в виду, итак, мы договорились о встрече на следующий день.
Когда открыл дверь, передо мной оказалась весьма элегантно одетая и хорошо выглядевшая дама. Я дал бы ей чуть больше сорока.
«Вы знаете, зачем я пришла?» спросила она, когда мы присели в моем рабочем кабинете.
«Я полагаю, да», поспешил я ответить и спросил ее, желает ли она сделать снимки в моей студии или где-нибудь еще.
«Что это значит, где-нибудь еще?»
«Ну, это может быть, у вас дома, у плавательного бассейна, или верхом на лошади, там, где вы захотите.»
Дама улыбнулась и сказала, что я все-таки не понял, зачем она пришла. Речь идет о дарителях банка, каковым я очевидно являюсь, также, как и она.
«О,» простонал я, «это недоразумение – » и собрался было объяснять, как все это получилось, но она не дала мне оправдаться.
«Так говорят многие, к кому я с этим обращаюсь, но вам нет нужды что-то скрывать от меня, у нас есть весь список дарителей, который находится в окружной прокуратуре, и мы считаем, что мы должны вместе отстаивать наши интересы.»
«Кто это мы?» спросил я.
«Кое-кто из заинтересованных лиц», сказала она.
«Ну», сказал я, «к ним-то я уж точно не отношусь».
И другие тоже так говорят, продолжила она, а теперь она хотела бы мне сообщить, что они встречаются через три дня в 20 часов у нее дома и она положила мне на стол свою визитку с адресом на Цолликерберг. Я могу еще до этого подумать, но координированные действия в любом случае лучше, чем защищаться поодиночке. При этом будет адвокат, которому она доверяет, и они хотели бы объединиться в заинтересованное сообщество, чтобы вместе оплачивать его услуги.
Женщина была непререкаема, и поверите вы мне или нет, мне так и не удалось поведать ей мою историю с этим раппеном, она больше ничего не хотела слушать.
И поверите вы мне или нет, но я явился туда. Из любопытства. Мне было интересно, что это за люди, которые тратят свои деньги на такие фонды, и мне было интересно, чего они опасаются, если деятельность этого фонда всплывет на свет. При тщательном изучении документации я, собственно, сделал своеобразное открытие.
Мой старенький комби-вольво я оставил в некотором отдалении от виллы фрау Хайцман, так как там припарковались сплошные мерседесы и БМВ. Самая настоящая служанка в чепце принимала пальто у входящих, я же был без оного, и мою сумку, которую я носил через плечо, я тоже не стал сдавать, не смотря на предложение очень юного дворецкого. Затем меня приветствовала хозяйка дома и провела меня к буфету с закусками, шампанским, белым вином и апельсиновым соком. Она оставила на усмотрение присутствующих, хотят ли они представляться друг другу, так как, сказала она, речь здесь идет о деле, в котором необходима конфиденциальность. Кто был хозяин дома, объявлено не было.
Я взял бокал апельсинового сока, стал грызть хлебную палочку и осмотрелся. В салоне царило странное настроение. Я заметил только две группы по трое, которые беседовали в своем кругу, остальные стояли или сидели отдельно и смотрели каждый в свой бокал. Одного из них я знал раньше, это был директор энергетической компании, с которым не приходилось однажды иметь дело, когда я фотографировал его плотины и электростанции для их годового отчета. Я попытался с ним встретиться взглядом, но старательно избегал смотреть в мою сторону. Я на всякий случай надел свой лучший темный костюм, в котором я как фотограф являлся на особые торжества, но здесь я оказался явно самым скверно одетым гостем. Женщин было немного, одна из них ошеломляющей красоты, еще две старых совы, я решил, что они сестры. Некоторые курили, чтобы хоть чем-то занять свои руки, так что и я безо всякого стеснения закурил сигарету.
Наконец хозяйка дома поприветствовала присутствующих, еще раз напомнила, что в интересах всех соблюдать абсолютную конфиденциальность, что само собой разумеется, затем передала бразды правления в руки своего адвоката. Последний сообщил сиятельному собранию, что имущество фонда остается блокированным до тех пор, пока не закончится расследование окружной прокуратуры. Но это не значит, что их партнерский банк в Венесуэле им прекратит на это время свои выплаты. Важным для всех здесь является то, что деятельность фонда является благотворительной и что, если фискальная служба получит доступ к этим выплатам, то это должно быть выплачено, по договоренности с банком, как проценты от латиноамериканского страхового фонда.
Это же чудовищно, сказали обе совы, они уже начали перестраивать свое поместье в Аликанте и где они теперь возьмут на это деньги.
Адвокат между тем продолжал, что все они естественно должны были знать, что с этими инвестициями связан определенный риск, и если он получит от присутствующих мандат на это дело, речь пойдет прежде всего о том, чтобы избежать обвинения в налоговом мошенничестве, а также о том, чтобы сделать банк ответственным за претензии в отношении оплаченного имущества. Первое осуществить проще, чем второе, поскольку вы исходили все из доброй веры, что вы поддерживаете фонд, освобожденный от налогов, второе же вряд ли возможно судебным путем, но только внутри самого банка за закрытыми дверями, поскольку вы же пожертвовали деньги официально и банк уже два месяца как дистанцировался от фонда Хирши, со всеми известными плачевными последствиями, и естественно было бы лучше, если бы Хирши в качестве ответственного все еще имел место быть. Тем не менее, все не так безнадежно, так как у банка поставлена на кон его репутация, и остается еще нечто существенное, а именно привлекательность для клиентов.
И тут самое главное. Когда адвокат объявил, всем, кто сегодня здесь присутствует, что речь идет о вкладах самое меньшее на миллион, и дальше спросил, есть ли здесь кто-то, кто вносил меньшую сумму, тут я и подал голос, впрочем, не называя при этом мою скромную пожертвованную сумму, на что адвокат уверенно ответил, что такого быть не может, так как в список дарителей вносятся только те клиенты, чей взнос по определению начинается с миллиона. Я не стал возражать и сказал, что я бы хотел в конце обсудить с ним этот вопрос с глазу на глаз.
Далее собрание протекало весьма хаотически, все заговорили наперебой, кто-то зашипел, кто-то стал возмущаться, кто-то жаловался, послышались упреки, директор энергетической компании сказал красотке, что только из-за нее пришел сюда, этот упрек она тут же переадресовала хозяйке дома, которая в этом кругу очевидно играла самую важную роль, как будто именно она привлекла большинство здесь присутствующих сделать этот денежный вклад .
Пожалуйста, пощадите ее, сказал господин с седой бородкой, стоявший рядом со мной, она уже и так достаточно пострадала из-за трагической смерти ее друга. Лысый Хирши в роговых очках, это и есть друг благородной Роберты? Под прикрытием банка для мелкой клиентуры, как он смог стать рафинированным кукловодом в афере по отмыванию денег, или что-то вроде этого? У меня ум заходил за разум, когда я все это слышал, но в какой-то момент, когда все поутихли, я сказал собравшимся, что я, вероятно, один их тех немногих, которые действительно не знали, что значит этот фонд, но я хотел бы обратить внимание всех на то, что на одном из проспектов фонда на фотоснимке из Венесуэлы ясно видна на заднем плане Иллимани, самая высокая гора Боливии, которую я хорошо знаю, и это вряд ли может быть остаться не замеченным следственными органами. Беспомощность и стенания присутствующих были мне ответом, единственный, кто в этот вечер мог нагреть руки, был адвокат, получивший свой мандат.
Позже, когда закончена была официальная часть, я спросил его о списке дарителей. Он отошел со мной к стейнвейновскому роялю, достал из своего портфеля одну из папок, положил ее на черную сияющую крышку инструмента и спросил меня о моем имени.
«Ваш вклад», сказал он, заглянув в список, «действительно несколько странен, «он равен 1 миллиону франков и 1 раппену».
Я должен был схватиться за рояль, чтобы не упасть.
«Не может этого быть», сказал я, «таких денег у меня никогда не бывало.» И тут я рассказал ему историю с чеком. И, естественно, он задал мне тотчас проклятый вопрос, сохранилась ли у меня эта квитанция, и я мог как угодно поклясться, что я его выкинул, но внезапно формуляр всплыл снова у меня перед моим внутренним взором, я увидел 1 во втором поле для раппенов, я увидел 0 перед этим, и мне показалось, что слева от этого большое поле, куда можно занести сумму в франках, оно оставалось пустым, там не было ни нулей, ни прочерков, и если кто-то хотел вложить нелегальные деньги и нуждался для этого в подставном лице, мог спокойно позже вписать туда свой миллион.
Когда я прощался с хозяйкой дома и сказал ей, что не нуждаюсь в общем адвокате, поскольку я оказался обманутым совсем иным способом, она выразила большое сожаление, и когда я уже направлялся к двери, на моем пути оказался молодой дворецкий и попросил меня передать ему мою портативную фотокамеру, которой я попытался незаметно сделать несколько снимков.
«Ах», сказал я, « я почти забыл об этом», вынул ее из портфеля, но передал не ему, а Роберте Хайцман, которой я с небольшим поклоном сказал, что она меня просила сделать некоторые особые снимки, вот они здесь, и она может их тут же распечатать на компьютере. Дворецкий вопросительно посмотрел на нее, она кивнула, и я спокойно прошел мимо красиво освещенной статуи греческого юноши через садовые ворота к моей машине.»
«Браво!» воскликнула дама-режиссер, «это же просится в кино! Не сделать ли нам из этого киносценарий?», тогда как я и юрист хотели узнать, что же случилось дальше и что стало с его миллионом.
«Вы хотите знать, что случилось дальше?» сказал фотограф. «Я тоже хотел это знать. Собрание было два дня назад.
„. Вчера рано утром мне позвонила Роберта и сказала, что у нее не оказалось подходящего кабеля, чтобы подсоединить мою камеру к компьютеру, не могу ли я зайти к ней. С ее дворецким мне не хотелось снова встречаться, и у меня был срочный большой заказ, который я не успевал выполнить. Опять-таки вчера я получил повестку из окружной прокуратуры, я должен буду туда явиться на следующей неделе для дачи показаний по поводу списка дарителей. Не имею представления, что там меня ожидает. Я, например, не знаю, есть ли у них там этот формуляр, подделанный Хирши или кем-то еще. Если да, то мне придется очень постараться, чтобы убедительно изложить мою историю с раппеном, но еще большего труда может стоить объяснение, откуда у меня появился миллион. В общем, я не понимаю, что же со всем этим происходит. Я не понимаю, в чем здесь фокус с этим фондом, я полагаю, что у него какое-то подставное предприятие в Венесуэле, которое свои выплаты клиентам декларирует у нас как затраты, или, как я слышал, в Латинской Америке можно купить себе любую квитанцию, в конце концов, так или иначе, речь идет об отмывании денег. Банк попытается все свалить на своего сотрудника, чье самоубийство весьма похоже на признание вины. Во всяком случае, у меня есть несколько отличных фотографий, которые мне, возможно, удастся хорошо продать, если это дело получит широкую огласку, надеюсь, этого не придется долго ждать.»
«Я слышал, тебя же вынудили отдать камеру?» сказал я.
«Только ту, которую заметил дворецкий», ответил фотограф, «но мою камеру со спичечную коробку, которой я снимал каждый раз, когда закуривал сигарету, я благополучно принес домой. Снимки вышли на редкость четкими, я вчера еще немного порылся в архивах прессы и теперь знаю некоторых из этих персон, кто они такие. Вы очень удивитесь, кто там и с кем среди этих пострадавших.»
«Будь осторожен, Армин», сказала дама-режиссер, и я присоединился к этому предостережению.
«Скажи-ка», спросил его юрист, «когда ты идешь в окружную прокуратуру?»
«В следующий вторник», сказал фотограф.
«Хочешь, я пойду с тобой?»
Фотограф внимательно посмотрел на него. «Спасибо», сказал он, «это было бы, пожалуй, весьма кстати.»
«Чтобы не было у нас лишних вопросов», добавил юрист, «без гонорара.»
«Об этом не может быть и речи», сказал фотограф, «и чтобы не было лишних вопросов, я плачу его тебе заранее. Прямо сейчас.»
Он достал из кармана брюк свой бумажник, вынул оттуда одну монету и сунул ее в ладонь юриста.
«В порядке», сказал тот, разглядев свой гонорар, «я иду с тобой!»