ДИПТИХ О ПОСЛЕДНЕМ ЗВОНКЕ
ЧАСТЬ I. АКУСТИКА РАССТАВАНИЯ
(проза)
В четыре утра время теряет свою линейность. Оно струится густым мёдом по углам комнаты, застывает в паутине на люстре, капля за каплей оседает на дне виски в стакане. Александр наблюдал, как тень от телефонного аппарата медленно плывёт по стене, повторяя контуры его сгорбленной спины.
Возможно, все мы всего лишь тени несовершенных жестов — тех, что были совершены когда-то в надежде на иной исход, а теперь бесконечно повторяются в поисках исправления.
Его пальцы, привыкшие высекать форму из бесформенного мрамора, теперь бессильно скользили по гладкому пластику трубки. Скульптор, не способный придать форму собственному прошлому. Он думал о том, что каждый телефонный аппарат — это машина времени, позволяющая совершить самый опасный вид путешествий: в точку невозможного возврата.
Диалог в сизом свете зари:
— Алло? — её голос пробился сквозь сон, как луч сквозь толщу воды.
— Это... эхо, — он улыбнулся в пустоту. — Эхо, которое искало тебя пять лет.
— Узнала. В твоём голосе больше нет юга. Ты стёр свои корни, Саша.
— Корни остались. Просто дерево стало выше. Я получил твой запрос из справочной. Искала осколки?
— Искала точку отсчёта. Чтобы понять, от чего отталкиваться в новых расчётах.
— Зачем звонишь? В этот час звонят только с известиями о смерти или рождении.
— Умирает тишина, Марина. Она становится такой громкой, что я слышу в ней отголоски наших старых споров. Пять лет — а чувство вины не эродирует, как мягкий камень. Оно становится только острее.
— Геология души... А помнишь, как ты уезжал? Рассвет был как свежий разрез — чистый, кровоточащий возможностями.
— Помню. Я сказал, что боюсь тебя потерять. И всё равно ушёл, как тот мадльчик, который поджигает свой дом, чтобы посмотреть на пламя.
— Почему? — в её голосе не было упрёка, лишь усталое любопытство.
— Мне казалось, что настоящая любовь должна выдерживать любые расстояния. Что если она настоящая — она не ржавеет. Глупость?
— Нет. Поэзия. А жизнь — плохой редактор поэзии. Месяц я не могла заснуть. Пустота в квартире была физической — она давила на барабанные перепонки. Сквозняк хлопал дверьми, как аплодисменты в пустом зале.
— Не могу объяснить этот порыв. Это было как зуд в ампутированной конечности — боль в том, чего уже нет.
— Искусство оказалось важнее?
— Искусство оказалось единственным, что осталось, когда ты ушла. Ирония?
— Закон сохранения эмоций. Ничто не исчезает бесследно — просто переходит в иную форму. Моя боль стала твоими скульптурами?
Он посмотрел на свою новую работу — абстрактную композицию под названием «Не-присутствие».
— Земля круглая, Марина. Все линии судьбы замыкаются.
— Но некоторые приходят слишком поздно, — её голос стал тише. — Ты звонишь тени, Саша. Я уже стала тенью той женщины, которую ты когда-то любил.
Щелчок в трубке прозвучал как падающий молоток скульптора, отсекающий всё лишнее.
ЧАСТЬ II. ЭХО В ТРУБКЕ
(стихи)
Алло, алло... Мой голос не узнала?
Пропал акцент? Ну, да… Акцента – нет...
Я знаю, что ты адрес мой искала —
Из справочной вчера пришёл конверт.
Зачем звоню? Любимая, не знаю —
За горло одиночество берёт...
Немало лет... Я помню... Понимаю —
Но чувство виноватости живёт
В моей душе... А помнишь, на рассвете
Сказал, как потерять тебя боюсь...
Пока живу на этом белом свете —
Я от любви своей не отрекусь!
Скажи: «В тот день зачем ушёл, любимый?
Одной мне стало страшно по ночам...
По комнате сквозняк бродил незримо —
И тень от штор скользила по стенам...»
Я объяснить, любимая, не в силах —
Какой меня тогда попутал бес!..
И почему вдруг кровь взыграла в жилах —
И почему внезапно так исчез...
Скажу одно – нам не соврал Коперник,
Джордано Бруно тоже зря сожгли...
Наш шарик круглый – это несомненно —
Опять к тебе дороги привели...
P.S.
Иногда кажется, что прошлое — это не ушедшее время, а параллельная реальность, где мы продолжаем жить теми же жизнями, любить теми же сердцами. И телефонные звонки сквозь годы — лишь попытки прорваться сквозь тонкую перегородку между мирами, услышать эхо самих себя в той, другой реальности, где мы сделали иной выбор.
Но каждый раз, кладя трубку, мы понимаем: эти миры разделяет не время, а мы сами — те, кем мы стали без друг друга. И самый горький парадокс в том, что, даже вернувшись, мы приходим уже другими людьми — с чужими голосами, без акцентов, с которыми нас когда-то любили.
P.P.S.
Эти стихи родились в эпоху, когда для разговора на расстоянии нужно было совершить небольшое паломничество. Помню, как стоял в очереди на почтамте, зажав в руке бланк заказа междугороднего разговора. Воздух пах пылью, чернилами и терпением. Мы толпились в узком коридоре, слыша обрывки чужих диалогов из телефонных кабинок — как будто слушали запретные радиоволны жизни.
Когда подошла моя очередь, я закрылся в кабинке с деревянными стенками, где ещё витали следы предыдущих разговоров. Набрал номер, услышал щелчки реле и гул дальней связи. И пока ждал соединения, через стенку доносился мужской голос — хриплый, с южным акцентом, произносивший те самые слова: «Алло, алло... Мой голос не узнала?»
Тот незнакомец говорил с бывшей женой, и вся его жизнь — пять лет разлуки, вина, одиночество — уместилась в три минуты разговора. А мы, ожидающие своей очереди, стояли как причастные к таинству, слушая эту исповедь через стенку.
Когда он вышел из кабинки, мы избегали смотреть друг другу в глаза — словно стали свидетелями чего-то слишком личного. Но его слова уже жили во мне, требуя выхода. Я написал это стихотворение прямо там, на обратной стороне бланка заказа междугороднего разговора, пока ждал своего соединения.
Иногда думаю: а слышал ли тот мужчина, выходя из кабинки, как я шепотом повторял строчки, рожденные из его горя? И было ли это воровством — или странной формой сохранения чужой истории, которая иначе канула бы в лету вместе с эхом на проводах?
Зарисовки с телефонной станции
1991 - 22.08.2013