Би-жутерия свободы 171

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 171
 
Оживлённая старость эпизодических женщин со вторичными половыми призраками из «Штрафных бутыльонов» выползала накорачках на пляж, потрясая разносортицей  дряблых половинок. Конгломерат её вклинивался в редко разбросанные по песку тела угрожающим строем загорелой сотни римской свиньи и растекался по берегу, желейно медузясь вдоль бирюзовой полосы прибоя.
Раппопорт прибоя пробежал стометровку и поражённый застыл на 11-й стрит Драйтона, где эсэсайка Феня Лукянгер торговала из-под полы заморскими лекарствами «Сделано в Баковке».
Ещё не взлетевшая душа пенсионного фонда Зиновия Петарды пританцовывала в мираже воздушного потока, а вдаль устремлялись откипевшие страсти его потрескавшихся колбочек глаз. Их иссохшие палочки больше не барабанили по сетчатке.
Муть катаракты затягивала зрение портного с некрозом тканей, в то время как языки корыстолюбивых подмастерьев пощёлкивали коростелями, созерцая статуэточную фигурку его жжёнушки.
Пряничные усмешки старух прятались в потайных уголках истончённых временем губ, научившихся молчать стихами.
У океанской рампы разыгрывалась трагикомедия «Киты-касатки и этнические уоллстритские акулы», главные роли в которой были выданы скуднотелому реквизиту бюстгальтеров и плавок визжащих тонов с навешенными ярлыками «Мы за ценой не постоим, если что-то выдают бесплатно!» На помощь приходили, не спасая положения, дорогостоящие водонепроницаемые часы, платиновые цепочки, золотые серьги, макияж и яркие губные помады, утверждавшие покоробленное достоинство их носительниц, изгнанных из собственных домов мужьями и банками.
Кто-то, как Варька Пятиминутка, посещавшая ускоренные курсы куртизанок при Мулен Руже, прячется, побурев от зноя и невзгод, под наотмашь падающими уносимыми ветром зонтами, кто-то преднамеренно обнажает морщинистые прелести периода расцвета 50-60-х годов прошлого столетия.
С похвальной услужливостью шоколадные разносчики прохладительного, избежавшие весёлой скамейки подсудимых, предлагают товар, не пользующийся у эмигрантов спросом.
Тёмнокожим, для которых счастье – глюконат кальция в сопровождении джаза, неведома психология пожилых людей, страдающих спортивным комплексом гомериканского Незнайки, и поэтому не предпринимающих глухонемых ответных шагов.
Как бы в противовес их самозванному сервису ромбовидная баба Зиночка Папилома при кубическом супруге демонстративно достаёт из цветастой кошёлки комплект бутербродов с паровыми котлетами и карбонатом... кальция. За ними появляется порционно разложенная пища «для ума» по предрассудкам с неплотно подогнанными рифлёными крышками. Запах чеснока братается с иодисто-ионизированным ароматом океана, раздражая утробников. Вслед за этим раздаются претенциозные сетования – почему пальмы под ветром гнутся? Парочка счастлива сбоку припёка.
Муж-еврей не бирюк и не квартирант с ботиночной законченностью, и жена не пегая кобыла неопределённого возраста, а эдакая хрюшечка вся в выточках и непроглаженных воланчиках. Не это ли упорядоченная рутина бытия? Никто из них не собирается сдавать добытые позиции в ломбард сомнений.
Респираторной инфекцией разносится троекратное ура благоденствию в добрейшей из всех стран – Гомерике!
В этом месте мастер меняет кисточку на зубную щётку и обращается к методу набрызгивания, что приближает его к пушистому животному, отряхивающемуся по выходе из воды. Мастер рассматривает своё расписание на сегодня.
Перед ним первобытное повествование мускулистых воспоминаний первой половины одного дня из его быта, Вивьена Анисимовича, дружившего с отклонениями от нормы, во многом опираясь на горло соперников, после окончания морского ристалища.

8.00  Сплю и вижу себя окружённым живой изгородью девчонок. Поразмыслив, с трудом удерживаюсь от нападок, отказываясь от бравады, чтобы потом не пенять на себя.

8.15  Просыпаюсь, надеясь выцыганить у времени ещё пять минут драгоценного сна. Потягиваясь в кровати, продираю глаза. Мною руководит серьёзный замысел – почистить зубы. Встаю и немедленно привожу его в исполнение. 

8.30  Завтракаю чем в рот попало. Кажется, научился отличать ряженку от ряженой, но с большим трудом. На столе всё свалено в кучу. Приходится разгребать. Пока просматриваю взаимодавцев в очередях на обложке элитарного журнала «Сноб огней» в раздели до гола «Пополнив словарный запас званий», на помощь спешат новые подкрепления тараканов, призванных в действующую армию. Я их не замечаю, захваченный поразительным сообщением сообщающихся информационных сосудов о том, что много арбалет прошло с тех пор на лице, как погонщик мулов Пиф-Пафов, действительный член союза горных козлов мезантропов, не пропускал ни одного спектакля в театре Ах Тангова, но и там у него не осталось друзей – один Сивцев-Вражек.

9.00 Напуганный прочитанным в порыве откровения, принимаю в гостиной желанную за действительное и бурно дискутирую с непревзойдённой растратчицей слов о нации, раздобревшей на велферовских харчах. Предъявляя к ней щуплые требования (на ней кровавого цвета вязанный верёвочный свитер из любовников), хочу казаться циником с ценником в мочке левого уха, чтобы очутиться в её полном неведении. Мысленно стремлюсь в сочельник её губ. Но демоническая смотрит мимо в необозримое пространство прошлого, как будто она пребывает в мире светских приёмов горьких пилюлишек-баю и таблоидов, бредя микстурами по Европе.

9.30 Подбираю материал для выступления на несанкционированном собрании пайщиков авангвардейцев кооператива с в-о-от такими паяльными аппаратами. Надеюсь мне удастся урегулировать инспирированные кем-то междоусобицы в Аппалачских  горах «Маунт Стенай госпиталя».

10.00 В экстренном запуске новостей наш президент Авраам Алейкум встретился с китайской вычурной чуркой с залатанными чувствами и маслёнкой для неимущих велферовцев, и я с сожалением подумал – никогда мне не стать китайцем.

10.30  Захожу в парикмахерскую «Косматый космос» поглазеть на расправу хвостового оперенья павлина. Надо не забыть заскочить в фармацевтическую библиотеку «Аптечка мозгов» и подготовиться к бесталевому участию в соревнованиях по броским заголовкам вроде этого: « А тебе что  кисло, сладенький?».

11.00  В дверях офиса натыкаюсь на то ли не освежёванную тушу, то ли на тюк с хлопком и преодолеваю бруствер грудей секретарши Жаклин Стрекуздищиной. Кто томительно не стоял за ней в длиннющей очереди, тот не ощутил, комплекса необузданных страстей. Это как заварить кутерьму вкрутую, процеживая её сквозь зубы, или оторвать хвост ящерице с одной целью – подглядеть, восстановление в туалете репутации рептилии.

Никому ещё не удавалось сохранить себя в первозданном виде или  загорать в собственной тени, и Арик Энтерлинк (человек с выдержкой Кодака, в сущности золотой, но незначительный, представляющий наглядное пособие по беззаботице) бился над решением этой насущной задачи в окружении Кривых Зеркал на балконе у старой знакомой – не самой распоследней женщины, владевшей неповоротливым французским языком, далёким от совершенства, и с немцами «канавшей» под француженку.
Поправляя букли на выпирающем затылке, она никак не могла простить Энтерлинку его жену Кэрол-Еву, которая была у него для мебели (как у президента, бегающего по утрам по парку, чтобы не отставать в душе от текущих событий). Бывший антиквар-сквалыга с неуравновешенным душевным состоянием, изворотливый в сексе, а ныне новоявленный пенсионер Гомерики, семидесятый год, не юля, снашивал незнатную фамилию, ища себе сносное помещение, для постройки нового дома. В мыслях он потягивал гламурных женщин, этаких крутобедрых щедростей, и пил наэлектризованное шампанское, из которого выбивал пробки, вспоминая цирковой номер «Конец измочален», когда был занят у несведущей матери расторопным конферансье. При этом ему посчастливилось оценить ситуацию, которую невозможно было купить.
Антиквар (апологет повсеместной промышленности) доказывал нерадивым слушателям, силком затаскиваемых к себе на надтреснутую чашку чая, что его голая знакомая – вовсе не голая, а по сказочнику Андерсену, завёрнута в бесплотную материю.
И вот видения улетучиваются, а реальность устраивается поудобней. Когда-то у Арика Энтерлинка на его тернистом пути к славе были неприятности – он поймал торчавшую во дворе рябую курицу и стал требовать у неё права первой ночи.
Вскоре об этом все забыли, и он – человек без изъяна, не считая носа-навеса над верхней губой, завладел изысканными манерами, раздобытыми для него непонятно где доступной женщиной, одетой в засаленный дождевик на голое тело.
Этим он умудрялся выводить людей из себя, не перераспределяя ролей и не сдирая себя шагреневой кожи.
Арику Энтерлинку помогали Роже Алебастров и Пфердинанд Коняго, в тандеме создавшие незабвенные ревматические строки о нём, задыхавшемся от кондиционеров в палате после удаления злокачественного новообразования сигмовидной кишки (блестящий хирург Мераб Крикхели наложил на осевший обезжиренный живот скобки, и с присущей ему виртуозностью алгебраически вынес Пферди за скобки нашумевшего романа «Похождения тромба»).

С перископом в свежей ране
я мечусь на волнах койки.
Как разрезанная рыба
ртом захватываю воздух,

в мокрых простынях от пота
плаваю, нащупав холод
металлической кровати
пяткою давно не мытой
неопрятной санитаркой.

Я кричу! Меня не слышат.
Сёстры заняты собою.
Мелочная повседневность
их волнует и заботит.

Пленники больничных правил
у окон, у стен, у двери
стонут, кашляют, взвывают
о внимании, пощаде...

А сестра жужжит подружке
о любви к чужим бойфрендам.


(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #172)