Петербург и время. Семенцы
Каждый раз, принимаясь за новую работу, начинаю сомневаться в возможности достойно ее исполнить. Возомнил, что умею рассказывать, рисовать. Понимаю, что это только иллюзия, придуманный миф и сладкий обман. Каждый раз все нужно доказывать заново, снова искать и ошибаться, переживать разочарования. Так продолжается до тех пор, пока не почувствуешь напряженный до боли в висках, бьющийся пульс - свой и начатой работы. Тогда она завладеет твоими мыслями и потребует полного отречения.
Писать о Петербурге всегда интересно. Потому что дышишь с ним одним воздухом, ходишь под одним небом. Он рядом и одновременно в тебе самом. Ты вечный странник, бредущий по его улицам, мысленно переносишься в далекое прошлое.
Тебе кажется, что как кот, гуляешь сам по себе, делаешь, что хочешь. Это тоже наивная иллюзия, ты всегда принадлежишь этому великому Городу…
МОЙ ГОРОД
Желтый пар петербуржской зимы
Желтый снег, облипающий плиты…
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты…
И. Ф. Анненский, Петербург
Петербуржцы и ленинградцы… Еще недавно нас часто узнавали во всех уголках нашей огромной страны. Всегда ли мы понимали, что такими нас делал город, в котором мы выросли? Облик Петербурга легко угадывался на открытках: Дворцовая площадь, Невский проспект, купол Исаакия, ангел на шпиле Петропавловского собора, острова и мосты, одетые в гранит городские каналы, старый Летний сад. При этом город обычно был немного холоден, сдержан и неярок в своих красках, будто не торопился раскрывать себя перед новым знакомым.
Признаюсь, что петербургские цвета показались мне тоньше и интересней откровенных красок южных пейзажей. В наших северных оттенках еще нужно поискать себя, а там все и всегда открыто напоказ, как тело для летнего загара. Каждый раз Петербург предлагал мне не торопиться с быстрыми признаниями в любви и предлагал лучше узнать друг друга.
Теперь все мои чувства к родному городу измерены расстояниями многих путешествий и проверены временем. Знаю, что долго не могу без него и всегда хочу сюда возвращаться. Давно и крепко подсел на петербургскую тему, и эта болезнь приобрела устойчивый хронический характер. Гуляя по городу с записной книжкой, этюдником или альбомом, сделал для себя немало неожиданных открытий. Некоторыми из них рискну здесь поделиться.
Петербург оказался бесконечным, как любое человеческое познание, он всегда разный. Люди в нем, сами того не замечая, нередко приобретали особые черты, на которые оказывали влияние их дом или улица. Потому петербуржцы заметно отличались в разных городских районах. Вид из окна, фасад и обустройство дома тоже определенным образом могли формировать их нравы, поведение и манеры, как костюм или платье, которые однажды надели. Получалось, что со временем горожане становились похожими на свои дома. Предположу, что строители прошлого понимали и учитывали это заметно лучше нас.
Кому-то и сейчас можно придумать что-то свое в частном индивидуальном строительстве. Мне по-прежнему встречаются такие шедевры на нашем Русском Севере. Представьте себе деревенскую реку-улицу, где нет ни одного похожего дома. В этом отношении жителям массовых городских застроек можно только посочувствовать. Конечно, теперь иная историческая эпоха, решение других человеческих задач. И все же, прежний архитектурный взлет навсегда остается для нас самым неповторимым и недосягаемым, как божественные фрески Рафаэля или спокойный и задумчивый лик Спасителя Андрея Рублева.
Когда-нибудь новым открыточным видом Петербурга станет самая высокая в Европе башня Лахта Центра или инопланетная тарелка футбольного стадиона на Крестовском острове под висящими лентами скоростных автодорог. Все это очень похоже на многие другие европейские города. Теперь мы лишь идем за ними следом и часто не поспеваем - это удел нашего времени. Петербург постепенно меняется в старых кварталах, а вместе с ним и мы тоже становимся другими, частью общей массовой культуры, мира без границ. В своих поездках за рубежом давно подметил, что там большую индивидуальность сохраняло консервативное старшее поколение. Чаще встречались интересные человеческие типы и особые национальные черты, традиции. Наверное, это вопрос времени, скоро все тоже изменится.
И все же… Меня неудержимо потянуло в старые районы Петербурга. Иногда, как теперь в бывшей Семеновской слободе, просто переходил от дома к дому и читал фасады, словно большую и толстую книгу. Потом искал отдельные истории улиц и домов. Ведь жизнь человека в своей сущности очень коротка, она похожа на один долгий день какого-нибудь мотылька. Приходила ночь, и его уже не было. Зато оставались эти улицы и дома, но уже с новой частью истории из жизни квартир и адресов. Для такого большого города все это только самое легкое прикосновение, но оно было когда-то. Теперь я находил следы ушедшего времени среди старой лепнины и кирпичной кладки. Встречались и такие имена, которые делали известными дома и целые улицы.
Петербургские водосточные трубы пели мне свои песни дождя, а гулкие темные арки позволяли оставаться при этом сухим. Наверное, такое общение с городом больше похоже на встречу близких людей. Они могли вести свой разговор, который не заканчивался их расставанием, а незримо продолжался потом мысленно. Значит, они даже в долгой разлуке оставались вместе. Так, после завершения длинного жизненного пути, мы не отпускали своих родных и близких, помнили о них и продолжали говорить с ними. Город тоже оставался рядом, и я слышал звук его шагов...
Наверное, можно ожидать вопроса: зачем все это? Не знаю, всегда испытывал внутренние муки, что не мог передать то, что однажды видел перед своими глазами. Мой город с отпечатками разных человеческих судеб, счастливых и страшно изломанных, за которыми оказывалось много разных событий. Заглянуть в наше прошлое, чтобы стать немного мудрее и понять сегодняшний день, ведь нам жить именно в нем…
СЕМЕНЦЫ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ
Семеновская слобода давно стала в Петербурге предметом изучения для городских краеведов и музейных работников. Ее название постепенно утратило свое первоначальное значение в городе и ушло из его жизни вместе с последним солдатом русской императорской гвардии. Иногда кажется, что все поворотные моменты истории отмечались у нас переименованием городов, проспектов, улиц и переулков. Теперь, пожалуй, не каждый житель Адмиралтейского района слышал о существовании Семеновской слободы или, как ее чаще называли в народе - Семенцов. Время делало свое неторопливое дело, стирая из человеческой памяти целые страницы городской истории.
И все же туда по-прежнему можно прийти, как и прежде, когда она была хорошо известна петербуржцам. Самым простым для этого покажется отыскать на карте Адмиралтейского района крошечный Дойников переулок между садом “Олимпия” и Бронницкой улицей. Был когда-то такой рабочий Дойников на табачной фабрике, активный участник революционного движения и депутат Петросовета, погибший в схватке с белогвардейскими отрядами генерала Юденича. Это тоже история города, но речь пойдет не о нем.
Еще раньше этот переулок назывался Госпитальным, поскольку там находился госпиталь лейб-гвардии Семеновского полка. Это незаметное и тихое место теперь больше известно благодаря Гвардейскому дворику из домов под номерами 4 и 6, стены которых украшены рисунками неизвестных художников. Сделаны они так, что их издали легко принять за настоящие элементы домов, дополненные незатейливыми сюжетами из прошлой жизни. Получилась Семеновская слобода в представлении современного горожанина.
В углу двора на скамейку присел усталый солдат, а в окне на подоконнике развалился большой рыжий кот. На балконе расположились барышня и офицер. В соседнем окне застыла женщина, похоже, ждала кого-то. Внизу трансформаторную будку представили конюшней, о чем можно догадаться по наличию изображенных лошадей. Такие рисунки-комиксы интересны как напоминание, но входа в Семеновскую слободу здесь не было, и это показалось невинным обманом.
Скорее всего, такие настенные рисунки назначались для приезжих туристов. Тех, что не любят тратить много своего времени и души: послушали, поглядели из окна автобуса и поехали дальше. Это не знакомый многим парадный Петербург с роскошными дворцами, витринами дорогих магазинов, ресторанов и банков. Здесь пахнет милой русскому сердцу провинцией. Сонные тихие улочки, превращенные в стоянки автомобилей, арки домов с решетками без мудреных кодовых замков. Все это еще можно встретить и в других старых русских городах на просторах нашей Родины.
Наверное, стоит выйти из своего автобуса и пройтись немного пешком, послушать тишину улиц. Можно зайти в соседний двор-колодец, где немота стен сразу окутывает тебя как толстое одеяло. Тишина бывает такая, что осторожные птичьи шорохи на крыше покажутся тебе топотом тяжелых солдатских сапог. Медленно, по капле текущая жизнь. Она, как механизм старинных остановившихся часов, вечно показывающих одно и то же время. Поставь его себе любое, и будешь в нем жить. Здесь город приближается к простому обывателю, становится близким и доступным.
Если пройти еще дальше по Батайскому переулку на Малодетскосельский проспект, то можно скоро оказаться у Семеновской библиотеки. Она находится в угловом доме на пересечении с другим, более многолюдным Московским проспектом неподалеку от станции метро Технологический институт.
Откроем дверь и войдем в библиотеку в доме на Малодетскосельском проспекте, 42. С самого порога возникает ожидание чего-то особенного. Вначале на входе сталкиваешься с фигурой солдата в форме гвардейца Семеновского полка первой четверти XIX столетия. Потом бросается в глаза не совсем обычное для библиотеки оформление коридоров и помещений. Все эти черно-белые полосы на полу рождают в голове какие-то фантастические караульные будки, шлагбаумы или расчерченный квадратами плац для строевых занятий солдат. Даже полки с книгами в какой-то момент кажутся строем солдат в перекрещенных широкими белыми ремнями зеленых мундирах. Еще немного и вы услышите хриплые голоса суровых усатых унтер-офицеров, бой ротных барабанов и свист флейты.
Скоро понимаешь, что все это только хорошо исполненный дизайнерами придуманный мир, но продолжаешь в него верить и идешь дальше. Тогда для самых заинтересованных посетителей библиотеки открывается другая, самая важная дверь. С этого момента можно оказаться в старом Петербурге, где оживают сцены из жизни лейб-гвардии Семеновского полка и его слободы, обширной территории в современном Адмиралтейском районе. Так произошло мое первое знакомство с Семеновской библиотекой для всех. Как говорят, протоптал туда себе дорожку.
Меня в творчестве давно тянуло немного задержаться и заглянуть в прошлое. Вагоны поезда в будущее теперь летели без меня. Наверное, я и сам не слишком торопился занять в них удобное место. Пишущему человеку всегда проще найти для себя любую удобную эпоху. С хорошей фантастикой после Станислава Лемма и братьев Стругацких теперь проблема. Будущего не разглядеть, а здесь по-настоящему любили русскую историю и бережно к ней относились…
Здание, на первом этаже которого расположилась библиотека, тоже находилось в Семеновской слободе. В 1892 году его как доходный дом построили по проекту архитектора Агафоника Зографа. Известно, что в 1908 году его владельцем стал отставной поручик Дмитрий Захаров. Сам хозяин проживал по другому адресу, а здесь сдавал квартиры внаем. На месте сегодняшней библиотеки находились музыкальный салон, часовой магазин и другая мелкая торговля. Через два года дом перешел в полную собственность к известному почетному гражданину Петербурга, богатому купцу и домовладельцу Ивану Шустрову. Правда, тоже ненадолго. После октября 1917 года дом стал народным достоянием республики.
Считается, что история библиотеки началась 16 апреля 1955 года, когда на Бронницкой улице открылся читальный зал и абонемент. В 1966 году под абонемент отвели помещение здесь, на Малодетскосельском проспекте. Самым важным событием в жизни библиотеки стало ее вхождение в январе 2006 года в состав Межрайонной централизованной библиотечной системы имени М. Ю. Лермонтова, объединившей библиотеки Центрального и Адмиралтейского районов. Постепенно она превратилась из небольшого зала для выдачи книг и книгохранилища в современную библиотеку.
Читательская аудитория библиотеки теперь вышла за пределы Адмиралтейского района. Сюда потянулись петербуржцы, которым показались интересными проводимые здесь мероприятия и книжный фонд.
Практика присвоения имени библиотеке давно стала тем культурным ресурсом, который работал на ее репутацию, выделял среди других библиотек, определял формы работы. Выбирая для себя имя, здесь после долгих обсуждений решили обратиться к истории своего района. Библиотека стала “Семеновской” по месту своего расположения и названию квартировавшего здесь лейб-гвардии Семеновского полка. За это время ее имя приобрело значение особого культурного и духовного символа, воплощения живой исторической памяти, значение которой в сознании многих читателей теперь переносилось на деятельность самой библиотеки.
С открытием этого проекта у сотрудников Семеновской библиотеки появилось новое поле для работы со своими читателями. Скоро выяснилось, что в их распоряжении имелось не так много нужного готового материала. Это предполагало изменение форм работы и развитие краеведческого направления. Потребовалось пополнение книжного фонда произведениями местных авторов, освещавших историю Семеновской слободы и квартировавшего в ней гвардейского полка. Расширилась сфера деловых контактов с другими городскими культурными учреждениями.
В рамках программы “Семенцы: прошлое и настоящее” в библиотеке организованы встречи читателей с краеведом и писателем Б. И. Антоновым, автором нескольких историко-краеведческих книг о Санкт-Петербурге и императорской гвардии. В библиотеке он регулярно читает цикл историко-краеведческих лекций.
Житель блокадного Ленинграда, инженер-строитель, работавший на объектах реконструкции и ремонта ленинградских зданий и сооружений, преподаватель Университета культуры и искусств, экскурсовод. Многим он покажется представителем того замечательного типа старых русских инженеров, которые являли собой не только хороших технических профессионалов, но еще обладали общей высокой культурой, эрудицией и самым широким кругозором.
Постепенно выстроилось регулярное сотрудничество с местным музеем “Разночинный Петербург”. В Семеновской слободе у музея имеются два адреса в Большом Казачьем переулке. Еще один выставочный зал со сменяющимися экспозициями музея находится на Подольской улице. Старший научный сотрудник музея Ирина Осипова рассказала мне о сложившейся практике взаимодействия с Семеновской библиотекой. Они организуют встречи с читателями библиотеки, на которых проводят лекции по истории Семеновского полка, готовят выездные музейные экспозиции.
Раньше музей был известен жителям города как мемориальная квартира В. И. Ленина. Он вел свою историю с небольшой комнаты, в которую 12 февраля 1894 года вошел скромного вида молодой человека, которому в дальнейшем было суждено стать вождем мирового пролетариата и создателем первого социалистического государства. Владимир Ульянов (Ленин), в ту пору, помощник присяжного поверенного, снимал комнату в трехкомнатной квартире у Фердинанда и Шарлотты Боде. Она находилась на третьем этаже в квартире дома №7 по Большому Казачьему переулку. Туда сейчас ведет старинная каменная лестница с простыми металлическими поручнями. На дверях квартиры все тот же механический звонок с колокольчиком на длинном шнуре. Сегодняшним школьникам, посещающим эту экспозицию, он доставляет особенное удовольствие.
С 1992 года мемориальная комната стала частью музея истории революционно-демократического движения 1880-1890 годов и получила статус государственного музея Адмиралтейского района города. Нынешнее название музея – “Разночинный Петербург” появилось уже в 2006 году. С этого времени на его первом этаже действует историко-краеведческая экспозиция “Вокруг Семеновского плаца”, рассказывающая об истории этой части непарадного Петербурга. Именно эта часть музея привлекла внимание сотрудников библиотеки.
Основное население этой части города составляли разночинцы – выходцы из разных сословий. Люди, социальное положение которых часто не укладывалось в строгие рамки понятий “потомственный дворянин” или “именитый купец”. В этих удаленных от Невского проспекта кварталах жили мелкие служащие, отставные солдаты, разнообразная обслуга и, конечно же, студенты, другие представители пролетариев умственного труда.
Начало экспозиции посвящалось возникновению на пустующих землях за Фонтанкой военной слободы, все последующие рассказывали о превращении большей их части в гражданскую территорию.
Сотрудники библиотеки организовали проведение городских экскурсий “для всех любопытствующих” в последний четверг каждого месяца с мая по октябрь. Это здесь называлось идти “пешком в историю”. Таким образом, получалось, что проект “Семенцы: прошлое и настоящее” действовал в течение всего года.
Для запуска такого серьезного проекта нужно по-настоящему любить свой город. Трудно представить библиотеку без ее заведующей, Анаид Чобанян. Сегодня она сама радушно встречает гостей в холле своей библиотеки. Вспоминаю, что в традициях многих народов дому часто приписывались черты ее хозяйки...
Она знакомит меня с работой сотрудников Семеновской библиотеки. Многие будущие мероприятия обычно проходят обсуждение в коллективе, прежде чем станут частью рабочего плана. Получается, что еще до их утверждения они превращаются в общие идеи, и каждый считает их своим делом.
- Продвигая наши проекты на разных уровнях, каждый раз точно знаю, чего хочу. Так легче защищать и доказывать, что это действительно нужно, - говорит заведующая.
- В вашем коллективе большинство составляют молодые сотрудники. Наверное, это не всегда просто в работе. У молодых людей бывает свое представление, как и что нужно делать, иное виденье окружающего. Вольнодумство в таком возрасте тоже вполне уместно.
Анаид Чобанян улыбается. Она не видит в этом проблем.
- Последнее слово, конечно, всегда остается за руководителем. Все сотрудники библиотеки понимают, что у них командная работа, где результат зависит от каждого. Они хорошо знают библиотечное дело, это основа. Потом у многих сотрудников есть еще что-то свое, любимое занятие, с которым они пришли сюда. Когда работа нравится, она делается людьми в удовольствие. Если от этого получается отдача, то мы рады.
Например, сотрудник София Гуменюк закончила в университете факультет журналистики. Здесь она отвечает за средства массовой информации, переписку и работу с детьми. Анна Чулкова у нас режиссер. В библиотеке за ней закреплена творческая площадка “Давайте громко!” с театральными постановками и актерскими чтениями художественных произведений совместно с молодежным театром-студией “КлючЪ”. Так у нас происходит практически с каждым сотрудником.
Анаид Чобанян говорит, что выбор будущей профессии для нее не был случайным. В родительском доме любили книги и много читали. Имелась обширная библиотека подписных изданий, в которой иногда было непросто найти для себя нужную книгу. Однажды ей захотелось устроить все как в настоящем книгохранилище, в нужном алфавитном порядке по фамилиям авторов. У нее получился свой сказочный город с домами из книг, где жителями были их авторы и литературные герои. Полки превратились в улицы с адресами. Потом были еще замечательные библиотечные карточки, заполненные красивым ровным женским почерком. С этого момента у нее больше не было сомнений о том, куда пойти дальше…
Наверное, так появился интерес и первый опыт библиотечной работы. Анаид Чобанян нравился дизайн, он стал еще одним любимым занятием. В новом облике помещений библиотеки реализовано немало ее идей. Теперь этот мир иногда напоминал ей о доме и придуманном детском городе из книг. Может, по этому, у многих читателей здесь возникало ощущение особого, домашнего уюта.
- Еще один последний стандартный вопрос. Какие у вас впереди идеи и планы?
- За два последних года после ремонта библиотеки мы обновили все свои проекты. Теперь пришло время их реализации, нужно просто поддерживать взятый уровень.
Можно еще рассказать о проводимом конкурсе читательских рекомендаций “Книжный штурман”. Это желание помочь читателю рассказать о своей полюбившейся книге. В этом конкурсе уже приняли участие многие города России. В изданном нами выпуске опубликованы пятьдесят лучших рекомендаций, которые могут стать своеобразным навигатором в выборе литературы.
В тот раз мне предложили подготовить для библиотеки серию рисунков о Семеновской слободе для выпуска комплекта открыток. Тут же захотелось пройти по улицам и посмотреть все на месте. Всегда интересно заглянуть в историю своей страны, представить, как здесь было раньше. Для этого иногда достаточно увидеть окружающее и включить фантазию. Россию иногда называют страной с непредсказуемым прошлым. Каким оно покажется мне? На этом пути всегда трудно делать только самый первый шаг…
Совершенно бездумно направился по какому-то своему внутреннему навигатору и через полчаса оказался в незнакомом переулке, вымощенном булыжником. Возле меня тянулся старый деревянный настил, закрывавший лужи и грязь. Было ощущение, что я находился на съемочной площадке какого-то исторического фильма. Рядом со мной шли люди из прошлого. Странно сознавать, что их, живших здесь раньше, гораздо больше нас, сегодняшних петербуржцев. Это был их, а не мой город. Женщины в старомодных длинных юбках клеш, какие теперь можно увидеть только на паломницах, жакеты или пальто, чаще темного и неброского цвета. Их головы покрывали платки, встречались и шляпы самых разных форм и размеров. Мужчины носили картузы с лакированными козырьками, реже заграничные кепи или шляпы. Полупальто, пиджаки и косоворотки сменялись сюртуками, жилетками и галстуками, высокие сапоги – модными лаковыми штиблетами. Трости и зонтики у некоторых прохожих были скорее для шику, чем по необходимости.
Возле тумбы с объявлениями с интересом выяснил, что сейчас в России завершался 1913 год. Его потом назовут верхушкой экономического развития империи, будут много лет сравнивать с ним свои скромные успехи.
В тот год Российская империя торжественно отметила 300-летие Царствования дома Романовых. Лучшие скульпторы и архитекторы по всей стране работали над памятниками к славному юбилею. Неподалеку от Александро-Невской лавры в Петербурге строился храм в честь династии Романовых, собор Феодоровской иконы Божьей Матери, на Исаакиевской площади возводили ротонду. К торжеству выпустили специальные юбилейные медали, марки, яйца Фаберже, рюмки, скатерти, женские головные платки и броши с двуглавыми орлами и числом “300”.
21 февраля 1913 года был опубликован высочайший манифест о юбилее, “милостях” и царских наградах. Всенародные празднования открылись торжественной литургией и молебном в Казанском кафедральном соборе. В императорском Зимнем дворце состоялся прием, а потом прошел обед для волостных старшин, представителей сельского и инородческого населения империи. Вечером был дан грандиозный бал в дворянском собрании на Михайловской улице. Светлейший князь И. Н. Салтыков обратился к царю с приветствием, которое заканчивалось словами, “…только в тесном единении верного народа со своим самодержавнейшим царем заключается все будущее счастье и величие России”.
Государю императору благоугодно было совершить путешествие по историческим местам, связанным с воцарением царя Михаила Федоровича. Не забывал он и государственных дел. В Берлине русский император встретился с германским императором Вильгельмом II. За обедом они делились семейными новостями, говорили о европейских делах. Кайзер был шефом русских полков, умел готовить вкуснейшие супы и легко очаровывал собеседника. Он убеждал своего племянника Никки в противоестественности его союза с Францией и Англией.
Над головами россиян уже витал вестник грядущих революционных бурь. Никто не предполагал, что через 9 месяцев Германия первой объявит войну России. Петербуржцы ответят на это всплеском патриотических настроений, погромами германского посольства на Исаакиевской площади и немецких магазинов на Невском проспекте. Киевский, Одесский, Казанский и Московский военные округа встанут под ружье. Тогда тоже собирались воевать только на чужой территории. С вокзалов в западном направлении отправятся первые военные эшелоны и совсем другими интонациями зазвучат знакомые нам с детства строки Александра Блока:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели.
Эту войну позднее назовут главной причиной надвигавшейся катастрофы. Окружавшие меня люди еще не знали этого и были заняты будничными заботами. Наверное, многие петербуржцы с оптимизмом смотрели в будущее, иногда с юмором, а кого-то из обывателей грядущие события в откровенно пугали. После первой русской революции в народе были популярны стихи поэта, прозаика и журналиста Саши Черного:
Моя жена – наседка,
Мой сын – увы, эсер,
Моя сестра – кадетка,
Мой дворник – старовер.
Кухарка – монархистка,
Аристократ – свояк,
Мамаша – анархистка,
А я – я просто так…
Дочурка – гимназистка
(Всего ей десять лет)
И та социалистка –
Таков уж нынче свет!
……………………….
Молю тебя, создатель
(совсем я не шучу),
Я русский обыватель –
Я просто жить хочу!
К тому времени Санкт-Петербург с населением более чем в два миллиона человек был уже пятым в мире по численности и крупнейшим городом Российской империи. Москва оставалась второй по размерам занимаемой территории и количеству своих жителей. Курс русского рубля выглядел достаточно стабильным. За 46 копеек можно было купить немецкую марку, в районе 2-х рублей колебался курс доллара Северо-Американских Соединенных Штатов. При годовом бюджете в 700 рублей петербуржская семья могла вполне прилично существовать.
Всегда с особой осторожностью относился к любой опубликованной официальной статистике. Учительница начальных классов получала в 1913 году около одной тысячи рублей в год в зависимости от своего стажа. Можно предположить, что в столице многие горожане жили неплохо, хотя и далеко не все. Средний годовой заработок рабочего составлял 440 рублей, токари получали 700, столяры до 600, чернорабочие около 300 рублей. Эту последнюю категорию составляли в основном трудовые мигранты, которых пополняли жители разорявшихся деревень. Они влачили в столице самое жалкое полуголодное существование. Для сравнения, годовое денежное содержание штабс-капитана в Русской армии составляло 800, а у прапорщика те же скромные 300 рублей. В императорской гвардии офицеры имели дополнительно неплохие надбавки к своему жалованию. На этом фоне средняя продолжительность жизни трудового населения оставалась одной из самых низких среди ведущих промышленных стран.
Из расклеенных объявлений выяснилось, что в рамках осеннего сезона на Семеновском плацу проходили бега, организованные “Императорским обществом поощрения рысистого коннозаводства”. На ближайшие выходные в честь великокняжеских особ Ксении Александровны и Дмитрия Константиновича назначались хорошие призовые суммы, свыше 10 тысяч рублей. Начиналось все в 12 часов дня, стоимость входных билетов на трибуны для зрителей 1-2 рубля. Для простолюдинов были организованы стоячие места. Вспомнились строки романа “Анна Каренина” графа Льва Толстого про офицерские скачки с препятствиями в Красном Селе. Накануне их Вронский спокойно ожидал свой “бифстек” в общей артели полка, размышляя о том, что “ему можно не бояться потолстеть, поскольку его вес равнялся положенным четырем с половиною пуда” и смотрел на книгу французского романа. Именно смотрел, потому что все это время думал об Анне. Ах, если бы тогда не подвела Фру-Фру, его чистокровная английская кобыла…
Конечно, бега на Семеновском или любом другом ипподроме не стоило путать с такими скачками. В бегах участвовали рысаки, специально выведенной для этого породы, способные бежать резвой, быстрой рысью. За галоп следовала дисквалификация и снятие с соревнований. Во время таких испытаний ими управляли наездники, которые сидели на качалках, легких двухколесных экипажах. Это был своеобразный экзамен для лошади, но многое зависело и от самого наездника. Резвость лошади определялась по сумме выигрыша в призах.
С началом сезона открывался тотализатор. В азартной игре на деньги участвовали все слои населения, даже юные воспитанники гимназий, бедные студенты и рабочие. Жажда играть была настолько велика, что ее участники несли на ипподром все свои деньги, закладывали для этого последние вещи. Цены на игровые билеты намеренно варьировались таким образом, чтобы в них могло участвовать как можно больше людей разного достатка. В это время оборот тотализатора самого общества за год исчислялся миллионами. Дальнейшее развитие Семеновского ипподрома остановила только война, отправившая на фронт наездников и их лошадей.
Вокруг меня красовались торговые рекламы и вывески, которые каждый хозяин делал на свой вкус. Чаще всего на них изображался продаваемый продукт. По части их размещения на стенах домов царил настоящий произвол. Мне показалось, что размер такой вывески соответствовал размаху самой торговли. В небольших лавках вывески были скромны, да и приказчиков они не имели. Обычно хозяева сами управляли ими, там же и жили.
У купца Дмитрия Филиппова вывеска говорила, что его фирма являлась поставщиком двора Его Императорского Величества. Рядом с фамилий хозяина красовалось изображение двуглавого орла и царской короны. Над входом в мясную лавку повесили муляж телячьей головы с золотыми рогами. Дальше шли магазинные вывески с нарисованными кольцами колбас и разрезанными головками сыра, которые были непременно со слезой. Интересно выглядели живописные картинки бакалейных лавок с колониальными товарами. После такой экскурсии чувство голода стало ощущаться особенно остро.
Какой-то магазин предлагал пить коньяк Шустова. Лохматый мужчина на большой вывеске беззастенчиво уверял прохожих, что он еще недавно ходил совершенно лысым. Ему помогли пилюли “Перуин для ращения волос”.
Цены в окружающих магазинах и лавках показались мне непривычно доступными. За 3 рубля можно было купить приличную папаху, а за 100 рублей – хороший французский велосипед. Цены на продукты, по мнению петербуржцев, были несколько выше чем, чем в других российских городах. При этом фунт ситного хлеба в столице стоил 5 копеек, пуд телятины – 1 рубль 30 копеек, мороженого судака – около 1 рубля. Это и не удивительно. Все определялось общей способностью платить за предлагаемый товар. Труд рабочего в России оставался самым дешевым среди более или менее развитых промышленных стран. Подушный годовой доход составлял всего 64 рубля, в то время как в балканских странах он был 101 рубль, в Италии -104 рубля, Германии – 184 рубля.
Продавцы в магазинах и лавках показались мне активнее наших, современных. Они не скучали у своих прилавков со смартфонами в руках, а выходили на улицу и настойчиво зазывали покупателей, расхваливая свой товар. Иногда даже тянули их за руки, предлагая просто посмотреть магазин. Случалось, что знакомым покупателям товар выдавался в кредит.
На улице можно было увидеть трубочиста. Явление для того времени самое привычное. В то время домов с центральным водяным отоплением было очень мало. Повсеместно использовалось обычное печное отопление, поэтому потребность в услугах такого мастера была необычайно велика. В большом городе трубочист целыми днями бегал по вызовам. Его легко узнавали по брезентовому костюму и высокой шапочке в виде фески на голове. На плече у него имелась лесенка, метелка с шарами, а за широким ременным поясом – складной савок для выгребания сажи. Вид у перепачканного с головы до ног сажей черного трубочиста был страшен. Неудивительно, что им часто пугали непослушных маленьких детей.
Кто пришел? – Трубочист.
Длы чего? – Чистить трубы.
Чернощекий, белозубый,
А в руке – огромный хлыст.
Сбоку ложка, как для супа…
Кто наврал, что он злодей,
В свой мешок кладет детей?
Разве мальчики – творог?
Разве девочки – картошка?
Видишь, милый, даже кошка
У его курлычет ног.
В то время многие улицы в Семенцах освещались газовыми фонарями. Обслуживание их требовало немалого штата фонарщиков. Как только спускались сумерки, фонарщик с легкой лесенкой на плече бегал от фонаря к фонарю. Накинув лесенку крючьями на перекладину фонаря, он быстро поднимался по ней, зажигал фонарь тлеющим фитилем и так же быстро, спустившись, бежал дальше. Быстрота движений этого человека была понятна - ему полагался определенный срок для освещения своего участка. Утром в установленные часы, в зависимости от времени года, фонари тушились автоматически по всей линии. Дело улучшилось и ускорилось, когда фонарщику не приходилось подниматься по лестнице, так как он был снабжен шестом с тлеющим фитилем на конце. Этим же шестом он открывал и закрывал одну из створок шестигранного фонаря. Понятно, что теперь такая профессия навсегда утрачена. В память о фонарщике установлена его бронзовая скульптура на Одесской улице Петербурга.
Загородный проспект выглядел полнокровной городской артерией. Если возле Обводного канала еще можно было увидеть одноэтажные дома, то здесь здания надстраивались до 5-го этажа и выше, имели фасады по эклектической моде или в стиле модерн. Первые этажи в домах чаще всего занимали банки или конторы, магазины и лавки, разные мастерские, трактиры и рестораны. Широкая мостовая была вымощена булыжником. Это могло показаться не очень удобным современному человеку. Непременно, сломались бы шпильки на высоких дамских каблуках. С непривычки ходить по булыжникам, у меня быстро устали ноги, от проезжавших экипажей, пролеток и телег здесь стоял непрерывный грохот. Люди вокруг меня непринужденно шли по тротуарам и так же свободно передвигались по проезжей части.
Действуя таким же образом, я едва не попал под колеса ломовому извозчику. По счастью, ничего страшного со мной не случилось. Отделался легким испугом, как и гражданин О. Бендер. Вообще-то по газетным сообщениям в разделе уличных происшествий такие несчастные случаи не были редкостью.
По Загородному проспекту уже ходили переполненные пассажирами трамваи. К Царскосельскому вокзалу из центра города протянулась вторая в Петербурге трасса автомобильно-омнибусного сообщения. Неподалеку от меня группа рабочих занималась ремонтом мостовой. Прямо здесь, на месте, они заготавливали щебень для засыпки отверстий между булыжниками. Рабочие дробили камни большими молотками, поднимали и выравнивали щебнем просевшее дорожное полотно, заново перекладывали булыжник.
У вокзала прогуливалось немало прилично одетой публики. В поле моего зрения сразу попало несколько хорошеньких местных барышень. Людей в военной форме можно было заметить на каждом шагу. Нижних чинов среди них не было совсем, разве вестовой с поручением мог пробежать. В войсковых частях действовал строгий казарменный распорядок и увольнительные записки солдатам выписывались редко, больше по серьезным уважительным причинам. После событий 1905 года на это имелись веские основания. Обычно на улицах встречались офицеры или юнкера и кадеты. Гвардейцы своей красивой формой нередко добавляли блеска уличной толпе. Они фланировали по тротуарам, заполняли богатые магазины и лучшие рестораны, а вечером ходили в театр. Иногда кавалеристы для особого шика опускали шашку ниже колен, и она издавала лязг при соприкосновении с мостовой. Таким образом, по-видимому, привлекалось внимание прекрасного пола. Свободного времени и денег у офицеров хватало, да и положение гвардейца обязывало жить в столице на широкую ногу. Все, что касалось подготовки и обучения солдат в ротах, чаще всего ложилось на плечи опытных унтер-офицеров.
Случалось, что на улице встречались и генералы. Увидев их, нижние чины и юнкера за четыре шага становились во фронт, отдавали честь и провожали глазами старшего начальника. Пропустив его мимо себя, они продолжали путь дальше. По счастью такое происходило не часто. Для больших чинов ходить пешком считалось дурным тоном, к тому же многие из них имели собственные выезды.
В дорогих магазинах приказчики щеголяли французскими словами, были по моде одеты и причесаны. Особе внимание уделялось хорошо одетым дамам. При их появлении в зал приносили стулья, выкладывали самый лучший и дорогой товар. Особо уважаемым покупателям товар домой доставлял сам приказчик, для покупателей рангом пониже это делал посыльный мальчик из магазина.
Главным сооружением в этой части города был Введенский собор, полковой храм лейб-гвардии Семеновского полка. Он был белым, с высокими позолоченными луковичными куполами и сразу напомнил мне Софийский собор в Царском Селе. (Отсюда было хорошо видно колокольню Владимирского собора, поднимавшуюся в начале Загородного проспекта.) За собором начинался сад, который располагался как раз напротив вокзала Царскосельской железной дороги. От проспекта его отделяла металлическая решетка на каменном фундаменте, облицованном цокольной плиткой.
Перед вокзалом открывалась большая площадь, на которой скопилось немало экипажей с извозчиками и заграничных легковых авто. Здесь мне пришлось впервые увидеть главного блюстителя порядка того времени – городового. Тучная, многопудовая фигура делала его похожим на памятник. Выправка у городового отменная, он подтянут и молодцеват. Похоже, что за плечами у этого красавца осталась служба в гвардии. Одет городовой в черную шинель, обшитую красным кантом, широкие брюки заправлены в высокие сапоги. На голове у него фуражка с лакированным козырьком, над которой помещалась ленточка из белой жести с номером части. Справа на поясе у городового висела кобура с револьвером, а слева болталась длинная шашка, которую в народе иронически называли “селедкой”. Конечно, при нем всегда был знаменитый фирменный свисток на шнуре в кармане. Городовой лениво поигрывал белым деревянным жезлом.
Поэт Серебряного века Николай Агнивцев, автор многочисленных сатирических и детских стихов представил его для нас следующим образом:
С волшебным жезлом на посту он стоит,
Незыблем, как лучший финляндский гранит.
Нахмурен и важен, как некий Харон,
Как кит, проглотивший десяток Ион!
Над ним – робко виснет вдали небосвод,
Под ним – на сто сажен не роется крот,
При нем - институткой глядит сквернослов,
А в нем-то самом - только восемь пудов!
Стоит он, загадочно глядя на мир,
Как сфинкс, переряженный в чей-то мундир.
И мерно, в борьбе неустанной со злом,
Под носом извозчиков машет жезлом!
По части денежного содержания городовых не баловали. Оно составляло всего 240 - 300 рублей, на уровне рабочего самой невысокой квалификации. Симпатий у народа правоохранители за многие годы себе так не сыскали, зато обидных кличек в городе получали более других: “архаровцы”, “фараоны” и прочие. В то время полицию, как и сейчас постоянно реформировали, стараясь сделать более эффективной. Однажды, даже выпустили особую инструкцию, в которой описывалось 20 недопустимых проступков для полицейского. Закончить эту работу так и не успели. В феврале 1917 года полиция пала вместе с империей, которую старательно защищала.
Обычно большая часть полицейских сосредоточивалась в самом центре Петербурга, на возможных маршрутах появления царских и великокняжеских особ. Количество полицейских по отношению к числу населения тогда было в разы меньше нынешнего, сотрудников этого департамента в империи катастрофически не хватало. По этой причине в случае беспорядков в городе часто использовали войска, казаков или жандармов, некий аналог нынешних внутренних войск.
Мест связанных с революционными событиями в Семенцах оказалось немало. Некоторые из таких адресов, известны до нашего времени. Открывал этот список несохранившийся дом на улице Можайской, 15, в котором 24 сентября 1802 года скончался поэт и прозаик Александр Радищев, известный вредными умствованиями по своему литературному произведению “Путешествие из Петербурга в Москву”.
На Подольской улице, в домах № 9-11 c мая 1880 года находилась нелегальная типография революционной организации “Народная воля”. Позднее она перебазировалась в дом № 39 по этой же улице, где и была обнаружена полицией 6 мая 1881 года. “Народная воля”, опиравшаяся на сочувствие некоторой части русской интеллигенции, 1 марта 1881 года совершила покушение и убила императора Александра II. Надо полагать, что полиция после этого проводила активную зачистку всех возможных адресов нахождения сторонников и структурных подразделений этой террористической организации.
Свою особую строку в антиправительственных выступлениях записал и Технологический институт, студенты которого являлись активными участниками организаций “Народная воля”, “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”, РСДРП и многих антиправительственных выступлений, столкновений с полицией и войсками. Хорошо известно, что в 1905 – 1906 годах в институте заседал Петербургский совет рабочих депутатов, проводились заседания и явки большевистских функционеров, здесь неоднократно бывал и выступал В. И. Ленин.
В доме на углу Можайской и Рузовской улиц в 1904 – 1905 годах находилась квартира профессионального музыканта Николая Буренина, известного под своей партийной кличкой “Герман”, крупного специалиста по нелегальным операциям, связанным с перевозкой оружия и нелегальной литературы, организацией подпольных типографий. Во время революции 1905 – 1907 годов он был членом “боевой технической группы” большевиков. Основными источниками оружия в то время были Сестрорецкий оружейный и Охтинский пороховой заводы.
В декабре 1905 года на Бронницкой улице, 7 находилась квартира И. И. Павлова, другого активного участника боевой группы большевиков. Примечательна она, прежде всего тем, что в декабре 1905 года здесь несколько раз побывал В. И. Ульянов (Ленин).
Появление на улицах конных полицейских и жандармов было явлением редким. В тревожные дни конную полицию прятали во дворах, откуда она совершала устрашающий налет с шашками наголо, расталкивая толпу крупами лошадей с окриками: “Осади на панель!”. Действовали обычно очень решительно, при сопротивлении, давили и топтали людей, иногда пускали в ход шашки. Так было при массовых выступлениях рабочих в 1905 и 1917 годах, когда сюда вызывали казаков. Если и это не помогало, то привлекались войска для расстрела демонстраций. Улицы и набережные Петербурга видели немало таких трагических эпизодов народного противостояния.
Царскосельский вокзал поразил мое воображение. Это было что-то фантастическое и инопланетное, пришедшее сюда из другого времени. О вокзале писали с восторгом, как одном из первых общественных зданий в стиле модерн. Оно было выполнено с непривычным для того времени количеством металлических конструктивных и художественных деталей, где функциональность уверенно господствовала, над эстетикой, что совершенно не портило общего вида. Поезда прибывали прямо на второй этаж, и это тогда всем казалось чудом света. Глаз и сердце пассажира грели красивые витражи и грузовые лифты для багажа. Для оформления и освещения вокзала широко использовалось одно из главных достижений наступившего века – электричество. Одних светильников в вестибюле было исполнено целых пять видов.
Французское слово “дебаркадер” – необычно и прекрасно уже само по себе. В железнодорожном деле это обозначало крытую платформу, место прибытия пассажиров. Дебаркадер, созданный на Царскосельском вокзале, стал новым словом в архитектуре: три пролета перекрытий невиданной доселе ширины, исполненные из легких металлических конструкций. Металлическая архитектура тогда только набирала обороты, удивляя и восхищая современников. В полный голос она заявила о себе спустя десятилетия в эпоху конструктивизма.
Мой новый неожиданный собеседник – простой уличный разносчик. На лотке у него яблоки, апельсины и разные финики. С трудом удержался, чтобы не спросить у него плитку постного сахара. Бойкий, такой, губастый молодой парень, кажется еще совсем недавно приехал сюда из деревни. Таких сейчас в Петербурге много. После начала столыпинских реформ в стране нарушился привычный уклад жизни.
- Прежде здесь в конюхах у князей Шервинских служил, должность хорошая. Потом отказали, не приглянулся я им. Жил, да жилы порвал. Призрел меня один знакомый, пустил к себе в комнату. Сам он семейный, жена на сносях и сынишка еще. Так всем гуртом и жили. А теперь здесь угол снял за полтора рубля, торговлишкой занялся, чтобы продержаться.
- Спаси, господи, - говорю ему с искренним сочувствием и иду дальше.
- Во славу божию, - отвечает парень, размашисто крестится и кланяется мне вслед.
В фешенебельном ресторане у Царскосельского вокзала двери открывал видный высокий швейцар. Он раскланивался перед каждым посетителем, а потом передавал его дальше другим прислуживавшим, словно по живому конвейеру. Гостя бережно разоблачали, ловко принимали у него пальто, шляпу, калоши и трость. В зале его встречал метрдотель, который помогал посетителю выбрать для себя удобное место. После этого появлялись два официанта, которые терпеливо ожидали распоряжение метрдотеля, пока тот обсуждал с посетителем его заказ. После этого начиналась работа официантов по сервировке стола и исполнению заказа. Во время обеда или ужина они находились поодаль от посетителя, следя за каждым его движением, чтобы вовремя подавать все необходимое или зажечь свечу. Понятно, что цены в таких ресторанах были самые заоблачные.
В канун очередной памятной даты дуэли Александра Сергеевича Пушкина, мне случилось побывать в бывшей кондитерской Вольфа и Беранже на Невском проспекте. Ее уже давно превратили в подобный ресторан по части интерьеров и обслуживания. Ощущения у меня возникали самые необычные, но скорее не от уровня обслуживания, а сохранения особого духа прежней эпохи, незримо витавшего в старинном зале и, особенно, от металлических табличек на стенах, где перечислялись известные имена его посетителей за последнюю пару сотен лет.
Дешевые рестораны более низкого разряда тогда назывались трактирами. Их в Семенцах было значительно больше. Чаще всего они делились на две половины – для “чистой” публики и простых людей. По отзывам современников, в них тоже кормили вполне прилично. Правда, сервис обслуживания особым изыском уже не отличался.
Заглянул в ресторан “Кюба” и, севши за столик, принялся разглядывать необычное меню, названное почему-то здесь “порционником”. Ничего там толком не понял и попросил официанта подать “чего бог пошлет”. К столу мне подали закуску “ а lа Леопольдъ”, “куриный бульонъ”, постную порцию стерляди из Двины, артишоки в кисло-сладком соусе и бутылку мадеры Обуховской марки. Признаюсь, что давно так вкусно и с аппетитом не обедал…
Рядом со мной молодые люди в темно-зеленых мундирах студентов Технологического института довольно шумно говорили о произволе преподавателей. Потом перешли к обсуждению программы предстоящего литературно-музыкального вечера в Литейной женской гимназии, куда все они были приглашены. Силами гимназисток старших классов там обещали читать отрывки из трагедии Софокла “Антигона”, Островского из “Снегурочки” и “Грозы”. В последнем отделении участникам предлагалось посмотреть “вальс цветов” и танцы…
Особую категорию представляли собой столовые для бедных служащих и студентов, явление для современной России мало знакомое или совсем неизвестное. В них уже не подавали спиртных напитков, но за очень небольшую плату можно было получить приличный обед. В таких столовых все выглядело чисто и аккуратно. Как правило, там работала сама хозяйка и члены ее семьи. Несколько таких столовых было при Технологическом институте, часть из них организовывалась за счет кассы взаимопомощи самих же студентов. Налогов такие столовые не платили, напротив, даже получали определенные дотации. Обычно в обеденных залах стояли полные корзины с бесплатным хлебом. Понятно, что там везде было самообслуживание. Кроме этого, благодаря Обществу Дешевых Столовых и Обществу народных столовых, в Семенцах существовали столовые для самых бедных, где кормили обедами из двух блюд за самую ничтожную плату.
Этот дом со стороны улицы имел нарядный фасад, украшенный красивой лепниной в виде старинных рыцарских доспехов. Конечно, он смотрелся значительно проще престижных домов в центре города, однако по высоте им ничуть не уступал. Когда-то действовало постановление думы, по которому высота дома не должна была превышать ширины улицы. Это, чтобы в квартирах, выходивших окнами на улицу, оставалось больше света. Потом про постановление забыли, победила неистребимая жажда наживы.
Своей фасадной стороной дом был повернут в сторону казарм Семеновского полка. Здесь находились лучшие квартиры, швейцары и прислуга. У дверей сияла начищенная бронзовая табличка, сообщавшая, что здесь практиковал профессор медицины Николай Васильевич Самойленко. Он проживал на втором этаже в одиннадцати комнатах со своим ассистентом, кухаркой и молодой горничной. Конечно, для людей из высшего света доктор казался человеком низкого происхождения. Опять же ремесло у него грязное, копался во всяких “разностях”… Фи. Говорили, что он лечил людей какими-то невидимыми глазу рентгеновскими лучами.
В ответ на мой почтительный поклон, доктор едва заметно кивнул. У него было непроницаемое красное лицо с рыжими бакенбардами, строго поблескивали стекла очков в тонкой золотой оправе. В последнее время доктор в разных частях города скупал дома и подыскивал себе новую квартиру. Ездил он в хорошей коляске с важным кучером. Доктор до сих пор не был женат и для многих барышень считался завидной партией.
Конечно, в Семенцах о роскошных дворцах говорить не приходилось, здесь их просто не было. Основной застройкой оставался доходный дом, один этаж в котором, обычно занимал сам хозяин. Остальные этажи разбивались на отдельные квартиры и сдавались жильцам внаем под разный кошелек. Покупать квартиры в собственность тогда никто не стремился. Проще было снимать их на время и менять их при первой же необходимости. Служащие часто искали себе работу с предоставлением жилья. Летом для экономии переезжали жить на дачу или в пригород.
Чистая публика имела обыкновение пользоваться многокомнатными квартирами не менее 60 саженей, что соответствовало 270 метрам их площади. Такая квартира в Петербурге стоила в год от 750 рублей, что было позволительно состоятельным людям. Небогатые петербуржцы могли позволить себе снимать только небольшие квартиры в 2-3 комнаты.
Заглянул под арку, во внутренний двор. Здесь все выглядело уже не так красиво. Над соседними крышами поднимались дымящиеся кирпичные трубы корпусов завода “Бельгийского общества”. Грязная копоть была везде, на желтых стенах домов и тусклых оконных стеклах. По стойким кислым запахам сразу почувствовалось отсутствие нормальной современной канализации. Вспомнилось, что архитектор Людвиг Шретер называл столицу рассадником всяких заразных болезней. Не принести бы их потом сюда, в нашу эпоху…
Этими проблемами тогда пытались серьезно заниматься. Архитектор Леонтий Бенуа предлагал “наметить новые улицы, уничтожить тупики, устроить набережные, места для выгрузок, привести в порядок безобразный Обводный канал, где тонут люди и даже лошади, устраивать у домов небольшие садики”.
В это время на средину двора вынесли для проветривания тяжелые ковры и некоторую мягкую мебель. Прислуга принялась выколачивать ее с таким завидным усердием, что она показалась мне пальбой из пушек, сигнализировавших об очередном наводнении.
С черного конца дома все квартиры были меньшего размера и жильцы там тоже, встречались все больше мелкие: пекаря, сапожники и парикмахеры, белошвейки и портнихи, машинисты и разные механики с семьями, девицы из соседней чайной.
Еще ниже находился подвал, где помещалась прачечная. Не удержался и заглянул туда. Помещение показалось мне невысоким, около четырех аршин. Подвальные окна почти не пропускали уличного света и здесь пользовались тусклыми керосиновыми лампами, но из-за плотного сырого пара ничего толком разглядеть было нельзя. Плиточный пол во всех его неровностях собирал стекавшую мыльную воду в ручьи и лужи, уходившие потом в сточный колодец.
Когда зрение привыкло к тусклому свету, я разглядел нескольких женщин стиравших белье в широких лоханках. Посередине подвала стояли два водогрейных котла с разведенным очагом. Занятые своим делом, женщины совсем не обращали на меня внимания. Ближе других оказалась худая, с изрытым оспою лицом беременная женщина. Замачивая в баке очередной ворох грязных портков, она мечтательно говорила своей подруге:
- Ты не поверишь. Всю ночь во сне с моим Васечкой летала…
Подруга, женщина неопределенного возраста с рыхлым и подвижным, словно студень телом, только улыбнулась и покачала головой…
С черного входа наверх вела темная, крутая лестница. Пахло на ней очень скверно, поскольку жильцы имели непривычное для нас правило выставлять помойные ведра за дверь. При всей скромности такой жизни фабрично-заводской бедноты тут не было. Она уплотненно ютилась в боковых немощеных улочках поближе к своим заводам, где и работала. Обычно там преобладали одноэтажные или двухэтажные деревянные дома без водопровода и самой элементарной канализации. Если какой-нибудь фабрикант строил для своих рабочих каменный дом, то непременно заселял его как армейскую казарму под полную завязку, квартиры у рабочих получались совсем маленькие. Однако же каждый их счастливый обладатель непременно думал, как с выгодой сдать еще кому-то угол для проживания. Например, на кухне. Поскольку у рабочих смена продолжалась по 12-15 часов, то им часто сдавали половину койки, посменно. Имелись еще и работные дома, некий прообраз наших современных общежитий, куда приходили только ночевать на многоярусных нарах.
Жизнь на улицах окраин города начиналась рано, вместе с работой фабрик и заводов. О начале рабочей смены оповещал фабричный или заводской гудок. В этом гудке было что-то заунывное, печальное и тревожное. Целые толпы рабочих одновременно шли по улицам. Женщин в этом однообразном молчаливом потоке заметить было трудно. На заводах их труд почти не применялся. По гудку начинался и обеденный перерыв. Большинство рабочих уходило в это время домой. На некоторых предприятиях обеденный перерыв продолжался два часа, а дальше работа шла уже до самого позднего вечера. За восьмичасовой рабочий день тогда еще только боролись. По гудку работа и заканчивалась. И снова заполнялись улицы рабочим людом. Жизнь улиц на рабочих окраинах замирала рано. После девяти часов там было совсем малолюдно, редко встретишь человека, разве пьяного из ближайшего трактира.
Такой в 1894 году увидел рабочую окраину Петербурга в своих первых стихах молодой, вольнолюбивый осетинский поэт и художник Коста Хетагуров:
Уснула столица… в предместье далеком,
В глухом переулке все спали давно…
Дома утопали во мраке глубоком…
В одном чердаке лишь мерцало окно…
Калитка раскрыта… гнилые ступени…
Помои… отбросы… куда же теперь?
Завалены хламом и мусором сени, –
Не хочется дальше… Но скрипнула дверь…
Он хотел построить свой дом, но не достроил, хотел завести семью и тоже не успел, умер от туберкулеза в 37 лет, когда дописывал поэму “Плачущая скала”. В народе в то время горько шутили: “Батюшка Питер бока нам повытер, братцы заводы унесли наши годы, а матушка канава совсем доконала”…
Проезжая потом на машине по набережной Обводного канала мимо оставшихся старых красных кирпичных заводских корпусов и полуразвалившейся одноэтажной застройки, старался угадать, какие из них сохранились с прежнего времени. На память пришли строки из стихотворения Николая Заболоцкого “Обводный канал”:
А вкруг черны заводов замки,
Высок под облаком гудок.
И вот опять идут мустанги
На колоннаде пышных ног.
И воют жалобно телеги,
И плещет взорванная грязь,
И над каналом спят калеки,
К пустым бутылкам прислонясь.
Во дворе неторопливо махал метлой дворник, отставной солдат. Фамилии никто не помнил, все звали Петром, по имени. Он худ, а его руки с большими ладонями казались непомерно длинными. Дворник никогда не был здоров и постоянно жаловался на какую-нибудь боль в пояснице или ногах. На нем был картуз, опрятная красная рубаха с жилеткой и широкие штаны, заправленные в русские сапоги. На белом фартуке дворника красовалась овальная бляха с указанием адреса дома, в кармане имелся маленький свисток. Его дело дворницкое нелегкое: общая уборка, распилка и колка дров для хозяйских парадных подъездов и своих, черных. Самым хлопотным делом было разносить дрова на этажи по отдельным квартирам. Летом он поливал улицу и двор из шланга, зимой чистил снег. А еще в Царские дни следовало вывешивать на дом флаги. Таких у царских фамилий в году было много: восшествие на престол, коронация, дни рождений.
Белые ручки чужие труды любят, никто раньше дворника в городе не вставал. Иной раз ему приходилось вместе с городовым задерживать нарушителя порядка и доставлять его в участок для составления протокола. Это он закрывал вечером калитку во двор и открывал ее ночью по первому требованию. За все это у него имелся свой кусок хлеба и маленькая низкая комната под аркой, которая так и называлась: дворницкая. Вспомнил, что у моего друга художника Игоря Сафронова в доме на Обводном канале в такой комнате сейчас была устроена мастерская.
Говорили, что у дворника Петра недавно умерла молодая жена. Теперь он еще больше молчал, опустив в землю глаза, будто потерял что-то и теперь без успеха пытался найти.
Признаюсь, что встретив тогда дворника, долго мучился, до бессонницы. Никак не вспомнить было, где прежде мог его видеть? Совершенно случайно потом обнаружил Петра на фото столетней давности в музее истории Петербурга. Он оказался в группе среди других дворников, осанистых и представительных, награжденных серебряными и золотыми медалями “За усердие”. Фотография, конечно, постановочная и должна была демонстрировать усердие этой особой касты городских профессионалов в поддержании порядка, выявлении подозрительных и неблагонадежных лиц. Как-то выпадал наш Петр со своим болезненным и добрым лицом из этой компании. Не про него ли написал поэт Саша Черный?
Дворник, охапку поленьев обрушивши с грохотом на пол,
Шибко и тяжко дыша, пот, растирал по лицу.
Из мышеловки за дверь вытряхивая мышонка для кошек,
Груз этих дров квартирант нервной спиной ощутил.
Этот чужой человек с неизвестной фамилией и жизнью
Мне не отец и не сын – что ж он принес мне дрова?
Правда, мороз на дворе, но ведь я о Петре не подумал
И не принес ему дров в дворницкой затхлый подвал.
Другое дело швейцар из первого парадного подъезда, которого здесь все уважительно величали по имени и отчеству. В прошлом заслуженный гвардейский унтер-офицер, в своей расшитой золотом ливрее с окладистой бородой, он выглядел солидно и уверенно. Хорошая военная выправка была ему к лицу.
От трудов праведных не нажить палат каменных. Жил ветеран вдвоем с женой в скромной комнатушке под лестницей. На работу он выходил много позже дворника. Его жильцы утром вставать не торопились. Народ у него по большей части состоятельный и к чистоте приученный, забот у швейцара оставалось мало. Нужно было содержать в чистоте парадную лестницу и натирать в вестибюле похожий на ковер мозаичный пол.
К парадному подъезду подали открытый экипаж для купчихи Настасьи Сергеевны. Швейцар, почтительно поклонившись, отворил тяжелую дубовую дверь.
Успел разглядеть внутри широкую лестницу, украшенную снизу мраморными италийскими фигурами. Везде были постелены ковры, в углу пальма в три аршина и чучело медведя, стоявшего на задних лапах с подносом для визиток. Благополучие жильцов этого подъезда начиналось с самого порога.
Наконец из дверей кораблем медленно выплыла купчиха. На ней бархатная шляпка “Франциск” с изящными белыми перьями, короткое меховое пальто, не скрывавшее ее длинного платья тонкого английского сукна, отделанного брюссельскими кружевами. Все это с претензией на элегантность, как у благородных людей. Сразу заметно, что она одевалась в дорогом и модном магазине. Золотых украшений и жемчугов на ней без всякой меры, как на рождественской елке. В этом заключалось особое правило, когда по ее внешнему виду определялось богатство мужа. Заметив меня с альбомом в руках, она намеренно задержалась у экипажа, подарив взгляд царственный, таинственный и немного грустный. Потом купчиха подала руку в тонкой перчатке и ее усадили в открытый экипаж со складным верхом.
- Трогай…
Теперь у парадного подъезда на ступеньку присел старый солдат с деревянным протезом вместо левой ноги. Оглядевшись по сторонам, он неторопливо потянулся за кисетом. Швейцар недовольно покосился на него.
- Проходи, кавалер. Здесь нельзя задерживаться.
- Сейчас, отдохну немного и пойду.
- Где твой дом?
- У меня нет дома.
Швейцар покачал головой и долго копался в своем кармане. Найдя мелкую медную монету, он протянул ее солдату.
- Иди с богом…
Солдат взял ее, с достоинством поклонился и пошел дальше, постукивая по мостовой своей деревяшкой…
- Хорошо в найме, да не дай боже мне…
“Блистательный Петербург”, как его полюбили называть ностальгировавшие “по хрусту французской булки” мои современники, на поверку получался очень разным.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ ЖИТЕЛИ
Наверное, нигде так не ощущается торопливый бег времени, как на знакомых улицах города. Приезжая сюда, понимаешь, что это неподвластно никому. Старое и новое давно соседствуют рядом, словно солдаты в одном строю. Город теперь другим быть уже не может - все в мире так устроено. Ты идешь и непременно вглядываешься в окружающие дома, улицы, с тревожным чувством считаешь перемены и потери. Меняется не только облик домов и улиц, но и нравственные устои, уклад живших и сменявших друг друга поколений. Постепенно приходит понимание, что все эти адреса интересны не только своими фасадами в стиле эклектики или модерн, но и историей их жителей.
То немногое, что еще может перешагнуть время и остаться с нами – это живая человеческая память. У меня давно имеется необычный “сундучок” из моих дневников, записей чьих-то воспоминаний, сохранивших особый живой дух своего времени. Есть много хороших книг, но эти записи не станут их повторением. Они содержат реальные истории, в которых люди говорят обо всем. Это то, что потом называют уровнем открытия правды. Так получается не всегда, по разным, независящим от нас причинам. Чем чаще я записываю такие беседы, тем сильнее у меня возникает ощущение, что у этой работы не бывает конца. Остается обнадежить себя, что всегда найдется другой человек, готовый продолжить подобные занятия.
Мой сегодняшний собеседник в библиотеке "Семеновская" - Галина Наумовна Боброва. Она коренная жительница Ленинграда, родилась в 1938 году, и почти все это время жила в Семенцах на Подольской улице в доме № 48. Эта улица возникла здесь во второй половине XVIII века как улица, отведенная под расположение 2-й роты лейб-гвардии Семеновского полка. В дальнейшем ее незанятая солдатскими казармами и домами младших офицеров часть, была отдана под застройку домов обывателей. Это старое пятиэтажное здание углом своего двора выходило к набережной Обводного канала. Такой его близости жители этого района прежде побаивались.
Несмотря на свой преклонный и достойный возраст, Галина Наумовна энергична и деятельна, впрочем, как и многие другие представители этого славного поколения в нашем городе. В прошлом выпускница педагогического института имени Герцена, с обширной трудовой биографией, включавшей преподавательскую работу в институте и полиграфическом ПТУ на Измайловском проспекте, инженерную на “Северной” (бывшей Путиловской) судостроительной верфи. У нее один из самых больших читательских стажей в нашей Семеновской библиотеке.
Накануне у Галины Наумовны случились большие домашние неприятности, от которых мои близкие знакомые впали бы в состояние глубочайшего стресса и переживаний, наверняка отменили подобную встречу или перенесли ее на неопределенное время. У многих наших ветеранов, жителей блокадного города понятие обязательности и ответственности часто возведены в особый и обязательный жизненный принцип. После этого начинаешь лучше понимать, что таким людям пришлось многое пережить, и какие ценности они теперь считали для себя самыми главными. Это лишнее напоминание об интеллигентности ленинградцев, людей с высокой культурой, интеллектом, позволяющих им выстоять и выдержать в любых обстоятельствах.
Поскольку мы находились в библиотеке, разговор у нас сразу пошел о книгах. Галина Наумовна призналась, что чтением увлекалась с детства. Наверное, интерес появлялся тогда, когда мы начинали читать книги самостоятельно. Она записалась в библиотеку в третьем классе, было это в 1948 году. Ближайшая детская библиотека тогда находилась на улице Правды, за Пионерской площадью. Когда открылась детская библиотека здесь, на Детскосельском проспекте, сразу перешла сюда. Тогда шел 1950 год, и она была значительно меньше этой библиотеки. Здесь имелось книжное хранилище и небольшое помещение, в котором читателям выдавали книги. Это уже потом, в 1955 году, в Семенцах открылась библиотека на Клинском проспекте, в доме № 47. Позднее ее переделали в читальный зал.
Незаметно наш разговор перешел к воспоминаниям военного времени. Для многих ленинградцев – это особая тема. Все 900 дней блокады, начиная с 1941 года, Галина Наумовна находилась в осажденном городе. Об этом времени у нее остались смутные воспоминания, но испытания голодом, холодом, бомбежками и обстрелами она прошла в полной мере: “Иногда, кажется, что все это только снилось или возникало в памяти из рассказов моих родителей. Наверное, сказывалось мое состояние”.
Потом все это назвали “алиментарной дистрофией от хронического недоедания”. Врачи предложили такой термин, для ленинградцев. С декабря 1941 года они начали умирать сотнями. В блокадном городе стали открываться круглосуточные детские ясли для самых маленьких. Были такие ясли и на улице Можайской, где все они лежали рядышком, “в лежку”. Воспитательницы выхаживали детей и берегли, как могли. Мама приходила к ней, когда на это хватало сил. Бабушку почти сразу вывезли из Ленинграда куда-то за Урал, но она там так и не выжила. Отца в состоянии сильной дистрофии увезли по льду через Ладогу в Тихвин, потом он вернулся к семье обратно. Отец был сердечником и призыву на военную службу не подлежал. Он находился в ополчении и сопровождал обозы. После 1943 года воспоминания у нее стали более ясными. Дети взрослели и в условиях блокады, если удавалось выжить. Ей запомнилось, как им разрешили сажать картошку и дуранда, спрессованные куски отходов от производства муки…
Осенью 1945 года она пошла в школу на Детскосельском проспекте. Родители в ту пору трудились с утра и до вечера, отца они с братом вообще видели только по выходным. Это считалось нормальным для послевоенного времени. Отец работал в сберкассе, а мама фармацевтом в аптеке.
Галина Наумовна вспомнила свои первые любимые, настольные книги. Это были “Приключения Травки” детского писателя Сергея Розанова. Травка – такой мальчик, которому про все хочется знать. Он живет в огромном городе, а вокруг так много интересного и удивительного. И самолет в небе пролетает, и поезда куда-то спешат. Травка тоже спешит - ему поскорее хочется узнать всё на свете, и поэтому из-за его любознательности с ним случаются разные забавные приключения.
Потом для нее пришел черед невероятных приключений среди живого мира природы вместе с Кариком и Валей у писателя Яна Ларри. Для этого следовало вместе с ними выпить чудесного эликсира в кабинете ученого и стать совсем крошечными. Даже муравьи и мухи превратились рядом с ними в гигантских и опасных чудовищ. Дальше нужно было отважно сражаться, плыть на кораблях, лететь по воздуху или спускаться в глубокие норы. Что могло оказаться прекраснее этого? Правда, ее внучке все это было уже не так интересно. Кто знает, может теперь пришло время новых героев?
Было еще и другое занимательное детское издание: “Круглый год. Книга календарь для детей”. Она всегда посвящалась какому-то отдельному году. Там был рассказ Валентина Катаева “Песочные часы". Хорошо запомнились картинки на тонкой желтовато-серой бумаге.
В этом рассказе жила необычная фея Вежливости и Точности в чистеньком платочке и таких же чистеньких очках на носу. Однажды она сказала одному невоспитанному мальчику: “Я не могу научить тебя вежливости. Но зато я могу научить тебя точности, а от точности до вежливости, как известно, только один шаг. Не бойся, я не превращу тебя в стенные часы, хотя и стоило бы, потому что стенные часы - это самая вежливая и точная вещь в мире. Никогда они не болтают лишнего, и только знай себе, делают свое дело. Но мне жаль тебя. Ведь стенные часы всегда висят на стене, а это скучно. Лучше я превращу тебя в песочные часы”. Этот урок не прошел даром для мальчика и всех, кто прочитал эту книгу…
Все это были замечательные книги, за которыми дети ходили в библиотеку или к своим друзьям. Еще раньше ей довелось познакомиться с книгами-малютками, совсем маленькими и тоненькими книжками с картинками. Как-то у нее с ними даже приключилась одна история в детском саду. Произошло это еще в 1943 году, когда отец принес ей в подарок несколько штук таких книжечек. Радость от этого у нее была необыкновенная. Она никак не могла с ними расстаться, даже спрятала к себе под подушку, когда их уложили спать. Потом маленькая Галина потихоньку брала книжки по одной и продолжала рассматривать в них картинки. Воспитательница пришла и отобрала у нее книжку, а она тогда достала следующую. Так повторялось несколько раз. Какой-то особой обиды на воспитательницу у нее не было, но это событие все равно сохранилось в памяти.
В библиотеке на Детскосельском ( Малодетскосельском) проспекте всегда работали славные и внимательные женщины. Теперь имена их давно забылись, а вот лица их она помнила и сейчас. Галина приходила к ним после школы и нередко проводила там все свое свободное время: читала, подписывала формуляры или подклеивала старые книги. В библиотеке обычно интересовались отношением к каждой прочитанной книге. Ей нравилось такое внимание.
Хорошие литературные произведения тогда часто оказывались в центре общего внимания, о них много говорили, спорили. Дни книги в стране проводили очень широко. Еще были ежегодные недели детской книги, и тогда перед детьми открывались самые большие и просторные залы. На встречи с писателями в библиотеках собиралось много читателей. Она до сих пор помнила встречу с детским писателем Леонидом Пантелеевым, автором знаменитой повести “Республика Шкид”, популярных тогда рассказов “Пакет”, “Ночка” и многих других. Во Дворец пионеров на встречу с известным писателем Львом Кассилем, познакомивших детей с удивительными странами Швамбрания, Синегория и Джугахора, невозможно было достать билетов. Конечно, проходило немало и других встреч с писателями, но ей больше всего запомнились именно эти.
Галина Наумовна вспоминала, что тогда отношение к книгам было другим. Они превращались в предмет особой гордости, считались лучшим подарком для близкого человека. Ей самой однажды преподнесли в подарок подписку полного собрания сочинений Жюля Верна, и это было большим счастьем. Именно книги стали первым подарком ее будущему мужу. Она подарила ему сочинения М. Ю. Лермонтова в 4-х томах. Муж с самого раннего детства увлекался творчеством поэта. Для приобретения таких подписных изданий люди часто с вечера составляли списки, выстаивали потом за ними длинные очереди. В те времена заветные талоны на подписку люди получали за сданную государству макулатуру.
Теперь Галине Наумовне кажется, что она выросла вместе со своей библиотекой, с которой ее связывало уже более 70 лет. За это время библиотека заметно похорошела, расширилась, в ней появилось новое современное оборудование и читальный зал. Посещение библиотеки незаметно превратилось в часть ее повседневной жизни. Никакие кинозалы и театры сравниться с этим уже не могли. Она улыбается: “Иду в библиотеку и одеваюсь, как на праздник. Конечно, здесь теперь меня все хорошо знают, помогают подобрать хорошую, нужную книгу”.
Ей понравилось новое краеведческое направление в деятельности Семеновской библиотеки, особенно лекции по истории района. Она и сама уже много лет аккуратно собирала материалы с вырезками из газет и журналов по этой теме. Вспомнила о небольшом, карманного типа агитационном журнале Ленинграда “Блокнот агитатора”. Когда-то в нем печаталась отдельная страница по истории Семенцов. Там она однажды с интересом прочитала о количестве гимназий, школ, библиотек, театров и синематографов этого района в начале XX века. Ничего подобного сейчас здесь не было, и быть уже не могло. А ведь тогда Семенцы еще считались окраиной Петербурга…
У правды всегда было много адресов, фамилий, телефонных номеров и страниц в интернете. Теперь люди все чаще стали нажимать клавиши своего компьютера, заметно сужая пространство для реального общения. В этом невидимом, наполненном связями мире они оставались доверчивыми и открытыми, часто совершенно незащищенными. Иногда мне кажется, что интернет уже сильно изменил нас, влияя сутками на наше подсознание. Прежде, приходя в гости, мы также просто нажимали кнопку дверного звонка. За ней открывался мир обычной ленинградской семьи. Настоящая правда начиналась именно там. Ожидавшая или не ожидавшая, она смотрела на нас с некоторым внутренним волнением, но обязательно внимательно и оценивающе: “Кто ты и почему именно ко мне”…
Сегодня в библиотеке у меня была назначена встреча с Ольгой Чубаевой. Мы продолжали начатый разговор о нашем городе и Семеновской библиотеке. С момента ее появления не покидало ощущение, что однажды, мы уже где-то виделись. Представьте себе невысокую, хрупкую молодую женщину, легкое, почти воздушное существо со светло-карими прозрачными глазами, упрятанными за стеклами красивых модных очков.
Мы познакомились, назвал тему нашего разговора и примерный перечень обсуждаемых вопросов. Делал это сразу намеренно, чтобы предоставить волю мыслям собеседника и меньше сбивать в дальнейшем. У нас должен был получиться совершенно свободный диалог. Открыл свой рабочий блокнот и включил диктофон, про который мы оба сразу же забыли. Все это так, больше для памяти, главное здесь - самое первое личное впечатление.
Говорила Ольга быстро и много, легко переходя с одной темы на другую, словно порхающая над цветами бабочка. У нее часто преобладали восторженные оценки. Казалось, она смотрела на окружающий мир широко открытыми удивленными глазами. Постепенно в ее рассказе начали проступать четкие и выверенные суждения о городе и о жизни, вообще. За ними читалась наблюдательность и умение анализировать любую поступающую информацию. Позднее, не раз убедился в этом, читая ее материалы на личной странице и городском сообществе “Обводный канал” в интернете, где она была администратором.
Детские годы Ольги прошли на Южном Урале в городе Трехгорном, прежде называвшемся Златоустом-36. Он находился недалеко от другого города Златоуста, известного центра оружейных и прочих ремесел. В этом новом закрытом “номерном” Златоусте тогда был завод по производству атомных бомб, где работали ее родители. Это время потом назвали холодной войной, а достигнутое хрупкое равновесие, спасительным для остального мира ядерным сдерживанием. Дальше начались осторожные попытки сокращения накопленных ядерных потенциалов.
В 2008 году Ольга Чубаева окончила Московский государственный университет экономики, статистики и информатики по специальности “менеджер организации”. Теперь он вошел в состав Российского экономического университета имени Г. В. Плеханова. Еще во время своей учебы она начала работать в отделе подбора персонала Райффайзенбанка, а затем в его отделе обучения и развития, потом занялась консультированием в сфере управления человеческими ресурсами. Успела побывать в рабочих командировках на Байкале, добиралась на вертолетах в самые труднодоступные районы Сибири к местам добычи полезных ископаемых.
Москва так и осталась для нее только городом учебы, решения каких-то важных и нужных вопросов. Иное дело Петербург, Ольга полюбила его еще со школы, захотела связать с ним свою судьбу. Это был город ее мечтаний, о котором она слышала много хорошего. В таких случаях выбранный образ часто рисовался в голове еще до самой встречи и делал ее желанной, как ожидание любимого и близкого человека. Наверное, кто-то иногда слышал об этом и незаметно помогал ей. Теперь она жила с мужем в доме на набережной Обводного канала. Может быть, город сам звал сюда внутренне схожих и близких ему людей? Теперь она ходила по улицам Петербурга вместе с героями своих прочитанных книг, сознательно выбирая для этого нужные маршруты. Наверное, это было не переездом на новое место, а возвращением в свою давнюю мечту. Даже от библиотеки, в которой мы теперь сидели, ее дом находился совсем рядом.
Сюда Ольга пришла три года назад, чтобы побольше узнать о своем городе. Кажется, в библиотеке еще шел ремонт, после которого она приобрела современный вид. Некоторое время Ольга только заглядывала в окна и смотрела, что там происходило. Наконец, под самый Новый год, она решилась туда зайти. Ольга призналась, что прежде представляла себе библиотеку традиционно, как место получения книг для домашнего чтения. Оказалось, что здесь сотрудники организовывали еще много самых разных интересных мероприятий. Тогда это стало для нее своеобразным открытием.
Ольга вспомнила о лекциях, которые проводил музей Разночинный Петербург. Сотрудники музея рассказали им о мемориальной комнате Владимира Ульянова (Большой Казачий переулок,7), которую он снимал в 1894-1895 годах в период создания “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”. Ее тогда немного удивила скромность бытовых условий вождя и будущего руководителя социалистического государства. Признаться, мне они такими уже не показались. Похоже, все это выглядело вполне нормальным для многих петербуржцев того времени. Не меньший интерес у нее вызвали лекции петербургского краеведа Бориса Ивановича Антонова, посвященные русской гвардии и Семеновской слободе. Как раз тогда ей подарили его книгу “Императорская гвардия в Санкт-Петербурге”. Ольге было очень любопытно после этого встретиться с самим автором.
А еще, однажды, молодежный театр “КлючЪ” совершенно бесплатно показал здесь поэтический спектакль-размышление “На пороге комнаты” посвященный жизни Иосифа Бродского. В зале библиотеки тогда яблоку было негде упасть. Люди сидели друг у друга на коленях, стояли во всех коридорах.
"Несколько шагов по темному коридору до порога комнаты. За приоткрытой дверью: окна, паркетный пол, потолки 14 футов. Чемоданы, книги, Бах, вход через шкаф, выход за океаном", - это было совершенно потрясающее представление...
Потом началось участие в экскурсиях по Семенцам, организованных сотрудниками библиотеки. Вместе с другими читателями Ольга Чубаева готовила рекомендации по прочитанным любимым книгам в рамках проводившегося конкурса “Книжный штурман”. Это было что-то вроде предложения или рекомендации, почему стоило прочитать выбранную тобой книгу. Она тогда написала отзыв о книге известного немецкого писателя и художника, лауреата Нобелевской премии 1946 года Германа Гессе “Сиддхартха” и стала победительницей в номинации “Выбор библиотеки 2016 года”. Известно, что творчеству этого писателя характеры романтизм и увлечение психоанализом, соединение христианских традиций с индийской культурой, философское осмысление истоков европейской и восточной мудрости. Книжный конкурс уже успел перешагнуть стены библиотеки, теперь в нем участвовали самые разные читатели. С каждым годом он прирастал новыми участниками. Ольга искренне порадовалась своему успеху в такой интересной номинации, поскольку библиотека уже обладала для нее особым притяжением. Ее призом тогда стала шкатулка с балериной и солдатом, известными символами Семеновской библиотеки.
Дом на Обводном канале №123, в котором жила Ольга Чубаева, был старой дореволюционной постройки, со своей длинной историей. В левой части его когда-то жил купец первой гильдии и почетный гражданин города Николай Александрович Сыромятников. Получилось, что он пристроил к своему дому еще один, доходный. Теперь у них была необычная этажность. С улицы и из квартиры этажи дома считалась по-разному, выходил какой-то оптический обман. Во дворе еще в начале прошлого века находилась конфетная фабрика купца Сыромятникова. Теперь об этом “сладком месте” можно прочитать только в специальных исторических справочниках по Петербургу. В 1896 году Сыромятников имел для сбыта продукции свою кондитерскую в 7-ой роте Измайловского проспекта. Следы хозяина фабрики потерялись сразу же после Октября 1917 года. Скорее всего, он, как и многие другие состоятельные люди, навсегда покинул свою страну. Ольга поделилась некоторыми интересными особенностями своей квартиры на Обводном канале. Прежде она занимала весь пятый этаж и имела два входа: парадный с набережной канала и другой, черный, со двора для прислуги. Позднее все квартиры дома уплотнили и поделили между новыми жильцами, изменив старую планировку дополнительными перегородками. Ванной комнаты в их квартире теперь не оказалось, прежние жильцы поставили ванную прямо на кухне. Первое время все это казалось им необычным, но здесь у каждого в квартире было что-то такое, особенное. По этому поводу они с мужем даже придумали шутку: “У нас не ванная на кухне, а просто, в квартире есть своя ванна!”…
Когда-то в этой квартире с высокими потолками имелось печное отопление, а убрав во время ремонта с пола линолеум, они с мужем обнаружили под ним красивый старинный паркет, который постарались привести в рабочее состояние. На кухне они намеренно сняли штукатурку и обнажили историческую кирпичную кладку. Ее только покрасили потом для большей эстетики. С набережной имелся парадный вход с мозаичной плиткой и широкой лестницей увенчанной старинными коваными перилами. Боковые окна всегда добавляли сюда падающего косыми лучами дневного света…
Получалось, что дом сам диктовал своим жильцам, как к нему следовало относиться. Так старый Петербург со всеми его мистическими связями и силой окончательно вошел в их квартиру. Шумный Обводный канал они видели в своем окне и сразу полюбили его за строгую прямоту линий и открывавшийся простор. Этот дом со временем стал еще и рабочим местом Ольги, поскольку теперь она работала удаленно редактором и консультантом в Студии визуальных коммуникаций и информационного дизайна. Согласитесь, что окружающее пространство на работе тоже могло заметно влиять на наше внутреннее состояние и конечный результат.
К слову, такой необычный дизайн, приближавший городские квартиры к их прежнему историческому облику, имел среди петербуржцев немалое распространение. Мне однажды довелось побывать в одной из таких квартир на Загородном проспекте. Этот доходный дом был построен в 1902 году. Одной из его жительниц оказалась молодая учительница Дарья Званцева, приехавшая в столицу из Симбирска. В те времена учитель был профессией уважаемой и ей, как педагогу, сразу предоставили двухкомнатную квартиру. Вообще-то если бы эта учительница тогда вышла замуж и у нее появились дети, то могли бы предоставить и большую по количеству комнат квартиру. Предполагалось, что учитель обязательно должен был иметь свой отдельный кабинет для работы. Спальню старались не соединять с гостиной или столовой. В нашем случае все остановилось на двухкомнатной квартире. Учительница потом привезла сюда свою престарелую матушку. С тех пор эта квартира последовательно передавалась по наследству родственникам и никогда не попадала в чужие руки. Здесь жили школьные учителя, сотрудники музеев, краеведы и экскурсоводы. Похоже, что окружавшая атмосфера заметно повлияла на выбор профессии находившихся там людей.
Войдя в квартиру, я даже почувствовал некоторую робость, словно оказался в городском музее. Воздействие получалось тем более сильным, поскольку все вокруг действовало, можно было прикоснуться к этому своей рукой. В квартире бережно сохранялось очень многое от прежнего времени: мебель, подсвечники, какие-то картины и редкие фамильные фотографии. Даже бумажные обои на стенах удивительным образом напоминали прежнюю эпоху. Уголок в коридоре был намеренно оклеен газетами средины прошлого века. Хоть сейчас, бери и читай историю исчезнувшей страны. Рядом висело большое, тронутое разрушением старинное зеркало. Не удержался и заглянул в него, размышляя, сколько же человек делали это здесь прежде меня. Зеркало подарило мне только собственное отражение, поколений петербуржцев и теней прошлого за своей спиной так и не увидел…
Можно предположить, что все окружавшее меня, никогда не представляло собой предметов роскоши. Особую ценность им давал только дух времени и бережная память живших там людей. Удивительно, но в этой квартире все еще сохранилась вертикальная печь-голландка, облицованная красивой изумрудной кафельной плиткой. Этой печкой хозяева давно не пользовались, но она все еще находилась в исправном состоянии, даже поленья для вида рядом лежали. Говорили, что печь хорошо выручила жильцов во время блокады и не дымила сильно. Бурые пятна, сколы и шрамы на паркете – только лишнее напоминание о том времени.
Конечно, здесь были и совершенно неисторические вещи: современный телевизор, компьютер, холодильник на кухне и многое другое. Квартира всегда оставалась абсолютно живой. Ее хозяйка, Полина Андреевна, рассказала, что идея сохранять свое жилище, таким образом, совершенно не нова: “Во Франции, если живешь в историческом замке, непременно обязан сохранять его и показывать туристам”.
В Петербурге тоже пробовали превращать свои квартиры в музей городского быта, извлекая из этого коммерческую выгоду. Сама Полина Андреевна никогда такого не делала, надежно оберегая квартиру от посторонних глаз и собственный душевный покой. Другое дело ее родственники и близкие друзья. С ними она могла позволить себе надолго погружаться в воспоминания. Когда-нибудь все это просто должно было перейти в другие надежные и обязательно добрые руки.
Уже уходя из библиотеки, привычно оглянулся на настенную витрину, где стояли маленькие фигурки солдата и балерины. Всегда мысленно прощался с ними и благодарил за проведенный здесь хороший день. С солдатом было все понятно, он исправно стоял на своем посту. А она, балерина, воспетая когда-то божественной строкой Александра Сергеевича в первой главе романа “Евгений Онегин”?
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена…
Она, словно каким-то чудом, была перенесена сюда из удивительного балета “Жизель”. Ее пытались обнять в танце, а она уже всего лишь тень, и руки смыкали пустоту. Жизель исчезала, но успевала спасти своего возлюбленного и оставалась жить в его сердце. Так происходило со всем прекрасным в нашей жизни. Тонкое и хрупкое оно становилось надежной защитой для многих человеческих сердец. Однажды придя, все прекрасное надолго оставалось с нами…
ЛЕЙБ-ГВАРДИИ СЕМЕНОВСКИЙ ПОЛК
Семеновцы были всегда впереди,
И честь им как крест на груди.
Погибнуть для Руси Семеновец рад,
Не ищет он славы, не ищет наград…
Из полковой песни
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ГВАРДИИ
Кажется, пришло время подробнее рассказать о высоком светловолосом гвардейце, который словно часовой в карауле застыл у стеклянных дверей Семеновской библиотеки, и познакомить с ним нашего читателя. Русская гвардия, элита армии и личная стража государя. Уместно вспомнить, что слово “лейб” в переводе с немецкого, означало “тело” и употреблялось в русском обиходе только в соединении с другими словами, для обозначения принадлежности к Высочайшему Двору. В данном случае оно дополнялось заимствованным старогерманским словом “гвард” (охрана). Таким образом, дословно все это можно было перевести, как телохранители, королевская или царская стража.
Вооруженные свиты, сопровождавшие монархов, существовали с древнейших времен во всех государствах. Именовались они по-разному, в том числе и гвардией, но именно в России название “лейб-гвардеец” приобрело особый смысл. Офицеры и солдаты первых двух лейб-гвардейских полков набирались и обучались самим Петром и были ему беззаветно преданы. В них он видел не только военную силу, но и своих единомышленников, помощников и соратников, надежную опору в проведении задуманных реформ. Переживший в детстве кошмар стрелецкого бунта, Петр I и в дальнейшем старался окружить себя преданными и верными людьми из самых разных сословий.
Гвардейцы всегда сопровождали царя в качестве конвоя и демонстрации силы, они непременно оставались в столице, охраняя ее не только от неприятеля, но и от заговоров и бунтов. Им нередко поручалось выполнять важные и ответственные государственные поручения. В дальнейшем весь XVIII век в гвардейских полках от солдата до офицера служили уже только дворяне. Они становились “кузницей кадров” для всей армии. Таким был замысел Петра. Предполагалось, что дворянский недоросль, поступая в гвардейский полк рядовым, проходил обучение. Молодые люди изучали арифметику, геометрию, тригонометрию, артиллерию, инженерное дело, иностранные языки и фортификацию. Получив офицерский чин, они могли продолжить службу в других армейских полках. Многие русские гвардейские офицеры в дальнейшем показывали себя высокообразованными людьми, свободно владели несколькими иностранными языками и имели достаточно высокую профессиональную подготовку в области технических знаний.
О значении гвардии в петровское время замечательно высказался историк Петрушевский: “Гвардия, ядром которой послужили “потешные” Петра Великого, была в его время учреждением в высшей степени полезным, даже необходимым. Под огненным взглядом и железной рукой великого преобразователя она служила и работала много и сильно; благодаря ей, формировалась и выросла русская армия. Гвардейцы были не одними учителями, а мастерами на все руки, доверенными лицами государя в его нескончаемой деятельности”.
У этого привилегированного рода войск была особая драматическая история. В ноябре 1700 года, в начале Северной войны Петр I внезапно оставил свои войска под Нарвой и убыл в Новгород. Возможно, он тогда не оценил всей грозившей опасности, его армия заметно превосходила неприятеля своим числом. В это время к Нарве двинул свои войска восемнадцатилетний шведский король Карл XII. Он повел в бой еще необстрелянных, но хорошо обученных и отлично вооруженных солдат, беззаветно преданных ему. Решающее сражение произошло 19 ноября. Стремительная атака шведов вызвала общую панику у русских войск, большая часть их бежала, а командиры-иностранцы поспешили сдаться в плен и впоследствии перешли на сторону неприятеля. Только старый Лефортовский полк и два гвардейских полка Преображенский и Семеновский удержались на своих позициях. Заняв на правом фланге у моста подвижные полевое укрепления “вагенбург”, они отбивали натиск врага, прикрывая отход своих соседей. Карл XII несколько раз несколько раз лично участвовал в атаках, воодушевляя войска своим примером, но эти русские полки стояли насмерть. “Каковы мужики!” – воскликнул тогда восхищенный король. Шведы понесли здесь значительные потери.
Сражение прекратилось только с темнотой, и шведский король согласился на почетное отступление русских со всем оружием, кроме артиллерии, с барабанами и знаменами. Шведы даже помогли починить для этого разрушенный мост через реку Нарву. Однако король вероломно нарушил свое слово. Едва только русские войска перешли по мосту на другую сторону, как шведы набросились на них, обезоружили всех солдат, отняли их имущество, а всех офицеров объявили пленными.
В сражении пала третья часть семеновцев. Примечательно, что этот полк находился в бою под командованием младших офицеров, прочие отсутствовали, погибли или изменили своей присяге. За этот подвиг сражавшимся офицерам обоих гвардейских полков были пожалованы особые серебряные офицерские нагрудные знаки с надписью: “1700. NO. 19”, то есть 19 ноября 1700 года. Нижним чинам увеличили жалование, семейства убитых были приняты на казенное содержание, попавшим в плен переслали жалование, а их семейства получили суммы в треть оклада.
С тех пор появилась легенда, что свои красные чулки преображенцы и семеновцы получили за стойкость при Нарве, в знак того, что выстояли “по колено в крови”. Несколько лет именно красные чулки отличали лейб-гвардию от всех прочих армейских полков. История красивая, но документальных подтверждений этому нет. Сражение 19(30) ноября 1700 года стало днем рождения Русской Императорской гвардии.
Преступая к работе над этим материалом, мне довелось посетить музей Русской гвардии в Главном штабе. Теперь это семь залов с батальной и портретной живописью, боевыми знаменами, мундирами гвардейских полков, оружием, орденами, и медалями. За музейным стеклом разместили ювелирно отделанные латы, каски, нарядные ментики, кивера, доломаны, нагрудники, колеты. Все это удалось сохранить после Гражданской войны здесь, в России и за рубежом потомкам гвардейских офицеров, оказавшихся волею судьбы рассеянными по всему миру после прихода к власти большевиков.
Признаюсь, я не избежал здесь некоторого разочарования. Показалось, что это красивое, лишенное боевых отметин вооружение никогда не бывало в настоящем военном деле дальше участия в столичных парадах. И все же за каждым таким музейным экспонатом стояло свое время и разные события. Волнительные и непередаваемые ощущения прикосновения к малоизвестным до последнего времени страницам истории своего Отечества. С портретов на меня смотрели красивые и мужественные лица князей, графов оберегавших древность своего рода, совсем юные безусые корнеты и солдаты-ветераны, изрезанные шрамами и глубокими морщинами. Как часто России потом не хватало таких преданных людей на крутых поворотах ее истории и в дни страшных испытаний. Они не искали славы, не ждали благодарной памяти от своих потомков и всегда погибали самыми первыми. Их славные биографии были достойны создания многих книг, не говоря уже об истории каждого полка.
Конечно, как и любой живой, активно действующий организм, императорская гвардия имела в своей истории и отрицательные стороны. И все же, рассказ о ней представлялся не только интересным, но и полезным современнику, поскольку мог обладать опытом предшествующих поколений, востребованным в сегодняшней обстановке. Советский писатель Леонид Соболев дал русской гвардии блестящую исчерпывающую характеристику: “… лучшее войско императорской России – оно было великолепно до неправдоподобия, как резьба по золоту, как пышная опера с шестьюдесятью тысячами хорошо обученных статистов”.
Военные парады, официальные приемы и церемонии с участием гвардии часто превращались в красочные всенародные зрелища. Попыткой представить атмосферу такого праздника стал мой рассказ “Царская иордань”. Приведу здесь небольшой отрывок.
“Прямо на Неве, против Зимнего дворца, стояла часовня в виде красивого павильона, под которой во льду была вырублена майна. Это сооружение называлось Иорданью. От главного Иорданского подъезда Зимнего дворца до самой Иордани тянулись сходни и мостики, украшенные красочными флагами и гирляндами. Вдоль них шпалерами выстроились гвардейские части в красивой парадной форме без шинелей.
Начался молебен на Иордани, и, наконец, на лед по коврам вышел сам Император и Великие князья. Вот он, главный момент всеобщего ликования: крест опустили в невскую воду. У Митеньки заложило уши от грохота орудийного салюта из 101 залпа пушек Петропавловской крепости и на Стрелке Васильевского острова; гвардейцы тоже стреляли из своих ружей. С этого момента вода в Неве стала святой, и все по очереди подходили ее испить.
После водосвятия царь принял Крещенский парад, и мимо него церемониальным маршем шли войска, присутствовавшие на Иордани. Митя зажмурил глаза и вдруг увидел себя настоящим боевым генералом, идущим впереди гвардейцев. Сердце его было готово выпрыгнуть. Момент был так сладостен и хорош, что слезы у него подкатили к горлу. Митя разрыдался и уткнулся в грудь к растерявшемуся папеньке”...
После посещения музея гвардии задержался на Дворцовой площади у Александровской колонны, воздвигнутой в честь победы императора Александра I над Наполеоном. Пожалуй, здесь у ее создателей получилось лучшее воплощение идеи и самой сути военной службы за веру, царя и Отечество. Ангел с бесстрастным и холодным ликом Александра шествовал с латинским крестом в руках во главе русской гвардии.
Императорская гвардия хорошо известна не только своими ратными подвигами. В ее близости к государю и двору со временем проявилась и другая опасная оборотная сторона. Гвардия стала оказывать влияние на государственную политику. В XVIII столетии Россия пережила непростой период, названный впоследствии эпохой дворцовых переворотов. В это время переход высшей государственной власти осуществлялся насильственно с участием гвардии и придворных. Ключевский датировал эпоху дворцовых переворотов периодом от смерти Петра I в 1725 году до вступления на престол Екатерины II в 1762 году. Однако представление о том, что именно русская гвардия определяла, к кому переходил престол в очередной раз, бытовало и в начале XX века, во время восстания декабристов.
В 1722 году Петр I издал указ о престолонаследии, согласно которому он заметно расширил круг возможных претендентов на престол. Фактически император мог назначить своим наследником кого угодно. Если он этого сделать не успевал, то вопрос о законном наследнике оставался открытым. При абсолютной монархии дворцовый переворот оказался единственным действенным способом обратной связи между верховной властью и обществом, а точнее, его дворянской верхушкой. За вычетом перехода власти от Анны Иоанновны к Анне Леопольдовне в 1740 году, от Елизаветы Петровны к Петру III в 1761 году и от Екатерины II к ее сыну Павлу I в 1796 году. Во всех прочих случаях в течение первого века существования Российской империи власть передавалась путем применения силы или угрозы ее применения. Неопределенность правил престолонаследования была устранена императором Павлом только в 1797 году после принятия соответствующего закона.
Даже восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года тоже можно отчасти считать попыткой очередного государственного переворота, совершенного гвардейцами. До сих пор участники этих событий, их поступки и поведение оценивались крайне противоречиво. Одни представляли декабристов мятежниками и предателями, а другие - святыми “богатырями, кованными из чистой стали”. Они выступали против векового рабства, но предполагавшимся диктатором должен был стать князь Трубецкой. Одним из наиболее активных участников восстания являлся князь Оболенский Рюрикович, чей предок командовал сторожевым полком у Дмитрия Донского во время Куликовской битвы. Представители столь древних и знатных родов могли смотреть на династию Романовых как на безродных выскочек.
Декабристы и их противники всегда оставались людьми своего времени, эпохи на переломе рыцарской романтики XVIII века и циничного прагматизма XIX-го. Тайные общества множились как кружки по интересам, а масоном светский человек становился еще смолоду. Потом многие из их участников делали успешную карьеру и делались зрелыми государственными мужами. О состоянии конспирации в тайных обществах и подготовке переворота лучше всего говорила фраза Пушкина: “Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нем? О заговоре кричали по всем переулкам”.
Неизвестно, надеялись ли всерьез декабристы на успех задуманного, но зерна жестокого недоверия между властью и оппозиций в обществе ими были посеяны навсегда. Отныне в России все социальные противоречия разрешались только большой кровью.
Завершая разговор об участии гвардейцев в государственных переворотах, следовало напомнить и о событиях февраля 1917 года, где немалую роль снова сыграли гвардейские полки. Правда, уже из числа их тыловых и запасных формирований. Получалось, что с лейб-гвардии начиналась Российская империя, с нею она и закончилась…
В царствование каждого нового российского монарха число гвардейских полков заметно увеличивалось. Особенно этим выделялось правление Александра I. Еще со времен Петра остро стояла проблема размещения гвардейцев. Первоначально солдат и офицеров для постоя определяли во все жилые помещения Петербурга. Для этого существовали довольно жесткие нормы. На каждый постой выделялась одна койка на трех солдат, из расчета, что один из них спал, а два других бодрствовали: один нес службу, а второй отдыхал.
Кроме гвардейцев в городе еще находились обычные армейские и казачьи полки, флотские экипажи. Служба в гвардии не ограничивались только одной столицей. Значительная часть гвардии была дислоцирована в Царском Селе, Петергофе, Гатчине и Варшаве.
Со времени основания Петербурга стали возникать гвардейские полковые слободы. Под них осваивались новые окраинные участки земли, осушались болота, капались водоотводные каналы, прокладывались и мостились широкие улицы, строились казармы-дворцы, военно-учебные заведения и госпиталя.
Гвардейцы всегда задавали тон всей городской жизни, не только военной или дворцовой. Именно в гвардейских полках собирался весь цвет тогдашней русской аристократии и самые лучшие солдаты.
Теперь мы с большим интересом ходим по старым городским улицам, мостам и площадям, которым возвращаются их прежние имена. Часть их связана с императорской гвардией. Вместе с ними мы возвращаем свою историю.
СЕМЕНОВЦЫ
Лейб-гвардии Семеновский полк был одним из самых старых полков русской армии, который вместе с лейб-гвардии Преображенским полком с осени 1683 года положил начало русской регулярной армии, созданной русским царем и императором Петром I. В послужном списке первых “потешных” полков Семеновский полк упоминается под 1683 годом. В знак особого отличия в созданной Петром Табели о рангах штаб и обер-офицерам полка было пожаловано старшинство на два чина выше, чем у армейских офицеров. Таким образом, особое положение служащих в гвардии узаконивалось практически с самого ее основания. Полковым праздником семеновцев был день Введения во Храм Пресвятой Богородицы – 21 ноября по старому стилю. Официально годом создания полка, как регулярной воинской части, принято считать 1692 год.
За 200 лет службы государю и Отечеству семеновцы не однажды отличились в военных кампаниях. Семеновский полк участвовал в Азовском и Прутском походах, во всех решающих сражениях Северной войны 1700-1721 годов. В Русско-турецкой войне 1735-1739 годов участие из его состава принимал один сводный батальон. В других сражениях XVIII века так же всегда были охотники от Семеновского полка. С 1805 по 1814 год полк находился на полях сражений с республиканской наполеоновской Францией, но по большей части гвардейцы оставались в резерве. Тем не менее, случаи отличиться им предоставлялись: это самоотверженная атака гвардейской пехоты при Аустерлице и, конечно, незабываемый для русской гвардии бой при Кульме. О геройских подвигах полка лучше всего говорили его наградные Георгиевские знамена. В компанию 1814 года полк дошел до Парижа.
Не менее известна роль Семеновского полка во внутриполитической жизни России. Семеновцы – непременные участники, а иногда и вдохновители дворцовых переворотов XVIII века. В мундире обер-офицера Семеновского полка Екатерина II возглавила поход гвардии на Петергоф в день переворота 28 июня 1762 года. В марте 1801 года именно Семеновский полк решил участь свергнутого императора Павла I. Во времена царствования Александра I Семеновский полк считался самой преданной государю и любимой им гвардейской частью. Попасть в него на службу можно было только с помощью очень сильной протекции.
ВОЕННАЯ ФОРМА
Как же выглядели гвардейцы в царствование Петра I? Мундир у преображенцев был зеленого, а семеновцев светло-синего цвета. С 1720 года цвет кафтанов у преображенцев и семеновцев стал одинаковым - темно-зеленым, а солдатские воротники – красными у преображенцев и светло-синими у семеновцев.
В холодное время поверх кафтана надевалась епанча - плащ зеленого сукна. У офицеров кафтаны непременно обшивались золотым галуном по борту, обшлагам и карманам. Галунная обшивка имелась и на полях офицерских шляп. У офицеров был еще один знак отличия – шарф, плетеный из красных, синих шелковых и серебряных нитей, который перекидывался через правое плечо и завязывался на левом бедре двумя кистями. В зимних кампаниях войска обеспечивались овчинными тулупами. В караулы и походы полагалось обувать сапоги с раструбами. В те времена гвардейцы носили волосы выше плеч, бороды брились, но все носили усы.
Правнук основателя империи и страстный поклонник прусского короля государь Петр Федорович русскую гвардию не жаловал, презрительно называя ее своими янычарами. При нем гвардейцев переодели в узкие мундиры, скопированные с прусских образцов с сохранением прежних российских цветов. Но не неудобство военной формы раздражала гвардейцев. Для всех них это был мундир врага, с которым Россия воевала семь лет.
При императрице Екатерине II гвардейцам были возвращены прежние мундиры старого образца, свои, прусские, “они тут же начали рвать и колоть штыками, радуясь и при этом как малые дети”. Вольностей при императрице у гвардейцев стало много. Она приняла на себя звание полковника Семеновского полка, являясь им одновременно еще в трех других. В те времена офицеры гвардии соревновались между собой в роскоши, заводили новомодные кареты с гайдуками, дорогие мундиры за 120 рублей и роскошные меховые шубы. Все это часто вело многих из них к долгам и разорению, делая неспособными к несению обычной воинской службы. Все время у офицеров уходило на светскую жизнь и бесконечные кутежи.
Взошедший на престол Павел I принялся активно исправлять все упущенное его матерью. Для начала гвардейцам был введен простой мундир, стоивший всего 22 рубля. В холодное время года добавлялись фуфайки, форменные камзолы подбивались мехом. Ношение любой гражданской одежды, шуб для офицеров теперь было строго запрещено. Вводилась новая военная униформа, которая снова имела в своей основе прежние прусские образцы. Цвет гвардейских мундиров оставался зеленым, с офицерских нагрудных знаков исчезла надпись “1700. NO. 19.”, зато появился любимый Павлом Мальтийский крест.
С начала царствования императора Александра I в гвардии и во всей армии снова стала вводиться новая, более удобная форма. Отменили поднадоевшие напудренные парики и косы, солдаты стали стричься под гребенку. Теперь у гвардии появились мундиры фрачного типа, сохранившие темно-зеленый цвет, суконные шапки-кивера, украшенные султанами, погоны и фуражки. Когда офицеры вернулись из неудачного заграничного похода 1807 года, их ожидало неожиданное новшество: в русской армии были введены офицерские эполеты по образцу французской армии. Особого энтузиазма это не вызвало. Офицеры шутили, что “теперь Наполеон у них сидел на плечах”. Правда, у гвардии, в отличие от остальной армии, эполет носился только на левом плече, на правом оставался аксельбант. Но уже с 1809 года и у гвардейцев стало по два эполета.
Со временем золотые эполеты, а позднее погоны стали для офицеров отличительным знаком их принадлежности к особой военной касте. Лишение погон производилось при разжаловании офицера за тяжкие преступления и считалось для него большим позором, потерей чести. Перешедшие на службу к большевикам офицеры после октябрьского переворота 1917 года погоны больше не носили. В Красной армии они были отменены. Так продолжалось до января 1943 года, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР было снова введено ношение погон всеми военнослужащими. Одним из инициаторов этого знаменательного для армии события стал генерал Алексей Игнатьев, в прошлом граф и царский офицер. В этой связи в русской эмиграции даже появились надежды на скорое изменение идеологического курса в СССР. Всех их ждало горькое разочарование…
С начала XIX века соблюдение военной формы стало выполняться неукоснительно. За этим строго следили все высшие чины государства. Нарушение правил ношения формы могло закончиться для офицера, не говоря уже о солдатах, военным судом.
В царствование Николая Павловича гвардейцы получили на пуговицы изображение двуглавого орла, а кивера сменились на каски из лакированной кожи с козырьками спереди и сзади. Офицерские шпаги сменили на полусабли, хотя вне строя при мундирах шпаги оставались, не будучи уже настоящим боевым оружием. Офицерам было дозволено носить усы, а на эполетах появились привычные для сегодняшнего дня звездочки. Нижним чинам гренадерских рот Семеновского и Преображенского полков, находившихся на службе в день смерти Александра I, было дозволено носить на погонах его бронзовый вензель с короной. При их увольнении со службы или производстве в офицеры этот вензель полагалось носить на левой стороне груди. Это высочайшее повеление было обнародовано уже на следующий день после восстания на Сенатской площади - 15 декабря 1825 года.
К 1882 году форма гвардейцев претерпела новые значительные изменения. Произошла ее основательная “русификация” – русские сапоги, темно-зеленые гимнастерки по типу поддевки, кушак, шаровары. Их дополняли шинель, фуражка-бескозырка, а в “царские дни” - круглая каракулевая шапка. Далеко не всем офицерам пришлась по вкусу такая новая форма. Некоторые из них из-за этого даже решили подать в отставку, поскольку в отставке могли по-прежнему носить старую форму. Только к 1908 году гвардейцы получили мундиры “лацканного типа” и кивера, похожие на старые образцы 1812 года.
Не скрою, что в училище и в годы офицерской службы военная форма была для нас предметом особой гордости. Кроме этого она обладала особым свойством делать нас старше и мужественнее. Помню, как оказавшись в своем первом отпуске, пришел на школьную встречу выпускников. В военной форме нас было всего двое, мы сразу оказались в центре всеобщего внимания. Золотые парадные погоны подполковника и теперь, спустя многие годы, бережно хранятся в шкафу рядом с погонами, орденами, медалями и другими памятными предметами, напоминающими о военной службе отца и деда нашему славному Отечеству. Оно всегда у нас было только одно…
СИСТЕМА КОМПЛЕКТОВАНИЯ
Как принято, в гвардию солдатами отбирали только самых красивых, высоких и крепких по сложению и состоянию здоровья молодых людей. В Семеновском полку при этом особое предпочтение отдавалось русым или шатенам. Получалось, что цвет, масть и рост для солдат-гвардейцев всегда имели особое значение, поскольку радовали глаз высочайших особ на официальных приемах и внушали уважение иностранным гостям.
По традиции офицерами в гвардейском полку служили только родовитые дворяне, особая каста военных с известными фамилиями, поколениями состоявших на службе Отечеству. Хотя случались и исключения, когда в офицеры мог со временем выйти и простолюдин, поступивший в полк вольноопределяющимся или солдатом и пройдя соответствующую подготовку и сдавший экзамены на офицерский чин.
В петровское время при Семеновском и Преображенском полках существовали специальные Инженерные школы. Как гласил царский указ, чтобы: “…прибывающие в зимнее время в Петербург офицеры и унтер-офицеры… не проводили время в праздности и гульбе, а обучались инженерству”… “Зело нужно дабы офицеры знали инженерство, буде не все, то хотя часть оного, ибо случаетца кто куда откомандирован бывает вдаль или на какой пост. Где надлежит оборону себе сделать, а инженеров не всегда в такие малые дела посылать”... Всем посещавшим эти занятия офицерам предоставлялись определенные льготы по службе.
После упразднения Инженерных школ в 1749 году все учебные принадлежности были заботливо сохранены и переданы в полковые школы для солдатских детей. Видимо среди них были весьма одаренные ученики, так как с 1753 года Семеновский полк оплачивал некоторым из них обучение в Императорской Академии художеств. Такая школа для солдатских детей существовала в полку вплоть до 1917 года.
Унтер-офицеров в Семеновском полку готовила специальная полковая школа для нижних чинов. Туда отбирали наиболее смышленых, здоровых и ловких солдат. Кроме стрелкового дела, строя, уставов и гимнастики их учили еще и множеству других наук: грамоте, гигиене, истории, топографии и географии. Учащийся в учебной команде … “не мог не знать, с кем у Российской империи общие границы, какой главный город в Германии и сколько населения во Франции. Одним словом, это была смесь военного училища с народным университетом”.
Во времена благословенного века царствования императрицы Екатерины II служба молодых дворян в гвардии была приятной и необременительной. Многие из них заручались рекомендациями и сразу получали звания капрала или сержанта. Другие служили при полках “недорослями”, продвигаясь по службе в чинах и не выезжая при этом из родительского дома. Так они постепенно поднимались до обер-офицерских чинов, а потом переходили в армию с повышением на два чина в соответствии с “Табелью о рангах”. При этом такие офицеры исправно получали от государства жалованье и пенсию после выхода в отставку.
На память приходят известные строки первой главы повести Александра Сергеевича Пушкина “Капитанская дочка”: “Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы, куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук”.
По словам современников в гвардии при Екатерине Великой не столько служили, сколько “записывались”. А еще это время запомнилось тем, что Россия вела победоносные войны и екатерининские дипломаты гордо заявляли, что “ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без нашего согласия”. Гвардейские полки в этих сражениях принимали весьма ограниченное участие, в основном оставаясь при дворе и императрице.
В Семеновском полку начинал свою службу генералиссимус Александр Васильевич Суворов, гениальный полководец и один из основоположников русского военного искусства. За всю свою долгую военную службу он не проиграл ни одного сражения, причем большинство из них были выиграны им при численном превосходстве неприятеля. К слову в июле 1942 года в СССР был утвержден специальный орден Суворова, которым награждались командиры высшего состава за умелое проведение боевых операций, обеспечивших победу над врагом. Есть такой орден и в современной России.
В 1742 году двенадцати лет отроду будущего полководца зачислили мушкетером в лейб-гвардии Семеновский полк, в котором в 1748 году он начал свою действительную военную службу, постепенно повышаясь в звании. Здесь юный Суворов прослужил шесть с половиной лет. В это время он продолжал еще свое обучение самостоятельно и, посещая занятия в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, где изучил несколько иностранных языков.
О великом русском полководце сегодня написаны сотни книг, поэтому приведу здесь лишь один широко известный эпизод о его службе в Лейб-гвардии Семеновском полку. Он давно превратился в солдатскую легенду, передававшуюся многими поколениями. Однажды, будучи в карауле, Суворов стоял на часах у Монплезира. Мимо него проходила императрица Елизавета Петровна. Случилось так, что императрица обратила свое внимание на молодого человека и спросила, как его зовут. Узнав, что юноша сын известного ей генерал-аншефа и сенатора Василия Ивановича Суворова, крестника Петра I, она захотела дать ему серебряный рубль. Юноша отказался его взять, ссылаясь на караульный устав, запрещавший брать деньги часовому. Государыня похвалила его за хорошее знание службы и, ласково потрепав по щеке, пожаловала поцеловать свою руку. Монету императрица положила на землю рядом с часовым, добавив при этом, что он может взять ее после смены на посту. Этот серебряный рубль великий полководец потом хранил всю свою жизнь. К слову, свой первый офицерский чин Суворов получил только через двенадцать лет службы в армии.
Впоследствии из лейб-гвардии Семеновского полка вышло еще немало видных российских полководцев, известных государственных и политических деятелей, представителей науки, литературы и искусства.
СЕМЕНОВСКАЯ ИСТОРИЯ
Это повествование оказалось бы неполным без подробного рассказа о восстании полка в октябре 1820 года. Теперь оно более известно как “Семеновская история”. Семеновский полк находился на особом положении в гвардии – его шефом был сам император. Естественным делом считалось, что в нем не применялись телесные наказания и бранные слова по отношению к солдатам. Лучшего для простолюдинов, облаченных в военную форму, тогда даже придумать было невозможно. Пример такого человеческого отношения к подчиненным показывал сам командир полка, генерал-майор Яков Потемкин. При нем семеновские солдаты даже “со своими знакомыми из простонародья были несколько надменны и всегда учтивы”.
Большинство солдат полка были грамотными, читали журналы и газеты, в чем им способствовали офицеры, среди которых находилось немало будущих декабристов: Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Сергей Трубецкой, Петр Чаадаев, Иван Якушкин, Михаил Бестужев-Рюмин, Федор Шаховский. Однако в Военном департаменте времен Аракчеева такие полковые порядки показались подобными острому гвоздю в сапоге. Считалось, что без суровых телесных наказаний русский солдат не мог быть преданным своему государю. Многие гвардейские офицеры из соседних полков увидели в этом республиканское вольнодумство и дурной пример, отбивавший у солдат охоту к службе и уважение к начальству. К императору стали поступать доносы. Его убедили сменить либерального командира Семеновского полка, не желавшего бороться с вольностями среди солдат и офицеров.
Это было время, когда происходили революционные события в Пьемонте, Неаполе, Испании. На конгрессе в Троппау в ноябре 1819 года было принято решении о праве союзных держав России, Австрии и Пруссии вмешиваться в дела других европейских государств, с целью подавления народных выступлений.
Занимаясь наведением порядка за границей, император получал из России одно неприятное известие за другим. Ему писали, что в Семеновском полку офицеры организовали “подозрительное общество”, вместе обедают и учатся. Это его раздражало: с лета 1820 года крестьянские бунты следовали в России один за другим. Жгли помещичьи усадьбы, было убито несколько помещиков. Для подавления бунтов крестьян посылали войска, в них стреляли, судили, сажали в тюрьму, били кнутом и ссылали в Сибирь…
Теперь еще и тревожные вести о Семеновском полку. Этот полк у государя хотя и любимый, но часто возбуждал неприятные тайные воспоминания об участии его офицеров в убийстве отца, императора Павла. Тогда и пришло решение назначить туда нового командира, “чудесного фронтовика” полковника Федора Шварца для наведения уставного порядка. Этот полковник был уже известен тем в армии тем, что в Калужском гренадерском полку, которым прежде командовал, забил насмерть половину солдат. В военном ведомстве полагали, что так удастся выбить дурь из голов семеновцев.
Полковник Шварц, в поставленной ему роли “железной метлы”, явно переусердствовал. Именно его действия вызвали упорное сопротивление и восстание семеновцев. Заслуженных солдат, героев Отечественной войны 1812 года, этот пришелец иноплеменный на русской службе лишил всякого отдыха и принялся тиранить, проявляя при этом сноровку опытного специалиста. За шесть месяцев семеновские солдаты получили в совокупности 14250 палочных ударов. Шварц изобретал все новые наказания, например, пытку под видом учения-смотра. Десятками, вызывая к себе солдат на квартиру, где учил их шагистике, заставляя часами неподвижно стоять, связывал им ноги в лубки. Он наказывал их за малейшую неисправность в обмундировании, не оставляя времени на его чистку и починку. Ротные и взводные командиры пытались как-то помочь солдатам, но мало что могли сделать.
В конце концов, 16 октября 1820 года разразилась настоящая катастрофа. В полку было объявлено общее построение. Один из опоздавших солдат не успел вовремя застегнуть свой мундир и стал в строй. Шварц подбежал к нему и плюнул в лицо, а потом вывел его перед строем и потребовал, чтобы теперь это сделали все солдаты полка. В тот же день он против устава отдал приказ о телесных наказаниях солдат-ветеранов, награжденных орденами. В ответ на это первая гренадерская рота заявила своему ротному командиру от имени всего полка, что более не желает служить под началом Шварца. Вся эта рота была арестована в манеже и отправлена в Петропавловскую крепость.
Утром следующего дня возмущение и отказы подчиняться коснулись уже всего полка. Шварц испугался за свою жизнь, покинул расположение полка и больше там не появлялся. Командование оказалось в затруднительном положении. Другие гвардейские полки могли отказаться подавлять семеновцев. Петербургский генерал-губернатор Милорадович приехал в полк уговаривать солдат повиноваться, но семеновцы упорно отказывались от Шварца.
Нужно сказать, что неповиновение начальникам во все времена считались в армии тягчайшим воинским преступлением, а подача коллективных жалоб было категорически запрещено. Возможность их подачи рассматривалось только солдатом лично, при проведении строевого смотра старшими начальниками. Получалось, что назревал солдатский бунт, да еще и при оружии. Впрочем, никакого вооруженного сопротивления властям они не оказывали. Мало того, узнав, что 1-я рота полка уже сидит в крепости, остальные солдаты тоже добровольно направились туда, соблюдая при этом порядок и дисциплину.
В Петербурге только и разговоров было, что о семеновцах. Фактически все слои общества осуждали полковника Шварца и жалели солдат, которые повели себя благородно и выдержанно. 1-й батальон Семеновского полка был предан военному суду, зачинщиков прогнали сквозь строй, а остальных солдат приговорили к ссылке в дальние гарнизоны. Остальные батальоны были раскассированы по разным армейским полкам. Семеновский полк был целиком набран заново, с чем остальные гвардейские полки долгое время не хотели примириться.
Получив доклад о происшедшем, Александр долгое время не мог поверить, что эти события …“были вымышлены солдатами или происходило единственно, как показывало следствие из-за жестокого обращения с оными полковника Шварца”. “Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера… Отчего же вдруг сделаться ему варваром?.. По моему убеждению, тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное, … Признаюсь, что я его приписываю тайным обществам, которые мы имеем… и коим весьма неприятно наше соединение и работа в Троппау”.
Как бы странно это не звучало, но неповиновение и солдатский бунт в Семеновском полку император приписывал международному заговору, тайной революционной организации, нити которой протянулись до самого Петербурга. В этом он увидел попытку подорвать единство европейских монархов. Он глубоко ошибался, в дальнейшем следствием было точно установлено, что ни один офицер Семеновского полка, включая даже будущих декабристов, не был помощником солдат в их неподчинении полковнику Шварцу. Большинство из них с сочувствием относились к своим подчиненным, но этим все и заканчивалось. Офицеров и солдат в Российской империи, вместе проливавших на поле брани свою кровь, еще долго разделяла целая пропасть.
После этого события Семеновский полк сохранил свой статус старейшего в императорской гвардии и русской армии, но уже никогда не пользовался прежним доверием императоров, каждый из которых с восшествием на престол создавал новые гвардейские полки, становившиеся любимыми и наиболее приближенными.
НЕВЫУЧЕННЫЕ УРОКИ
История телесных наказаний в армиях европейских государств насчитывала много веков. Военные организации всегда отличались по этой части особой жестокостью. Исполнение ими своего назначения связывалось с опасностью и необходимостью жертвовать своею жизнью. Оттого побуждение солдат к постоянному повиновению часто предполагало такие суровые формы наказания, что выдержать их получалось труднее, нежели погибнуть в настоящем сражении.
Особой жестокостью отличались наказания солдат и матросов в Англии, Голландии, Швеции. Не сильно отставала от них и Российская империя. Для телесных наказаний солдат в каждой роте, батальоне, полку имелся целый набор специальных инструментов, куда входили кнут, батоги, плети, шпицрутены и розги. Даже это помогало мало. В эпоху Петра Великого число бежавших солдат из 150-тысячной Русской армии доходило до 20 тысяч. Вплоть до начала XX века побеги являлись одним из самых распространенных воинских преступлений.
С XVIII века в Европе начали постепенно отходить от практики телесных наказаний. Первой это сделала Франция после своей Великой революции. Затем ее примеру последовали Бельгия, Пруссия и Италия. Последней среди европейских держав стала Российская империя, где телесные наказания в армии и на флоте отменили только в июне 1904 года. Однако уже во время Первой мировой войны в 1915 году была снова введена порка солдат розгами как дисциплинарное наказание.
О том, что в Русской армии до 1917 года нижний чин оставался существом абсолютно бесправным, и его начальники, прежде всего офицеры, могли совершенно свободно унижать, оскорблять, избивать и калечить солдат вплоть до безнаказанного смертоубийства, классики русской литературы писали много и ярко. Особенно после тяжелого поражения в русско-японской войне, когда в среде русской интеллигенции стало неприличным говорить и писать об армии в уважительном и доброжелательном тоне. Широкую известность получил рассказ Льва Толстого “После бала”, а повесть Александра Куприна “Поединок” долгое время считалась в обществе главной энциклопедией армейской жизни:“Часто издали, шагов за двести, Ромашов наблюдал, как какой-нибудь рассвирепевший ротный принимался хлестать всех своих солдат поочередно, от левого до правого фланга. Сначала беззвучный взмах руки и - только спустя секунду - сухой треск удара, и опять, и опять, и опять… В этом было много жуткого и омерзительного. Унтер-офицеры жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словесности, за потерянную ногу при маршировке, - били в кровь, выбивали зубы, разбивали ударами по уху барабанные перепонки, валили кулаками на землю. Никому не приходило в голову жаловаться: наступил какой-то общий чудовищный, зловещий кошмар; какой-то нелепый гипноз овладел полком.
<...>
Он остановился на минутку и в просвете между палатками увидел своего фельдфебеля Рынду, маленького, краснолицего, апоплексического крепыша, который, неистово и скверно ругаясь, бил кулаками по лицу Хлебникова. У Хлебникова было темное, глупое, растерянное лицо, а в бессмысленных глазах светился животный ужас. Голова его жалко моталась из одной стороны в другую, и слышно было, как при каждом ударе громко клацали друг о друга его челюсти”.
После выхода в печати повесть “Поединок” получила самые лестные отзывы в среде демократически настроенной интеллигенции. Сами же, офицеры, восприняли это произведение, как оскорбление своей воинской чести. Александра Куприна обвиняли в клевете на армию и в подрыве государственного строя. Грань между правдой и полуправдой часто оказывалась очень тонкой. Меру ее каждый из авторов определял для себя сам. Наверное, разумнее всего было показывать разные точки зрения, делать их доступными массовому читателю. Тем интересней для меня, оказалось, знакомство с военно-мемуарной литературой написанной кадровыми офицерами прежней школы: “Старая армия”, “Офицеры”, “Путь русского офицера” А. И. Деникина и “Пятьдесят лет в строю” А. А. Игнатьева. В начале 90-х годов прошлого века вышла 16-ти томная серия книг избранных мемуаров и дневников наиболее авторитетных и видных лидеров белого движения “Бълое дъло” (Белое дело).
В войсках всегда находились командиры, которых нижние чины любили и почитали как отцов своих, защищали и закрывали своими телами в бою. Истоки массового героизма русских солдат заключались совсем не в страхе и жестокости их наказания. Это касалось всего периода русской военной истории, и ее советский этап тоже не был в ней исключением.
Вольно или нет, но тогда в глазах русского общества постепенно разрушался образ армии как защитницы Отечества, главной опоры в годы внутренней смуты. Вспомнилось, как при последнем президенте СССР Михаиле Горбачеве развернулась активная компания в средствах массовой информации по шельмованию Советской армии. Дело дошло до того, что в обеих столицах офицерам было рекомендовано “исключить появление в военной форме в общественных местах в неслужебное время”. Опасались различного рода провокаций. Основания для этого у командования военных округов были. Никакой правды возмутители спокойствия не искали, а итог получился похожим на далекие события 1917 года: все рухнуло, не стало союзного государства…
А тогда, после “Семеновской истории”, правительство пребывало в растерянности и мучительных сомнениях. Великий князь Константин писал императору Александру, что он [Александр]сам заразил всю армию, разослав в ее недра опальных семеновцев… Это распространит заразу повсюду”. Константин был недалек от истины: будущие декабристы, особенно в Южной армии, весьма рассчитывали на семеновских солдат как на прекрасную образованную агитационную силу среди нижних чинов.
ХРАНИТЕЛИ ТРАДИЦИЙ
Что представлял собой военный городок Семеновского полка в начале XX века? От Управления Юго-Западной железной дороги, рядом с Царскосельским вокзалом и до Звенигородской улицы, вдоль Загородного проспекта тянулось пять однотипных и строгих по своему внешнему виду красно-коричневых двухэтажных домов. Это были казармы Семеновского полка. Как все они тогда выглядели, сегодня дают представление сохранившиеся дома № 10 и 12 по Рузовской улице. Это классический фасад, лишенный каких-либо украшений, увенчанный посередине простым треугольным фронтоном.
К этому времени у семеновцев появилось постоянное помещение под офицерское собрание, которое располагалось на первом этаже бывшей солдатской казармы в доме №50 по Загородному проспекту. На втором этаже в этом здании находилась полковая канцелярия, в подвале работала кухня собрания, имелись специальные помещения для содержания арестованных нижних чинов. Историческое здание Офицерского собрания до наших дней не сохранилось. Позднее на этом месте находилось управление железной дороги, а в1950-е годы здесь построили известное нам здание вестибюля станции метро “Пушкинская”. Другой офицерский дом в сильно измененном виде сохранился на Загородном проспекте, 54.
Офицерское собрание являлось чем-то вроде полкового клуба, решавшего многие вопросы повседневной жизни и поддерживавшее двухсотлетние воинские традиции семеновских гвардейцев. Собрание являлось местом постоянных встреч сослуживцев. Здесь завтракали и обедали, встречали прибывавших в полк новых офицеров и командира, совместно отмечали праздники и провожали уходивших в отставку и к новому месту службы. Каждый офицер здесь имел свой счет, по которому мог питаться в кредит до 1 мая. В этот день полк выходил в летние лагеря и все долги по традиции оплачивались.
В собрании помимо столовой, богатой библиотеки и всего прочего имелся полковой музей – хранилище особо почитаемых полковых реликвий. В нем находились шпага и палаш А. В. Суворова, полковые знамена времен Петра I, его собственноручные указы, мундир полкового офицера Талызина, в котором Екатерина II во главе гвардии выступила из Санкт-Петербурга в Ораниенбаум свергать своего мужа Петра III и многое другое. Стараниями многих деятельных офицеров к началу Первой мировой войны музей полка имел уникальную коллекцию редчайших исторических реликвий. Обыкновенно полковой музей был доступен не только офицерам, но и нижним чинам. Все будущие полковые унтер-офицеры наряду с прохождением в учебной команде курса русской истории приходили сюда, “где им все наглядно показывалось и объяснялось”.
Семеновцев всегда отличало бережное отношение к своим полковым традициям, они соединяли офицеров и солдат в единый военный организм. Первая и древнейшая из них, определялась личностью Петра I, памятью о царе, основателе империи, гвардии и армии. Не менее важными для семеновцев были воспоминания о службе в составе полка великого русского полководца генералиссимуса А. В. Суворова. Они гордились решающей ролью своего полка в свержении “антироссийских” монархов и временщиков (Бирона, Миниха, Петра III, Павла I) и возведении на трон монархов – патриотов (Елизаветы Петровны, Екатерины II, Александра I).
Несмотря на то, что Преображенский и Семеновский полки были, так сказать, “единоутробными” по своему рождению и дата у них была одна и та же – 1683 год, но Преображенский полк всегда считался “1-м в Российской армии”, а Семеновский – “2-м полком”. При этом Семеновский полк при случае всегда подчеркивал свои претензии на право называться первым полком гвардии. Прежде всего, в полку свято чтили память о решающей роли семеновцев в разгроме шведского корпуса Левенгаупта в сражении у деревни Лесной 28 сентября 1708 года. Эту победу сам Петр I называл “матерью Полтавской виктории”.
Другим, а может быть и первым по значимости предметом гордости для семеновцев, была принадлежность к полку великого русского полководца генералиссимуса, князя Италийского и графа А. В. Суворова – Рымникского, начинавшего свою службу солдатом именно в Семеновском полку. До конца существования полка в его составе 8-я рота, в которой когда-то служил А. В. Суворов, носила официальное название “8 Генералиссимуса князя А. В. Суворова” (ГСК).
Старейшей традицией полка “2-го полка” считались особые отличия в расцветке обмундирования. У семеновцев кант, петлицы и околыш на фуражке – сине-голубые, отличавшие их от других гвардейцев. У преображенцев они всегда были красными. Сохранялись особые традиции в функциональном использовании полков. Преображенский полк, обыкновенно, нес дворцовую службу, а Семеновский полк охранял государственные учреждения.
Гордость за историю своей части прививалась каждому, кто приходил служить в гвардию. Хорошим правилом считалось, придя в полк подпоручиком, закончить службу в нем полковником, принять участие во всех его кампаниях и войнах. В полку существовало и всячески поддерживалось общество ветеранов, представители которого обязательно присутствовали на всех праздниках и торжественных мероприятиях.
Немало традиций имелось и в обычной будничной службе. Среди офицеров было принято наносить визиты в дома к командиру и своим сослуживцам, вместе посещать балы и театры, церковные службы. Хорошим тоном было поддерживать широкие дружеские связи в полковой среде. Благодаря общему позитивному настрою и Собранию многие конфликты, возникавшие среди офицеров, улаживались бескровно.
Обычно дома для офицеров полка строились в удобной близости от казарм на Загородном проспекте и Звенигородской, Рузовской и других окрестных улицах. Все они отличались от солдатских казарм своими размерами и общей представительностью. Об уровне жизни гвардейцев лучше всего говорили их условия проживания. Офицер имел квартиру в шесть комнат с парадным для себя и черным ходом для прислуги. Здесь имелись просторные залы с высокими потолками, камин и балкон. Конечно, все это офицер получал не с первого дня своего прибытия в полк. Тем не менее, даже казенные квартиры молодых офицеров-холостяков по свидетельству очевидцев оставляли самое благоприятное впечатление.
Основная часть офицеров проживала здесь, в военном городке и вносила за это весьма умеренную квартирную оплату. Гораздо больше расходов им доставляло содержание своей парадной формы, участие в различных официальных мероприятиях и ведение светской жизни. Столичная жизнь гвардейского офицера оставалась дорогим удовольствием и требовала привлечения немалых дополнительных средств. Случалось, что гвардейцами оказывались и малообеспеченные люди, которым ради этого приходилось отказывать себе во всем. Однако же и такие офицеры часто не теряли уважения в полку. Они старались доказывать свою состоятельность умением командовать солдатами и храбростью в бою. В итоге эти офицеры часто добивались по службе гораздо большего. Следовало помнить, что главной целью гвардии были не почести и светские развлечения, а служба царю и Отечеству.
Особо следовало остановиться на полковом соборе Введения во храм Пресвятой Богородицы – красы и гордости семеновских гвардейцев. Место ему определили на Загородном проспекте напротив Офицерского собрания. Строительство церкви началось в 1837 году. Ее архитектором стал К. А. Тон, прославленный зодчий, автор блистательного храма Христа Спасителя. В создании этих величественных культовых сооружений были учтены традиции русской средневековой архитектуры, заставлявшие вспоминать московские соборы XV-XVI веков. Помощниками К. А. Тона в строительстве храма были архитекторы Н. Л. Бенуа, К. К. Майер, А. К. Росси – сын прославленного зодчего Карла Росси; художники П. В. Басин, Т. А. Нефф, В. К. Сазонов. Иконы для храма писали Ф. П. Брюлло, Т. А. Нефф и В. К. Шебуев.
Около двух третей средств, необходимых для строительства, пожертвовал лично император Николай I. Он же утвердил этот тип храма как образцовый их создания во многих других городах России.
Спустя пять, лет 20 ноября 1842 года полковой храм был освящен в присутствии Николая I. Как было принято, в соборе проходили торжественные богослужения в дни полковых праздников, на которых так же присутствовал император.
Много позже, уже в эмиграции, семеновцы вспоминали, что внутри храм был удивительно хорош. При входе поражали его высота и стройность линий. Огромный купол покоился на четырех массивных колоннах, деливших собор на обширную центральную часть и две боковых. Главными святынями считались полковые иконы – Спаса Нерукотворного и Божией Матери “Знамения”, подаренные Петром I и находившиеся вместе с полком в битвах при Лесной и Полтаве. На задних колоннах, на стороне, обращенной к алтарю, на высоте человеческого роста, висели старые полковые знамена, начиная со времен Петра. В двух колоннах, в особых ковчегах, за решеткой и под стеклом хранились золотые жезлы фельдмаршалов, начинавших службу в Семеновском полку. В соборе собирались военные трофеи и реликвии: неприятельские знамена, ключи от взятых крепостей. На стенах центрального престола находились мраморные доски с именами павших в боях гвардейцев, панихиды по которым проходили в день полкового праздника. С конца XIX века в храме стали размещать личные награды, документы и портреты особо отличившихся в сражениях солдат и офицеров Семеновского полка.
СЕМЕНОВСКИЙ ПОЛК В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Начало мая 1914 года в Петербурге по традиции ознаменовалось торжественным парадом войск столичного гарнизона на Марсовом поле в присутствии императора. Открывали прохождение войск казачьи сотни его собственного конвоя в алых чекменях. Печатая шаг, проходили военные училища. Отличную строевую выучку демонстрировала знаменитая Петровская бригада, составленная из Преображенского и Семеновского гвардейских полков. Затем следовали измайловцы, егеря, Павловцы с ружьями наперевес… В центре поля оркестр-хор Преображенского полка воодушевлял участников парада историческими полковыми маршами.
После царского “спасибо” полки возвращались домой. Шли и семеновцы, по-молодецки весело чеканя шаг и распевая свой полковой марш. Полк привычно проследовал по Садовой и Гороховой улицам за Семеновский мост на реке Фонтанке. Там начиналась его слобода. Действительно такие парады и шествия завораживали многочисленных зрителей, но что делать, если гвардейцев встретит не плац Марсового поля, а овраги с колючей проволокой, за которыми их будут ждать хладнокровные пулеметчики, великокняжеские полководцы тогда не слишком задумывались.
К сожалению, в рамках текущей военной подготовки столичных гвардейских частей уделялось недостаточное внимание повышению уровня знаний офицеров, проведению тактических занятий, владению оружием, налаживанию взаимодействия родов войск в полевых условиях. Вместо этого главным критерием выучки гвардейских частей оставалась безупречная стройность марширующих колонн на парадах, бравый вид солдат и офицеров. Закономерно, что и полевые занятия столичной гвардии под Красным Селом в начале XX века превратились в формальность, где многое делалось картинно и по старинке на открытых удобных для зрителей позициях.
Великий князь Николай Николаевич на подобных летних маневрах 1913 года, подводя итоги, высказал глубокомысленную фразу, характеризовавшую уровень военно-стратегического мышления высшего генералитета: “… Я могу прибавить, что маневр разыгрался отлично: пехота наступала, кавалерия скакала, артиллерия стреляла. Благодарю вас, господа!...” С такой формулой оценки русская армия вступила в Первую мировую войну, имея своими противниками хорошо подготовленные германскую и австро-венгерскую армии.
Наступившие события расставили все по своим местам и изменили многие человеческие судьбы. Не остался в стороне от этих событий и Семеновский полк. 2 августа он отправился на фронт, имея в своем составе более трех тысяч солдат и семьдесят семь офицеров. Они сражались в составе первого гвардейского корпуса, который часто посылали туда, где складывалась критическая обстановка. В августе 1914 года главные силы австрийских войск были брошены на Люблин, чтобы прорваться в тылы русских армий, оборонявших Варшаву. Свой первый бой Семеновский полк принял при польском Люблине, где был остановлен брошенный в прорыв неприятель. В последовавшей битве на полях Галиции австро-венгерские армии были разгромлены. Семеновский полк вышел к Кракову.
Теперь военному делу приходилось доучиваться на поле боя. Нехватка полевой выучки у офицеров-гвардейцев компенсировалась их отчаянной храбростью и презрением к смерти, что часто приводило к неоправданным потерям. Они с первых дней войны оказывались более значительными, чем в обычных армейских пехотных полках.
На помощь австро-венгерской армии пришли союзные германские соединения. В октябрьских боях на Висле Семеновский полк защищал крепость Ивангород. Русские войска продолжали нести большие потери. Так, например, после яростной атаки 11 ноября соседний лейб-гвардии Гренадерский полк сократился до размеров батальона. Офицеры менее пострадавших гвардейских кавалерийских полков добровольно переходили служить в пехоту. Там постоянно не хватало младших командиров. Вдобавок начались трудности со снабжением, особенно в артиллерии. 6 декабря 1914 года весь гвардейский корпус вывели на отдых в резерв, 17-16 декабря их посетил Николай II, который вручил георгиевские кресты особо отличившимся в боях солдатам и офицерам. Командир гвардии генерал В. М. Безобразов был причислен к Свите и награжден золотым георгиевским оружием.
В феврале 1915 года семеновцам пришлось предупреждать прорыв противника в тыл Варшавского выступа уже с северного направления. Они вместе с Сибирскими корпусами остановили германцев перед рекой Нарев и не пустили их в Ломжу.
Вечером 19 февраля 1915 года после упорного боя и тяжелых потерь полк зарылся в землю. При этом его 6 рота оказалась выдвинутой далеко вперед. Командовал ею капитан Феодосий Веселаго, личность в полку легендарная, опытный и отважный офицер. Выпускник Пажеского корпуса, он в 1898 году был зачислен в Семеновский полк. С началом войны с Японией пожелал оказаться в действующей армии, для чего стал есаулом Забайкальского казачьего войска. За японскую войну имел все боевые награды до Владимира IV степени. Осенью 1914 года получил Георгиевский крест за то, что в Галиции “2 сентября во главе своей роты бросился на горящий мост и с боем, под непрерывным огнем неприятеля, перейдя реку Сан, овладел переправой”. В бою под Ломжей вместе с ним были прапорщик барон Типольт и подпоручик Тухаческий, впоследствии известный красный командарм и маршал.
Ночью, перед самым рассветом, поднялся сильный туман. Пользуясь этим, германцы скрытно подошли в роте большими силами почти вплотную. Внезапно забросав 6 роту гранатами, они бросились в штыковую атаку. Капитан Веселаго схватил винтовку и отчаянно отбивался, получив одну пулевую рану и две штыковые. Вместе с ним сражалось человек тридцать верных ему солдат-семеновцев, все они не дрогнули и полегли рядом со своим командиром. Еще человек сорок вместе с прапорщиком бароном Типольтом, раненым в руку, отстреливаясь, отошли назад и сумели соединиться с основными силами полка. Остальная часть роты, человек тридцать, вместе с поручиком Тухаческим попали в плен. Через день немцы предложили перемирие на три часа, чтобы русские смогли забрать тела героев, спасших той ночью свой гвардейский полк.
Начатое в феврале 1915 года наступление русских войск в Царстве Польском, оказалось плохо подготовленным. Командование на фронте упорно продолжало бросать в бой свои полки, в том числе и гвардию, которые перемалывались немецкой артиллерией и пулеметами. При незначительном продвижении вперед это наступление стоило русской гвардии 10 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести, а общие потери в наступавших армейских частях составили до 35 тысяч человек. Потом фронт стабилизировался, наступило временное затишье.
По замыслу германского командования в весенне-летней кампании 1915 года, им ставилась задача уничтожить главные силы русских войск. В начале мая 1915 года у Горлицы, между Вислой и Карпатами, австро-германские войска прорвали фронт, началось большое отступление русских армий. Ротный командир Семеновского полка Ю. В. Макаров, вернувшийся в строй после тяжелого ранения, вспоминал: “За время беспрерывных отходов с боями, при полном безмолвии нашей артиллерии, полк сильно растрепался. Во многих ротах осталось по тридцать – сорок человек. Ротами командовали прапорщики и фельдфебели… И все-таки полк ни разу не бежал, в плен попадали только тяжело раненые, которых не было возможности вынести, отходили неизменно в порядке и воинского вида не теряли ни при каких обстоятельствах и ни при какой обстановке”.
Ценой больших потерь в оборонительных боях под Красноставом русские войска замедлили наступление германских войск. 7 июля императорская гвардия снова вступила в сражение с 9-й германской армией под Варшавой и выполнила свою боевую задачу, но из-за ошибок штаба Юго-Западного фронта этот успех был сведен к нулю, вскоре Варшава была сдана. В июле 1915 года генерал Безобразов был отстранен от командования гвардейским корпусом за неподчинение приказам генерала Леша и заменен генералом Олоховым.
“Великое отступление” русской армии летом 1915 года продолжалось по всему фронту, но противник так и не добился своей главной цели. Обескровленная русская армия не была уничтожена и осенью 1915 года фронт снова стабилизировался. Германские войска заняли Польшу, часть Белоруссии, почти всю Литву и Курляндию. Великий князь Николай Николаевич был смещен с поста Главнокомандующего и был назначен наместником на Кавказ для управления силами Кавказского фронта. Руководство Ставкой и Действующей армией взял на себя сам император Николай II.
На протяжении всего 1915 года нехватка вооружения и боеприпасов в русской армии достигла катастрофических масштабов. Артиллерийская поддержка пехоты в ходе боев практически отсутствовала. Гвардейский артиллерист полковник Альфатер вспоминал: “… перед моими глазами, как в калейдоскопе проходят печальные сцены сражения. Ночной отход, артиллерия быстро вступает в дело, но выпускает всего несколько снарядов. И все одни и те же раздраженные вопросы, обращенные к батарее: “Сколько снарядов осталось?”. И всегда одни и те же ответы: сто, восемьдесят, а иногда и меньше. К вечеру дым окутывает наши тылы: командиры поджигают деревни, зерно, выжигаю поля. В армии царит чувство беспомощности, неспособности остановить неприятеля, неотвратимой гибели. Ночью снова отступление, отблески огня, а вдоль дороги толпятся беженцы – дети в колясках, старики с небогатыми пожитками…”.
К этому времени военный Петроград был похож на большой прифронтовой лагерь. Появление на улицах города людей в военной форме стало привычным делом. Семеновские казармы в Петрограде заняли сформированные запасные части. Раненные офицеры и солдаты теперь находились на излечении не только в своем полком госпитале, но и в других лазаретах, появившихся в столице. На Семеновском плацу происходили испытания новой военной техники. Отсюда 19 октября 1914 года после торжественного смотра и напутственного молебна на фронт отправилась 1-я автомобильная пулеметная рота. Бронеавтомобили для нее изготавливались на Ижорском заводе и на заводе “Русский Рено”. В действующую армию направлялась продукция Объединенных мастерских высших учебных заведений, которые работали в здании Технологического института.
Война врывалась в обывательскую жизнь письмами с фронта, официальными сводками военных новостей и многочисленными тревожными слухами. Газеты, афиши на улицах, опубликованные длинные списки потерь и даже скромные незатейливые лубочные открытки – все теперь напоминало о продолжавшейся войне. Новости с фронта могли обсуждать прямо на улицах, вокруг сразу собирались люди. Все больше появлялось свидетелей военных событий, искалеченных солдат и офицеров, прибывавших сюда с фронта. В ту пору граммофонных пластинок с патриотическими записями расходились мгновенно многими тысячами: “Подвиг Риммы Ивановой”, “Георгиевский кавалер”, “Смерь героя”, “Гусары-усачи”, “У берегов голубого Дуная”. В самые тяжелые дни появилась юмористическая пластинка: “В очередь за сахаром, мукою и… любовью!”, представлявшая собой сборник популярных мелодий того времени.
Правда, на заводских окраинах, в деревнях и селах давно уже пели совсем другие песни, которые рождала надорванная войной русская душа:
И вот идет наш бой кровавый
И кровь льется из ран в груди,
Льет по оборванной шинели,
Лежит бедняжка без руки.
Вот санитар к нему подходит:
“Давай тебя перевяжу.”
А тот негромко ему промолвит:
“А я за родину умру.”
Повсюду стихийно организовывались кружечные и вещевые сборы пожертвований в пользу воинов на передовых позициях, для раненых и получивших увечья защитников Родины, членам их семей. Специальные комитеты в Петрограде занимались устройством госпиталей и санаториев поступавших раненых. Создавались временные дома для воинов – инвалидов, приюты ставшимся сиротами. Все чаще мужчин, ушедших на войну, на работе заменяли женщины и дети.
У войны появилось свое “детское лицо”, как бы это не звучало противоестественно. В начале войны патриотические настроения охватили всю Россию, это коснулось и детей. 1915 году Корней Чуковский писал: “Все многомиллионное детское царство в Европе и Азии захвачено ныне войной. Что станет с этим роковым поколением, взрастающим среди громов и пожаров?” В газетах с восторгом рассказывали о поступке 15-летнего Пети Ростова из “Войны и мира”, убежавшего на Отечественную войну 1812 года, печатали его письмо родителям, публиковали патриотические обращения: “Юные герои, благородные мальчики, чистотой души и жаром своих сердец, героизмом и самопожертвованием вы зовете нас к славе и подвигам во имя Отечества!”
Индустрия игрушек шла в ногу со временем, налаживая массовый выпуск кукол-мальчиков в военной форме, кукол-девочек сестер милосердия, появились развивающие игры-головоломки на военную тему.
Участие детей в войне, детский героизм было не таким редким явлением в те годы. С самых первых дней из сел и городов они сотнями бежали в действующую армию и скоро это стало настоящей эпидемией. История сохранила нам имя 16-летнего участника Первой мировой войны Александра Шишина. В раннем возрасте он был отдан в солдатскую школу лейб-гвардии Семеновского полка. После ее окончания мальчик самовольно ушел на фронт и в одном из первых же боев погиб. Часы и три его фотографии недавно передали на хранение в Ратную палату ГМЗ “Царское Село”. Нужно ли были эти жертвы России, способной поставить на фронты Первой мировой войны 16 миллионов солдат?
Главнокомандующий русской армии император Николай II пришел к выводу о необходимости реорганизовать гвардию. В свои планы он посвятил отставленного от командования генерала Безобразова. Гвардия теперь должна была состоять из двух пехотных и одного кавалерийских корпусов. Генерал Безобразов взялся за реализацию этих планов и скоро снова был назначен командовать русской гвардией.
На Юго-Западном фронте с 19 мая 1916 года началось наступление русских войск – знаменитый “Брусиловский прорыв”. 4 июля австро-венгерский фронт был окончательно прорван, русская армия продвигалась вперед большими темпами.
Гвардии ставилась задача поддержать это наступление своими активными действиями на Западном участке фронта. Развивая наступление, гвардейцам следовало нанести поражение австро-германским войскам и взять Ковель. В этих боях принимал участие Семеновский полк. Вначале эта операция шла успешно, русские войска продвинулись вперед на 10 км, захватили 17 тысяч пленных и 86 орудий, но прорвать мощную оборону противника на реке Стоход и взять Ковель им не удалось. Русское командование несколько раз возобновляло свое наступление на Ковель, но оно провалилось. Сказались просчеты, допущенные командованием и особенно тактические ошибки великого князя Павла Александровича.
Только за период с 15 по 28 июля 1916 года гвардия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести около 30 тысяч человек. Семеновский полк, продвигавшийся на вражеские укрепления через болота, потерял более половины своего списочного состава. На отдельных участках семеновцы атаковали противника не менее 17 раз. Из-за больших потерь это сражение вошло в военную историю под названием “Ковельская мясорубка”. Бои затихли только к середине ноября 1916 года. Русские войска оставались на своих позициях у Стохода, готовясь перейти в новое наступление весной 1917 года.
Вспоминая эти дни, подпоручик Семеновского полка Сергей Дирин писал: “ …Все же люди исполнили свой долг и беззаветно вышли из окопов почти на верную смерть. Не только был жив дух мирного времени, но и запасные, влитые в полк при мобилизации, за два месяца пребывания в его рядах, успели слиться с полком, впитать его дух и дисциплину”.
В тот период особое назначение получил Введенский полковой собор. С началом германской войны под ним стали хоронить погибших офицеров. Все тела, которые гвардейцам удавалась вынести с поля боя, привозили в Петербург в цинковых гробах, сделанных из патронных ящиков. Здесь они замуровывались в специальные бетонные саркофаги. К началу 1917 года ими были занята почти вся нижняя церковь. Всего здесь было похоронено 26 офицеров и один из полковых командиров – С. И. Соваж. После войны в храме предполагалось устроить склеп-усыпальницу.
В июне 1917 года гвардейские полки приняли участие в так называемом “наступлении Керенского”, но это была уже не прежняя императорская гвардия. Смертный приговор русской армии и императорской гвардии был вынесен 1 марта 1917 года, когда после отречения императора Николая II решением Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов вышел знаменитый “Приказ №1”, отменявший воинскую дисциплину и звания. В Семеновском полку по этому случаю братались офицеры и солдаты, но серьезных инцидентов в отношении своих командиров не допустили. Армия больше не желала воевать. Вот как об этом вспоминал командующий Западного фронта А. И. Деникин: “Части двинули в атаку, прошли церемониальным маршем две, три линии окопов противника и… вернулись в свои окопы”…
Войска настолько утратили свою боеспособность, что встречная атака трех немецких рот опрокинула и обратила в бегство две русские стрелковые дивизии: 126-ю и 2-ю финляндскую. Противника пытались сдержать более дисциплинированные одиночные рядовые и офицеры-пехотинцы. Вся остальная пехота бежала, заполнив своими толпами все дороги. Как описал это генерал Головин “… производя… “величайшие зверства”…: расстреливая попадавшихся на пути офицеров, грабя и убивая местных жителей, без различия сословия и достатка, под внушенный им большевиками лозунг: “режь буржуя!”, насилуя женщин и детей”.
На фоне надвигавшейся общей катастрофы гвардейские полки все еще сохраняли остатки боеспособности. “Лебединой песней” бывшей императорской гвардии стали июльские бои 1917 года в Прикарпатье под Мшанами и Тарнополем, где особенно отличились старейшие гвардейские полки – Преображенский и Семеновский. Их солдат и офицеров по возвращения в Петроград уже ожидали новые трудные испытания.
За четыре года войны полк выдержал много тяжелых боев, в его составе было немало георгиевских кавалеров. Потери в личном составе оказались огромны, но и в обновленном составе полк сохранял высокую воинскую дисциплину и особую спаянность, которую не уничтожили даже революционные перемены.
Так завершилась славная история легендарного лейб-гвардии Семеновского полка. Ненадолго пережил его и Введенский полковой собор, разрушенный новой властью весной 1933 года. Засыпанный обломками храма, склеп с останками героев Первой мировой войны превратился в общее братское захоронение. Позднее над ним разбили небольшой сквер, по аллеям которого гуляли люди. Самые любознательные из них могли прочитать надпись на уставленной в этом месте стеле: “ Здесь, завершив дела земные, свои знамена полковые не посрамив, богатыри во славу матушки России покой свой вечный обрели”.
В ОГНЕ ТРЕХ РЕВОЛЮЦИЙ
Возвращаясь к истории “семеновского дела”, солдатского бунта и неповиновения, можно сказать, что Семеновский полк полностью реабилитировал себя перед троном в период русской революции 1905 – 1907 годов. Конечно, те далекие события никак нельзя было назвать революционным выступлением солдат, но тень ненадежности одной из старейших частей императорской гвардии легла на многие десятилетия.
Именно лейб-гвардии Семеновский полк блестяще и весьма эффективно выполнил карательную функцию при подавлении декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году. Жестокие действия солдат и офицеров лейб-гвардии Семеновского полка при подавлении этого восстания сыграли решающую роль в прекращении активной фазы революции. Так, офицеры и солдаты полка, возвратили себе репутацию самого преданного и монархически настроенного полка в императорской гвардии. Однако подавление московского восстания создало полку и его личному составу весьма сомнительную репутацию в глазах общественности. В некоторых аристократических салонах, даже отказывались принимать офицеров Семеновского полка, негласно упрекая их в выполнении “жандармских” и “палаческих” функций, что, как считали в обществе, позорило честь русского гвардейского офицера.
Карательные акции семеновцев потрясли многих людей, не испытывавших никаких симпатий к революционерам. Главными виновниками этих событий были два офицера: командир Семеновского полка полковник Г. А. Мин и командир батальона полковник Н. К. Риман.
Когда говорят о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года, то, как правило, имеют в виду расстрел манифестации во главе со священником и руководителем рабочей организации Г. А. Гапоном перед Нарвскими воротами. Между тем в тот день толпы рабочих, “желавших идти к царю”, собрались и в других районах города. Они были везде жестоко и со стрельбой разогнаны войсками. За один из самых ответственных участков – Невский проспект в месте его пересечения с Мойкой – как раз отвечал батальон лейб-гвардии Семеновского полка под командованием полковника Римана.
Так случилось, что на долю полковника Римана не выпало ни одной войны. Зато против безоружного гражданского населения, проявившего недовольство властями, он действовал с особым усердием. Народ на Невском проспекте начал собираться к 11 часам утра. К 14 часам собравшаяся раздраженная толпа попыталась прорваться к Дворцовой площади. До поры силам полиции удавалось ее сдерживать, но потом сюда дошли слухи о трагедии у Нарвских ворот. Затем донеслась стрельба из Александровского сада, где солдаты Преображенского полк дали несколько залпов, убив и ранив около 30 человек. Людей на Невском проспекте все больше охватывало волнение, из толпы в полицейских полетело несколько камней и кусков льда. Напряжение нарастало с каждой минутой.
Тогда полковник Риман принял свое роковое решение. В ответ на очередной провокационный выкрик из толпы он выхватил из кобуры револьвер и со словами: “Вас бунтовщиков, перестрелять надо!” несколько раз выстрелил по людям. Затем отдал команду солдатам выстроиться шеренгами на мосту через Мойку и открыть стрельбу на поражение.
Вот как описывал эти события в своих воспоминаниях капитан Генштаба Евгений Никольский, оказавшийся в этот момент совсем рядом: “…полковник Риман, стоя в центре роты, не сделал никакого предупреждения, как было установлено уставом, скомандовал: “Прямо по толпам стрельба залпами!”.
После этого каждый офицер в точности повторил команду Римана своим солдатам. Те взяли изготовку, по команде “Взвод!” приложили винтовки к плечу, и по команде “Пли” раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые находились не далее сорока-пятидесяти шагов от строя солдат, оставшиеся в живых, бросились опрометью бежать назад. Через две-три минуты Риман отдал новую команду: “Прямо по бегущим, пальба пачками!” Начался беспорядочный беглый огонь, после которого многие, успевшие отбежать, падали под выстрелами.
Стоило заметить, что Преображенский полк открыл свою стрельбу по людям на поражение только после трехкратного предупреждения. Похоже, что в тот момент, полковник Риман просто утратил контроль над собой в сложной обстановке.
Читая документы об этих страшных событиях, представлял сколько раз сам проходил по этому месту, часто немного задерживаясь на мосту через Мойку. Рядом начинался печальный путь великого русского поэта Александра Пушкина на Черную речку. Раз за разом мысленно, поэтапно восстанавливал в голове кровавые январские события. Вот уже сам будто бы, вышел в тот роковой день с Большой Конюшенной улицы, а далее двинулся на Невский проспект к Зеленому мосту. Скоро заметил роту солдат Семеновского пока и полковника, шедшего впереди нее. Некоторое время рота стояла на мосту в полном бездействии, а потом туда со всех сторон начали стекаться группы людей – мужчины и женщины. Толпа становилась все больше, скоро раздались команды офицеров и послышались залпы, сухие, словно удары плетью, эхом прокатившиеся по всей улице. В какой-то момент их заглушили крики боли и ужаса. Выстрелы продолжались, вокруг меня бежали и падали люди. Снег, раз за разом, обагрялся кровью. Люди беспомощно метались по улице, но на открытом пространстве шансов спастись от горячего свинца у них было не лишком немного. Через несколько минут стрельбы горнист сыграл прекращение огня.
В этот момент почувствовал, что правый рукав моего пальто стал горячим и мокрым. Боли еще не чувствовал, просто закрыл плечо батистовым платком. Уже через мгновение столкнулся с полковником, который только что отдавал команды стрелять по людям. Всмотрелся в его полноватое лицо с аккуратно подстриженными усами. Кажется, глаза его сейчас ничего перед собой не видели, совершенный взгляд сумасшедшего. Приподнявши свою шапку, вежливо спросил у него разрешения пройти к Александровскому парку, чтобы взять извозчика и поехать к доктору. В подтверждении такой необходимости показал полковнику свое правое плечо и окровавленный носовой платок. С минуту он слушал мои сбивчивые объяснения, а потом ударил револьвером прямо в лицо. Ноги у меня подкосились, и я рухнул прямо мостовую.
- Да и идите куда хотите, хоть к черту, - выкрикнул он и, добавив площадное ругательство, отвернулся. К нам подбежал какой-то офицер в длинной до пят шинели и помог мне подняться.
- Николай Карлович, что же вы делаете? Вы же выпускник Пажеского корпуса! Вы еще будет стрелять? – обратился он к полковнику.
- Разве вы не видите, что мне уже не в кого стрелять. Вся эта сволочь трусливо разбежалась.
- Здесь много раненых, люди нуждаются в помощи.
- Идите своей дорогой. Не ваше это дело…
Меня бил сильный озноб, голова кружилась, перед глазами плыли какие-то пятна. Я держался в сознании и почему-то все время думал, что теперь мне не следовало терять свой платок, на котором женской рукой была вышита моя монограмма. Она как невидимая связующая давала мне силы.
Вместе с офицером мы пошли вдоль Мойки к Певческому мосту. У первого же дома увидели лежавшего дворника с бляхой на белом фартуке и рядом женщину, которая сжимала за руку ребенка. Все они были мертвы. Дальше нам еще несколько раз попадались убитые и раненные. Заметив нас, раненые протягивали руки и просили помощи.
- Идемте скорее, - сказал офицер. – Неизвестно, что сейчас здесь будет дальше.
Словно в подтверждение этих слов мы увидели, как по соседней улице проскакало несколько кавалеристов лейб-гвардии Конного полка, которые без всякого разбора рубили своими шашками всех встречавшихся на их пути. Кажется, таким образом, гвардейцы осуществляли “зачистку” городской территории после расстрела уличных толп. Возле Певческого моста нам удалось поймать извозчика и добраться домой, сразу же послали за доктором. По счастью пуля прошла через мягкие ткани, рану быстро заштопали. Если бы не изрядная потеря крови, мое состояние можно было бы считать вполне удовлетворительным.
Через пару дней я уже бойко разгуливал по комнате, шутил с молоденькой сестрой милосердия, пришедшей делать мне перевязку и наговаривал Шурочке по горячим следам событий свою будущую статью в “Петербургскiй листокъ”, весьма популярную газету. В те годы ее с одинаковым успехом можно было обнаружить в модной гостиной, уборной актрисы или кабинете общественного деятеля. Шурочка с восхищением смотрела на меня своими выпуклыми голубыми глазами и старательно записывала каждое слово.
Третьего дня сюда приехал оказавший мне помощь гвардейский офицер. Не знаю, чем бы все это могло кончиться без его участия. Моим добрым ангелом и спасителем в тот день оказался подполковник Павел Андреевич Поливанов. Он-то и рассказал мне, как газетчику, что ему уже пришлось разговаривать с кем-то из больших чинов. Мнения приходилось слышать самые разные. В Петербурге 9 января гвардия действовала по всем правилам ведения реального боя и маневра. Говорили, что спровоцировали применение оружия какие-то агитаторы, подстрекавшие толпу и склонявшие солдат на свою сторону.
Наверное, под влиянием незабытого яркого впечатления о кровавом событии и мыслей своей статьи, я не сдержался и горячо высказал ему все, что думал по этому поводу. На мой взгляд, расстрел безоружных людей, шедших с иконами и хоругвями с просьбой к своему государю, помазаннику божьему, был страшной и трагической ошибкой, чреватой серьезными последствиями. Понятно, что любое революционное выступление против монарха – противление самому богу и поэтому являлось сатанинским делом. Но и государю совсем не следовало уезжать в Царское Село. Люди только хотели получить ответы на мучившие их вопросы. Нужно было просто встретиться с представителями этого шествия, а еще лучше обратиться к пришедшим с балкона. Тогда бы все эти люди приветствовали царя, стоя перед ним на коленях и читали молитвы. Доброе слово к народу подняло бы авторитет власти и многих успокоило.
Поливанов в ответ на мою пламенную речь только пожал плечами. По-видимому, он теперь располагал какой-то важной информацией об этих событиях. Подавляющее число окружавших его гвардейских офицеров представляли революционные события, как происки некого внешнего врага – “японцев” и внутреннего – “жидов” (евреев), на деньги которых организовывалась вся эта смута. Антисемитизм значительной части офицерского состава давно ни для кого не был секретом и именно от “еврейского заговора”, как они считали, спасали Россию. Эти заговорщики уговаривали рабочих бастовать, чтобы не дать армии победить, оставляя армию без снарядов и патронов, мешали вооружению наших судов.
Кровавым событиям 9 января предшествовало избиение нескольких морских офицеров на Невском проспекте, свидетелями которого были военнослужащие Семеновского полка. По мнению командира 10 роты Я. Я. Сиверса – это можно было рассматривать как намеренную провокацию.
Всего этого Поливанов мне рассказывать не стал. Он лишь осторожно заметил, что грех за человеческие страдания, причиняемые любой войной и в первую очередь братоубийственной, ложится в первую очередь на плечи политиков и государственных деятелей, ввергнувших свой народ в такую войну. Вот и получалось, что дело армии карать врагов, а царское – их потом миловать. Убийство на справедливой и священной войне, по разумению нашей православной веры, не столько преступление, сколько большое несчастье…
Дальше революционные события нарастали как снежный ком. Самая тяжелая участь в эти месяцы выпала на долю Семеновского полка. Всю осень 1905 года полк нес свою службу по охране городских учреждений. Особенно трудно стало в октябре, когда началась Октябрьская Всероссийская стачка и в столице вспыхнули беспорядки. 17 октября в солдата Семеновского полка, стоявшего на посту у Технологического института, студентами была брошена бомба. Солдат получил тяжелое ранение в колено, виновных сразу же задержали.
В день объявления царского Манифеста, собравшаяся многотысячная толпа попыталась прорваться к Технологическому институту, чтобы освободить содержавшихся там арестованных студентов. Шедшие туда люди, были остановлены заградительным отрядом семеновцев. Солдаты стали оттеснять толпу к Загородному проспекту, а потом дали залп по подстрекателям. Были убиты два человека…
В декабре 1905 года Г. А. Мин во главе Семеновского полка жестоко усмирил Московское восстание. По воспоминаниям современников, Мин сам вызвался провести операцию, буквально уговорив Николая II отправить его семеновцев на подавление бунта.
У ряда историков и культурологов сложилось мнение, что в окончательном решении Николая не последнюю роль сыграл тот факт, что в составе Семеновского полка имелся самый высокий процент немцев-офицеров. Со времен Великого Петра считалось, что немцы всегда хорошо проявляли себя на царской службе: аккуратны в выполнении обязанностей, меньше воровали и никогда не предавали своих новых хозяев. В Российской империи немцы, особенно из баронов - прибалтийцев, традиционно занимали высокие посты в государстве, а в армии и, особенно, на флоте составляли иногда до половины общего числа офицеров. Постепенно в империи сложилась привилегированная нация, занимавшая первое место по шкале “этнической ценности”. Обрусевшие немцы отличались в армии дисциплинированностью, храбростью, а при необходимости и жестокостью. Правда, довольно часто, их не любили нижние чины. В общем, всего этого было вполне достаточно, чтобы с успехом и без лишних мук совести подавлять мятежные русские провинции.
Семеновский полк прибыл в Москву 15 декабря и для выполнения своей задачи разделился на две части. Первым отрядом командовал командир полка флигель-адъютант полковник Г. А. Мин – ему предстояло взять Пресню и ликвидировать главный центр восстания, для этого открывались настоящие боевые действия. Второй специальный карательный отряд под командованием полковника Н. К. Римана двинулся по Московско-Казанской дороге с целью восстановления движения. При себе Риман уже имел список отъявленных смутьянов, которых следовало расстрелять без суда и следствия.
Всего при подавлении восстания в Москве на Пресне было расстреляно без суда 150 человек, среди которых оказались люди, не имевшие к восстанию никакого отношения. Сам Мин обращаясь, к жителям подмосковных Люберец говорил следующее: “Если ораторы вернутся, убивайте их. Убивайте чем попало… Отвечать не будете. Если сами не сладите, известите семеновцев. Тогда мы опять сюда придем”.
Риман действовал не менее жестко, чем его командир. Вот как рассказывал об этом знаменитому журналисту Владимиру Гиляровскому обер-кондуктор Голубев, входивший в состав поездной бригады, обслуживавшей семеновцев: “В это время фельдфебель какого-то полка, возвращавшегося с японской войны, подошел к Риману и сказал: “Удивляюсь, ваше высокоблагородие, как можно без суда расстреливать?” Тот в ответ крикнул ему: “Ты лезешь учить!” – и пристрелил его. На станции было полно народа. Всех задерживали, обыскивали. Расстреляли у штабелей с камнем 23 человека”.
К новому году порядок в Москве был полностью восстановлен. Исполнение задачи Семеновским полком было признано “блестящим”. Семьям убитых и раненым унтер-офицерам и солдатам от императорского двора было выдано по 700 рублей. За свои действия в Москве Мин заслужил особую похвалу Николая II и в 1906 году был произведен в генерал-майоры с зачислением в Свиту, награжден орденом святого Владимира 3-й степени, а также получил денежную премию “с присовокуплением царского поцелуя”. К наградам разного достоинства в дальнейшем было разрешено представить 40 офицеров.
По возвращению из московской экспедиции Мин издал приказ по полку, где говорилось: “Господь помогает нам, мы свято исполнили присягу. Полк показал своему Отечеству, как умеют умирать Семеновцы, от всякого дерзнувшего поднять на нее свою дерзновенную руку. Полк запечатлел своей кровью верность своему долгу и присяге”…
Тем временем действия Мина и Римана вызывали в империи массовые возмущения. Репутация Семеновского полка была безнадежно загублена, офицеров полка клеймили как безжалостных палачей и убийц в прессе и с трибуны Государственной думы. Боевая организация эсеров заочно приговорила их обоих офицеров к смертной казни.
Уже в августе 1906 года Георгий Мин был убит на глазах жены и дочери четырьмя выстрелами в спину на перроне станции Новый Петергоф. Николаю Риману повезло больше. Пытавшийся проникнуть в его дом эсер Яковлев, был разоблачен и схвачен. Вместе с женой Риман загримированным немедленно выехал за границу, кажется, в Испанию, где жил около года. Он вернулся в Россию летом 1907 года в гражданском платье и с большой бородой. Рассказывал сослуживцам, что ему приходилось жить под присмотром приставленных для охраны агентов, постоянно менять свое место жительства. Мин утверждал, что боевики эсеров продолжали охоту на него даже там. Рядом с их домом вечно крутились какие-то подозрительные личности.
В гвардии он больше не служил, но по службе продвигался успешно и вскоре стал генерал-майором. Его усердие в дни революционной смуты забыто не было. В годы Первой мировой войны реального участия в боевых действиях Мин счастливо избежал, возглавив санитарный поезд императрицы Александры Федоровны.
Конец его жизни был полностью окутан завесой тайны. После него практически ничего не осталось, ни одной фотографии и ни одного документа. По некоторым версиям, не нашедшим должного подтверждения, генерал Мин был все же арестован ВЧК и расстрелян уже после Октябрьской революции 1917 года, по другим, успел сбежать на родину своих предков, в Германию, где тихо скончался в 1938 году.
Семеновский полк и в феврале, и октябре 1917 года почти не принимал участия в революционных событиях, занимая нейтральную, пассивную в феврале и выжидательную враждебную позицию невмешательства в период Октябрьской революции. Политические симпатии большинства солдат были на стороне эсеров. В круговерти революционных событий охвативших страну Семеновский полк едва ли не единственный в гвардии оставался дисциплинированным, не допустил эксцессов по отношению к своим офицерам. Более того, отношения между солдатами и офицерами представляли собой необычное для революционного времени землячество, редкую сплоченность и взаимовыручку. Это было обусловлено особой атмосферой гвардейского полка, консерватизмом его традиций. В непростых условиях сложился тип отношений, который офицеры и солдаты полка называли “семеновская семья”, надежно сохранявшей их корпоративный дух и дисциплину.
В армии хорошо известно, чем старее войсковая часть, тем прочнее пласт ее боевых полковых традиций. Они становились в трудное время главным цементирующим элементом любого воинского коллектива, начинали срабатывать там, где все остальное разрушалось и отказывало.
Случилось так, что даже недавнее участие Семеновского полка в подавлении декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году, теперь сблизило солдат и офицеров накануне новых испытаний. Их готовились встретить и вынести их вместе. Февральскую революцию многие кадровые офицеры вообще встретили довольно лояльно, но потом стали проявлять глухое недовольство “февральской демократией”, видя в ней главную причину морального разложения и разрушения русской армии.
По своим взглядам в своей значительной части офицеры полка были правыми монархистами, убежденными сторонниками и защитниками самодержавия. Воспитанные преимущественно в Пажеском корпусе или после кадетских корпусов в Павловском военном училище и, отчасти, в Александровском, офицеры гвардейских полков офицеры не могли мыслить иначе. Окружавшая их атмосфера просто не давала возможности усомниться в своих взглядах и идеалах. Времена декабристов М. П. Бестужева-Рюмина и С. И. Муравьева-Апостола, некогда служивших в этом полку, давно канули в Лету. С некоторого времени любая неустойчивость во взглядах молодого человека исключала доступ для его поступления в гвардию или делала невозможным пребывание офицера в полку.
Отцы, деды и ближайшие родственники большинства офицеров лейб-гвардии Семеновского полка принадлежали к высшим военным и чиновным кругам империи. При всех своих традиционных монархических взглядах, многие офицеры - семеновцы не любили императора Николая II, а точнее относились к его личности весьма критично, без должного почтения. “Человек безвольный и бесцветный, - вспоминал капитан Ю. В. Макаров – император Николай II популярностью среди офицеров пользоваться не мог. Он не умел ни зажечь, не воодушевить людей”. Вспоминая смотр в лейб-гвардии Семеновском полку, устроенный Николаем II в декабре 1914 года под Граволином, вблизи Варшавы, Макаров рассказывал, что “многие офицеры смотрели на него любопытством, большинство равнодушно. И “ура” прокричали равнодушно. Никакого воодушевления при виде “вождя” мы не испытали”.
Примерно такого типа был монархизм и у другого хорошо известного семеновского офицера М. Н. Тухачевского. Лично к Николаю II Михаил Тухаческий относился совершенно без уважения. Этого он не скрывал даже в свои юнкерские годы. Во время праздничного парада в Москве в честь 100-летия Бородинского сражения он не удержался и шепнул своему товарищу: “Вот бы его убить…” Конечно, тогда все это можно было рассматривать как юношескую шалость. Много позже, находясь в немецком плену, в разговоре с французскими офицерами он высказался по поводу начавшейся революции в России: “Я думаю, что конституционный режим будет означать конец России. Нам нужен деспот! Мы – варвары! Вы можете представить всеобщее избирательное право у наших мужиков?” “Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Великого Петра. Поэтому нам больше всего подходит одеяние деспотизма”. Такие политические симпатии подпоручика М. Н. Тухачевского делали его сторонником право-монархических и черносотенных взглядов. Подобные взгляды разделяли и некоторые другие офицеры полка.
Вообще-то идеологическая сторона монархизма, как и любого другого общественно-политического движения России 1917 года не слишком волновала офицеров-семеновцев. Им были гораздо ближе собственные профессиональные корпоративные проблемы в условиях стихийного распада государства и старой армии, нараставших революционных событий.
Капитан Ю. В. Макаров вспоминал, что известие об отречении императора Николая II и переходе власти к Временному правительству офицеры полка встретили довольно спокойно. Это великое событие, кроме морального эффекта, никакого действия на них не оказало. За исключением поручика князя Сергея Кудашева, все послушно присягнули Временному правительству республики. Командование Семеновского полка организовало присягу новой власти и направило телеграмму: “Офицеры и солдаты лейб-гвардии Семеновского полка, принеся присягу на верность Всероссийскому Государству и на повиновение ныне возглавляемому Его Временному правительству, готовы служить ему до последней капли крови и уверены, что оно, сильное доверием народа, выведет свободную Россию на путь победы над ненавистным врагом”.
Согласно ряду источников лейб-гвардии Семеновский полк активно поддержал А. Ф. Керенского, среди офицеров говорили о верности союзническому долгу и войне до победного конца. Семеновцы даже понесли реальные потери в ходе Февральской революции в Петрограде: во время беспорядков в городе погибло два офицера из запасного батальона. После поражения антиправительственных выступлений 3-5 июля положение в стране вселяло некоторую надежду на завершение революции и восстановление порядка.
В полку многие очень сдержанно и скептически отнеслись к выступлению генерала Л. Г. Корнилова, считая его авантюристом и “проходимцем истории”. Косвенно это нашло подтверждение в том, что семеновские офицеры начали появляться в Добровольческой армии только со второй половины 1918 года. Это произошло уже после гибели генерала Корнилова под Екатеринодаром 31 марта (14 апреля) 1918 года. Они не увидели в нем своего вождя и спасителя России, это был человек не их круга. В целом же многие семеновские офицеры не приняли Белой идеи, видя в ней “метаморфозу демократического буржуазного февраля”, которому адресовали все последующие российские беды.
Ответ на этот важный для понимания ключевой вопрос дает генерал А. И. Деникин, один из крупнейших лидеров Белого движения. “С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, вызванная целым рядом привилегий последних по службе, привилегий, тормозивших сильно и без того нелегкое служебное движение армейского офицерства. Явная несправедливость такого положения, обоснованного на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни. Замкнутый в кастовых рамках и устаревших традициях, корпус офицеров гвардии комплектовался исключительно лицами дворянского сословия, а часть гвардейской кавалерии и плутократией”.
Такие черты часто формировали у гвардейских офицеров черты их особенности, непохожести и часто вели к самоизоляции. В этих условиях многие офицеры гвардейцы предпочли не участвовать в братоубийственной гражданской войне на стороне белых или красных, одна часть их осталась в Советской России, а другая уехала в эмиграцию.
Об отношении некоторых семеновских офицеров к большевикам можно судить по словам капитана И. Н. Толстого: “… что если бы мне приказали… завтра идти усмирять, стрелять по восставшим рабочим, народу… команду такую не смог бы я дать… впрочем, если б и дал, то меня не послушали б”… Похоже, что альтернативы большевикам они уже не видели и заняли нейтрально-враждебную позицию невмешательства. В свалившихся на страну и армию бедах, растущую демократизацию и анархию офицеры все чаще обвиняли социал-демократов, либералов, которых ненавидели еще больше большевиков.
Значительная часть офицеров, пришедших на службу к большевикам, надеялась с них помощью разделаться с ненавистными либеральными демократами. После падения большевиков, в долгое существование которых никто не верил, должна была начаться “всеобщая плодотворная национальная работа”. В какой-то момент большевики даже показались таким офицерам более перспективными союзниками. Они знали, чего хотели, ясно формулировали свои главные цели и задачи, за ними чувствовалась какая-то сила. У этих офицеров октябрь 1917 года вызывал надежды, казался им последним всплеском революции, после которого большевики наведут порядок.
Свою особую идею восстановления монархической России через красный бонапартизм выразил М. Н. Тухачевский в разговоре со своим приятелем-однополчанином Б. В. Энгельгардтом в сентябре 1918 года. Он говорил, что убежденные монархисты не должны выступать против советской власти: “Если она не пала, значит, она нужна народу”. Тухачевский оставался сторонником активных действий, сильной армии и верил в возрождение былого величия страны. Не являясь убежденным большевиком, он ушел в ряды Красной армии. При всей неожиданности такого решения, часть офицеров Семеновского полка относились к нему с пониманием и сочувствием.
В первую очередь это происходило потому, что он имел среди офицеров полка немалый авторитет. “К концу своей боевой деятельности в русской армии Тухачевский пришел признанным героем”, - вспоминал генерал А.И. Тодорский. – “Я не помню, чтобы встречал за всю войну еще кого-нибудь, кто подобно Тухачевскому за полгода получил шесть боевых наград. Он имел эти награды за подлинные доблести, а не за присутствие на войне. Среди них орден Анны IV степени с надписью ”За храбрость”, III степени с мечами и бантом и II степени с мечами; св. Владимира степени с мечом и бантом”. В феврале 1915 года Тухачевский оказался в плену. В крепости Ингольтштадт (Бавария) он находился в заключении вместе с капитаном де Голлем, будущим президентом Франции. В октябре 1917 г. Тухачевский бежал из вражеского плена и это был его пятый побег. Он снова продолжал свою службу в Семеновском полку.
По свидетельству офицера Леонова, однажды, за праздничным ужином 21 ноября 1917 года в ответ на жалобы некоторых офицеров на распущенность солдат Тухачевский прямо заявил, что они виноваты сами и позволяют командовать собой этой, сволочи. Он был даже готов держать пари, что через два года будет сам командовать ею и, что “она будет ходить туда, куда он ее погонит, как ходила раньше при царе”. Обозначение солдат революции “солдатней” и “сволочью” у Тухачевского было довольно устойчивым, даже после его прихода в Красную армию в 1918 году. Когда близкий друг и приятель капитан Н. Н. Ганецкий спросил его, как же он, царский офицер, мог это сделать, ответил: “ Я ставлю на эту сволочь. Не подражай мне, если не хочешь, но я думаю, что поступаю правильно. Россия будет совсем другая”. Скоро Тухачевский прославится, как один из лучших красных маршалов Советской республики, успешно громивший белые армии на фронтах гражданской войны, жестко подавивший восстание Кронштадтского гарнизона и крестьянские бунты, видный реформатор Красной армии. Многие новые соратники относились к нему с неприязнью, завидовали его таланту и военной карьере. 24 мая 1937 года он был арестован в Куйбышеве, обвинен в организации военного заговора и расстрелян 12 июля.
Об участи резервного Семеновского полка в событиях октября 1917 года практически ничего неизвестно. Демобилизация в действующей армии началась 10 (23) ноября 1917 года. После упразднения чинов и проведения выборов командно-начальствующего состава офицеры стали покидать фронтовой гвардии Семеновский полк еще более активно. Уезжали в отпуск, ссылались на состояние здоровья или другие важные обстоятельства, прося перевода в резервный Семеновский полк в Петроград. Как вспоминал капитан Макаров, “… всем стало ясно, что война кончена… остальные стиснули зубы и стали служить при новых порядках, “служить не за страх, а за совесть” и не только “не щадя живота своего” (этого они давно уже не щадили), но не щадя и самолюбия”.
Формально завершение существования войсковой части осуществляют в связи с утратой полкового знамени или передачей его другой войсковой части, ставшей преемницей прежней, расформированной.
Полки гвардии были окончательно расформированы. По некоторым сведеньям изодранное в боях знамя лейб-гвардии Семеновского полка И. Н. Толстой с другим офицером Д. В. Комаровым привезли в Петроград 9 февраля 1918 года и спрятали в тайник во Введенском полковом соборе.
После окончательного расформирования боевой (фронтовой) части бывший гвардии Семеновский резервный полк оставался единственным Семеновским полком. Все последующие дни, недели и месяцы его существования мало чем отличались от судьбы других воинских частей. Семеновский резервный полк, расквартированный в Петербурге, подлежал расформированию, как и его другая, фронтовая часть.
По состоянию на 9 января 1918 года по оценке официальных лиц из советского правительства 1-я Гвардейская бригада считалась самой благонадежной, а Семеновский полк в ней был в наибольшем порядке. Согласно официальным документам 31 мая 1918 года резервный гвардейский Семеновский полк был переформирован и переименован в Полк внутренний охраны Петрограда, а после убийства в октябре 1918 года М. С. Урицкого стал носить его имя. В таком виде он оставался до самой весны 1919 года.
Уникальность судьбы Семеновского полка в процессе расформирования старой армии сделала важными свидетельства М. Корнфельда, бывшего тогда секретарем полкового комитета. К тому времени Семеновский полк исправно нес ответственные караулы в посольствах, министерствах, осуществлял конвоирование всех ценностей Государственного банка. Семеновский полк на то время был единственным полком, на который в таких важных делах можно было положиться. “Желание сохранить Семеновский полк было всеобщим,” - вспоминал Корнфельд. Оставалось убедить в этом советское правительство, чтобы остановить запущенный процесс ликвидационных мероприятий.
Секретарю полкового комитета Корнфельду тогда помогло его знакомство с одним из членов СНК комиссаром Н. Н. Крестинским. Суть его предложения СНК сводилась к тому, что он и семеновцы, конечно, не большевики и вряд ли могли быть полезными для усмирения политических восстаний или защиты коммунистических идей. “… но семеновцы традиционно несут ответственные караулы… я уверен, что они будут не за страх, а за совесть, и впредь нести ту службу, к которой привыкли с давних пор, и что вы можете положиться на их исправность и честность. Спрашивается, какой расчет разрушить существующую, безукоризненно функционирующую организацию, имея возможность заменить ее лишь Красной гвардией, о качестве которой я лучше умолчу”…
Крестинский с большим пониманием отнесся к просьбе полка. В дальнейшем Семеновский резервный полк по этой причине избежал расформирования, перейдя в подчинение другого ведомства. Получилось, что в итоге полк был сохранен “диктатором тогдашнего Петрограда” председателем Петроградского ЧК М. С. Урицким. Он сделал полк своей надежной опорой в упрочении советской власти в бывшей империи. Одна единственная фраза-оценка полку Моисея Урицкого объясняла весь этот парадокс: “Семеновцы – честные белогвардейцы”. Урицкий, образованный и интеллигентный человек, убежденный большевик был прагматиком.
Наконец семеновцы получили возможность заниматься своей профессиональной деятельностью, получая за это жалование и, при этом, не участвовать в политической деятельности, не состоять в политических партиях. Теперь они могли обеспечить себе сносные условия для существования. После гибели Урицкого в условиях развернувшегося красного террора положение полка в Петрограде заметно ухудшилось. В мае 1919 года город был объявлен на военном положении, сложилась критическая обстановка на фронте. К Петрограду приближалась Северо-Западная армия белого генерала Н. Н. Юденича. Полк внутренней охраны имени Урицкого был преобразован в 3-й пехотный полк 2-й Петроградской бригады особого назначения и отправлен на фронт.
28 мая 1919 года полк расположился в селе Выра в шести километрах от станции Сиверской Петербурго - Варшавской железной дороги, где, предварительно перебив всех своих коммунистов под звуки полкового оркестра, церемониальным маршем полностью перешел на сторону белых. Это был самый громкий переход красноармейцев на их сторону. Вскоре после этого полк был посещен командиром Северного корпуса генералом А. П. Родзянко, который был приятно поражен бравым видом своего нового полонения, после чего оставил ему наименование Семеновского полка.
Будет уместно вспомнить повесть Александра Куприна “Купол Святого Исаакия Долматовского”, где в главе “Лунатики” подробно описывались события этого периода. “Состав северо-западников не был постоянным: он имел текучий меняющийся характер. Во время весеннего налета на форт “Красная Горка” значительная часть гарнизона перешла без боя на сторону белых: образовался Красногорский полк. Ушли к белым посланные против них вятичи — вот и Вятский полк.
В тот же период двинуло красное командование в тыловой обход белых Семеновский (бывший лейб-гвардии) полк – “полк внутренней охраны Петрограда”, как его называли официально. Странным, загадочным, непонятным было существование Семеновского полка после революции и особенно отношение к нему большевиков. Этот полк, так круто расправившийся с московским восстанием в 1906 году, жил в прежних казармах, по прежнему укладу, нес караульную службу по охране Государственного банка, Казначейства и других верных пунктов и как бы находился под особым покровительством. Зайдя в тыл белых у Выры, он с музыкой перешел в Северо-Западную армию, убив сначала своих комиссаров и красных фельдфебелей (один из них застрелился). Полк так и сохранил навсегда свое старинное петровское имя.
Проходили иногда сквозь состав Северо-Западной армии необыкновенные, удивительные части, характера, так сказать, гастрольного. Таков был, например, знаменитый Тульский батальон. О нем до сих пор старые офицеры и солдаты Северного корпуса вспоминают со смехом и с восхищением”. Действительно, армия белых постоянно получала новое пополнение за счет переходивших на ее сторону и сдававшихся в плен красноармейцев. Александр Куприн на страницах этой повести превратился в настоящего барда развернувшегося белого движения. В то время он в чине поручика вступил в Северо-Западную армию Юденича и работал редактором гражданской газеты “ Приневский край”. Известный русский писатель старательно описывал борьбу с большевиками:
“10 октября. Талабский полк развивает достигнутый успех, занимает деревню Хилок, переправляется через Лугу, укрепляется в деревне Гостятино. Островцы с боем переправляются через Лугу у Редежи. Семеновцы атакуют красных у Собской переправы.
13-16 октября. Полки Островский и Семеновский. Бои в Кикерине, Елизаветинской, у Шпанькова, стычка на гатчинских позициях”…
Вместе со всей Северо-Западной армией Семеновский полк потерпел поражение в боях с частями Красной армии и отступил в союзную им новопровозглашенную Эстонию. На границе эстонские власти разоружили их и поместили в специальные лагеря. “…Русские полки не пропускаются за проволочное ограждение эстонцами. Люди кучами замерзают в эту ночь” - писал Куприн, сам оказавшийся в центре этих событий. Солдаты, взрослые мужчины еще могли выжить, большинство замерзших людей были беженцами, женщины и дети.
Талабский полк белых, ведя ожесточенные бои с наседающими красными, вышел к эстонской границе самым последним. Солдаты и офицеры перешли по льду на эстонскую сторону и сдали оружие. В Эстонию их не пустили, а, направив пулемёты, погнали назад. На другом берегу уже были большевики. Под огнем с обеих сторон погиб почти весь полк…
На берегу реки Наровы сегодня можно увидеть деревянный крест “Русский Северный Голубец”, напоминающий о страшной трагедии, случившейся в этом месте. Размышляя об этих событиях, неизбежно приходишь к выводу, что Запад не желал в гражданской войне скорой победы ни одной из враждующих сторон, поскольку это могло способствовать усилению России, евразийского богатыря - исполина, в котором они видели извечную угрозу для себя. Пусть как можно дольше спорят между собой и убивают друг друга. Подбросив дровишки, у такого костра всегда можно было погреть свои, не слишком чистые руки. Увлеченные этим занятием, они даже проглядели, что почва начала уходить из-под их собственных ног.
Сегодня хорошо известно, что адмирал Колчак отказался признавать независимость даже Финляндии, не говоря уже об Эстонии, а Деникин крайне негативно относился к любой самостоятельной украинской власти - как гетманской, так и республиканской. В отличие от большевиков все они были активными сторонниками единой и неделимой России…
Теперь Эстонские власти пропускали на свою территорию солдат и офицеров Северо-Западной армии. При этом все оружие ими сдавалось, а самих их раздевали прямо на морозе. С интернированных белогвардейцев снимали их добротные английские шинели и даже теплое американское нижнее белье. У всех изымались все ценные вещи, золотые кресты и кольца. После этого людей разместили в Нарве в помещениях двух пустовавших фабрик. Эту территорию срочно опутали колючей проволокой и выставили караулы. По сути, здесь получился настоящий концлагерь. Условия содержания были ужасными: отсутствовали кровати, одеяла, теплая одежда и медикаменты. Рядом, на путях, стояли вагоны с имуществом погибавшей Северо-Западной армии. Там были и теплая одежда, и медикаменты, но командующий эстонской армией генерал Лайдонер приказал реквизировать составы с их содержимым в пользу Эстонии.
Окончательно добила армию Юденича эпидемия тифа. Эстонские власти долгое время игнорировали вспыхнувшую эпидемию, лишь выставив патрули, дабы зараза не распространялась дальше. Н. А. Корнатовский в книге “Борьба за Красный Петроград” писал: “Когда был отдан приказ почистить бараки и госпитали от трупов, то их наваливали на повозки в несколько ярусов, сверху покрывали сеном, вывозили за город и сбрасывали на так называемое “трупное поле”.
Очевидец всего этого кошмара С.В. Рацевич писал: “Никогда не забуду жуткую картину, открывшуюся мне… Один за другим на кладбище в Сиверсгаузен мчались грузовики с голыми скелетами, чуть прикрытыми рваными брезентами, парусами поднимавшимися кверху. Тела были кое-как набросаны”.
Так печально завершилось участие Семеновского полка в белом движении. Часть семеновцев-офицеров и солдат вернулась впоследствии в Ленинград, где они осели на сугубо гражданских работах. Собираясь вместе небольшими компаниями на квартирах, они вспоминали свою службу в полку, дни его славы и горечь поражений, вместе бывали на службе во Введенском соборе.
С конца 20-х годов террор по отношению к бывшим офицерам усилился. В 1930 году расформировали полковой госпиталь, славившийся прежде высоким профессионализмом врачей и хорошим уходом за больными. В это время в Ленинграде обнаружился “контрреволюционный военно-офицерский заговор”, в орбиту которого попало и несколько бывших семеновских офицеров. Возникло новое “Семеновское дело”. Так как о заговоре офицеры, в общем-то, представления не имели, то им пришлось рассказывать на допросах своим следователям об их участии в подавлении революции 1905 года. Правда к этому времени прошло уже 25 лет и большинство главных действующих лиц были давно мертвы. Среди арестованных семеновцев оказалось трое участников подавления московского восстания и еще шестеро, перешедших в 1919 году на сторону белых. Все они вернулись домой из эмиграции, но продолжали поддерживать переписку с инициатором перехода, проживавшим в Финляндии, капитаном Зайцевым. По решению суда одиннадцать арестованных были расстреляны, девять других получили разные сроки исправительно-трудовых лагерей, одного оправдали. В 1989 году все осужденные по этому делу были посмертно реабилитированы.
При разборе алтаря храма, уполномоченные ОГПУ обнаружили полковое знамя, которое семеновцы хранили все эти годы. Знамя передали в музей, а из памяти жителей Ленинграда постарались вытравить память о былой славе императорской столице и ее гвардии.
И все же даже после Гражданской войны история семеновцев продолжала жить. В 1926 году было создано полковое объединение в эмиграции, насчитывавшее в дальнейшем в своем составе 121 человека. Объединению полка удалось собрать и сохранить по крупицам части полковой истории – некоторые иконы, парадные мундиры, фотографии и воспоминания семеновцев. На протяжении многих лет полковое объединение издавало в Париже специальные “Семеновские бюллетени” и “Сообщения”. Иногда трудно давалось чтение документов о таком непростом времени. Чем ближе к нам, тем чаще передо мной проходили трагические человеческие судьбы. Целые лабиринты из расстрельных списков, цифр погибших и осужденных, где старые фотографии казались среди них печальными тенями прошлого. Наверное, пришло время извлекать уроки и взрослеть нашему поколению. Это Софокл сказал, “не знать, что было до твоего рождения, значит навсегда остаться ребенком”…
СЕМЕНЦЫ. ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ
В мире найдется немного городов, история которых до такой степени окутана различными легендами и мифами. Все начинается с того, что мы признаемся в любви Петербургу, глубоко убежденные в существовании особого магнетизма и души этого города. Могу предположить, что такой миф – это уже совсем не мало. В широком общественном сознании какая-нибудь мифологическая история значит не меньше, чем реально происходящее событие.
Хорошо известно, что современное население Греции генетически к античным грекам не имеет никакого отношения. Но современная греческая цивилизация жива и развивается благодаря мифологической Греции. Поэтому миф о Петербурге, в котором мы сейчас все живем, тоже достоин сохранения в веках.
Особая притягательность преданий и легенд заключается в том, что никому неизвестно по каким законам они отбираются и сохраняются людьми. Народная память существует в особом человеческом пространстве, неподвластном политическому расчету и конъюнктуре. Согласитесь, что официальная историография похвастаться этим не может, ее часто исправляют новые правители.
Легенды и мифы позволяют лучше понять настроения и психологию наших предшественников. Иногда мы даже можем оказаться на их месте, испытать и пережить какие-то далекие от нас события…
ПРИЗРАК СОФЬИ ПЕРОВСКОЙ
С Обводного канала на улицы сползал туман, солнце поднималось над городом божественным нимбом. Неожиданно, я ясно услышал цокот копыт за своей спиной. В утренней тишине он эхом прокатился по улице, словно кто-то бойко вбивал стальные костыли в булыжную мостовую. Меня нагнали два всадника в длинных голубых шинелях с саблями на боку. Это был конный жандармский патруль. Не задерживаясь, они быстро скрылись за поворотом. Только теперь заметил рядом молодую женщину в длинном темном пальто и изящной маленькой шляпке. Лица ее не было видно совсем, оно скрывалось вуалью. В руках у незнакомки находилась небольшая круглая коробка, в которых обычно продавали дамские головные уборы.
- Пожалуйста, помогите. Меня преследует какой-то неприятный тип. Возьмите меня под руку, идите рядом и не оглядывайтесь.
Сказанное ею прозвучало столь убедительно, что сам не заметил, как начал ей безоговорочно подчиняться. Теперь я тоже заметил шедшего за нами человека. Поняв, что обнаружен объектом наблюдения, он сразу остановился и принялся равнодушно рассматривать витрину магазина. Это был филер.
Не выдержал и крикнул ему, что преследовать женщину недостойно для порядочного человека. Он пожал плечами и демонстративно отвернулся. К нему подошла девочка-подросток. Похоже, она была не в себе, пьяная, поскольку самым неожиданным образом повисла у него на плече. Теперь филер не знал как без шума и скандала от нее отделаться. Работа у него серьезная…
Назначенный филером должен быть политически и нравственно благонадежным, ловким и сообразительным, отменного здоровья, в особенности с крепкими ногами, обладать хорошим зрением и слухом. При этом иметь неброскую внешностью, чтобы не выделяться из толпы. Филером не могли стать лица польской и еврейской национальности. У власти к ним не было доверия. Если встреча наблюдаемого лица с филером становилась неизбежной, то ни в коем случае не следовало встречаться взглядами, так как глаза запоминались легче всего. Наблюдение за местами, где предполагались лаборатории бомбистов, склады оружия, типографии, велось с крайней осторожностью, чтобы исключить возможность провала и его последствий. Теперь понятно, почему жандармов и филеров не любили революционеры. Для них это был очень серьезный и опасный противник.
Уже не помню, как мы потом оказались на Подольской улице в квартире на верхнем этаже дворового флигеля. Своими окнами она выходила на улицу. Прежде чем подняться туда, моя спутница дождалась условного знака безопасности для себя. В окне наверху дважды качнулась занавеска. Войдя в эту квартиру, сразу заметил общую неустроенность и следы вечной спешки. Везде на столах, диване лежали пачки бумаг, на полу стояли склянки с какой-то жидкостью, ящики с похожими на мыло брусками и разбросанный рабочий инструмент. В соседней комнате находилась типография: печатный станок, наборы различных шрифтов. Два человека, занятые каким-то делом, едва кивнули нам и снова склонились над столом. Перед ними лежал пахнущий свежей краской отпечатанный листок газеты.
- Нужно торопиться, - сказала моя спутница. – Сейчас же уходим, они скоро будут здесь. С собой берем только самое важное.
О ком шла речь, мне стало понятно сразу. К дому с улицы подъехали два извозчичьих экипажа с жандармами. В сопровождении дворника и уже известного нам господина они направились к подъезду.
- Листовка уже готова, мы все успели. Уходим дворами через черный ход. Я им тут еще записку оставил. Пусть организуют продажу оставленного нами имущества в пользу голодающего трудового народа.
- Скорее, нет времени для таких шуток.
- Лучше бомбу им сюда подкинуть…
- А как же жильцы?
Последний вопрос так и остался без ответа. Мне сунули в руки пачку газет, от предложенного револьвера сразу отказался. За дверью на лестнице чьи-то голоса, звяканье шпор. Раздался сильный стук, потом прозвучали выстрелы. Мы покинули конспиративную квартиру через запасной выход, быстро скатились вниз по узкой темной лестнице во двор. Оглядевшись по сторонам, броском преодолели открытое пространство и заскочили в подъезд соседнего дома. Дальше спокойно поднялись вверх по лестнице и оказались в новой квартире. Теперь можно было перевести дух. На улице слышались свистки полиции…
- Чего оружие у меня не взял, боишься? Софья, я прежде его никогда с тобой не видел…
- Оставь его, Николай, он сегодня хорошо выручил меня. Ему можно доверять. Теперь поговорим о главном…
Женщина говорила страстно. Мне опять захотелось верить каждому ее слову. Жесты, гордая осанка, дворянская кровь. Остальные присутствующие были проще, похоже, мещане. Жаль, лица женщины тогда так и не разглядел, не открыла. Мне были видны только припухлые, почти детские губы, ее холодные пальцы лежали на моей руке. Неужели это она?
У террора не было выраженной национальности, он страшен и безжалостен. Мне иногда приходила мысль сравнить организованные революционерами покушения с терактами нашего века, свидетелем которых пришлось оказаться. Обязательно находилось что-то общее. За ними всегда стояли непримиримые, фанатически убежденные в своей правоте, готовые на самопожертвование участники. Везде гибли люди, много людей, которые часто не были главной целью. Они просто оказывались не в том месте. Во все времена люди становились расходным материалом, потом их совсем перестали считать: "Не жалею себя, чего мне о других думать?" Во всем этом всегда присутствовал элемент публичности, почти нескрываемой демонстрации. Террористический акт рассчитывался на длительное действие после совершения. Его участники после своей смерти оставались героями в народной памяти, иногда снова оживали в названиях улиц, на которых убивали.
В России и за ее пределами за Александром II объявили настоящую охоту. На него было совершено восемь покушений, из которых последние два произошли в один день, одно за другим. В результате задуманное народовольцами 1 марта 1881 года покушение закончилось жуткой мученической смертью царя освободителя. Целое государство не смогло защитить его от смерти. Организацию этого покушения тогда взяла на себя богатая губернаторская дочка из достойной дворянской семьи, хрупкая 27-летняя Софья Перовская. Легким взмахом белого платочка она подала сигнал к началу бомбометания.
После убийства императора общественное сочувствие к юной революционерке, сознательно отдававшую свою жизнь на алтарь за некие светлые идеалы, буквально захлестнуло все слои общества. Это не спасло ей жизнь, но уберегло от полного забвения…
Все участники покушения были арестованы почти сразу. Уже 10 марта состоялся суд. Софья Перовская вместе с другими участниками была приговорена к смертной казни. 3 апреля 1881 года на улицах столицы вывесили правительственное сообщение о том, что на Семеновском плацу будут подвергнуты смертной казни через повешенье государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьянин Андрей Желябов и рабочий Тимофей Михайлов. Казнь мещанки Геси Гельфман из-за ее беременности была отложена. Геся родила ребенка в тюрьме, после чего умерла из-за неоказанной ей медицинской помощи.
Для проведения казни отвели место в центре Семеновского плаца. Две позорные колесницы с государственными преступниками под усиленным воинским конвоем медленно двигались по городским улицам к эшафоту. Их сопровождали толпы возбужденных людей, ожидавших интересного зрелища. На приговоренных были одеты темные арестантские халаты и черные доски с надписью “цареубийца”. Лица их бедны и спокойны, близость смерти уже наложила на них свою страшную печать. Огромная площадь была запружена толпами народа. Ближе к эшафоту для обеспечения порядка и безопасности выставили цепи казаков и шпалеры солдат. В образовавшемся свободном пространстве сновали конные жандармы. В самой середине на черном квадрате установили пять виселиц, позади них разместили гробы. Повисшая тишина над площадью изредка прерывалась чтением приговора, отдаваемыми командами и барабанной дробью. Софья Перовская до самого последнего момента искала глазами кого-то в толпе, возможно, хотела проститься, но так и не успела...
Они поцеловали крест священника, потом обнялись и простились друг с другом. Всех их облачили в саваны висельников и началась казнь. Михайлова изуверски вешали трижды. Видя его мучения, толпа охала и вздрагивала, потом не выдержала и двинулась огромной темной массой к эшафоту, выражая негодование и требуя сохранить ему жизнь. Цепи солдат взяли винтовки наизготовку, в холодном воздухе сверкнули примкнутые штыки...
Рассказывали, что “лучшие представители общества” старались всяким способом урвать с места казни кусок веревки, “на счастье в картах”. По слухам такой талисман хорошо помогал в игре. Известный художник Верещагин посвятил этому картину “Казнь заговорщиков в России”, ставшую частью его общей трилогии казней. Она никогда не выставлялась, впоследствии была изъята полицией и теперь находилась в запасниках Музея политической истории России. Автор картины на казни не был, но часто присутствовал на многих других. После этого художник мог квалифицированно и подробно рассказывать, как вело себя тело казненного на виселице. Мне довелось видеть эту картину по какому-то случаю. Со мной тогда произошло нечто очень странное: у меня началось раздвоение, и я увидел себя там, рядом с народовольцами. С вами такого не случалось, чтобы могли себя со стороны видеть, оценивать? А я всю жизнь c этим живу. Может, уже с ума схожу?..
- Полно тебе, что в душу ко мне лезешь, зачем?
- А ты не боишься?
- Чего? Царского суда? Я его не признаю и отвергаю.
- Суда божьего, что люди о тебе потом скажут...
- Я признаю только суд нашей партии. Это и есть самая высшая справедливость. Ты мне только скажи, что надо. Я встану и сделаю. Если надо, на смерть пойду. Только душу мою не трогай.
- Просто так делать ничего не нужно, для этого идея высокая нужна. Ты знаешь, что здесь скоро будет? Новое справедливое общество для человека труда, жизнь замечательная у людей начнется. Мы с тобой не напрасно жили.
- Прости, но я не знаю, кто будет жить в этом новом обществе, какие лица будут у этих людей. Ничего не знаю...
- Я тоже пока многого не понимаю. Наша задача всколыхнуть этот рабский мир, площадку для нового здания расчистить. За это мы все сегодня умрем. Строить другие будут...
Так мистический Петербург навсегда входил в наши сердца…
Март в Петербурге, еще по-зимнему мрачен, дует простуженным сквозняком в каналах и переулках, хлещет в лицо снегом и дождем. Именно в эту пору люди замечают на Екатерининском канале женского призрака, хрупкую тонкую фигурку. Выходит она, как тогда, 1 марта, на горбатый мостик и машет своим белым платочком. Вот и считают в народе, что не умерла тогда Софья Перовская, или умерла, но душа не успокоилась. К апрелю день прибавляется, хотя до белых ночей еще далеко. В это время жители встречают женщину в белом саване на Пионерской площади, находящейся теперь на месте Семеновского плаца. Некоторые даже лицо ее описывают, округлое такое, с веснушками, совсем детское. Все ходит вокруг и ищет кого-то…
Правда, теперь все реже видят, даже забывать стали. Давно уже на месте покушения возведен красивый храм Спаса-на-крови. Может быть, отмолили у Господа ее грешную душу?
К слову казнь 3 апреля 1881 года на Семеновском плацу стала последней публичной казнью в России. Что-то окончательно изменилось в сознании ее династических правителей. На месте, где под ударами 6000 шпицрутенов гибли георгиевские кавалеры лейб-гвардии Семеновского полка, приводили в исполнение приговор над членами революционного кружка М. В. Буташевича-Петрашевского, в числе которых был Ф. М. Достоевский, казнили Ипполита Млодецкого, совершившего неудачное покушение на графа М. Т. Лорис-Меликова, теперь устраивали веселые массовые гулянья. В масленицу здесь ставили балаганы, карусели, ларьки с игрушками, сладостями и блинами для простого народа. Все чаще стали устраиваться бега на созданном в 1860 году ипподроме. С конца XIX века Семеновский плац оккупировали спортсмены, а 12 сентября 1893 года здесь состоялся первый в России футбольный матч. Господа в необычных белых костюмах бегали по лужам за английским “ножным мячом”, падали с размаху в грязь под хохот собравшейся на трибунах публики.
Поистине, поучительный и страшный финал. Вглядываясь в окружавшие беззаботные смеющиеся лица, меня всегда неудержимо возвращало в прошлое, снова слышались тяжелые шаги командора и сухая барабанная дробь…
ТАЙНА ОБВОДНОГО КАНАЛА
Обводный канал всегда был особым местом в Петербурге, где происходило множество жутких, будоражащих воображение событий. В основном это необъяснимые с точки зрения человеческой логики самоубийства.
Строительство Обводного канала, самого длинного столичного водовода, происходило в 1803-1835 годах. Одновременно с этим на его набережных шло создание крупнейшей промышленной зоны Петербурга. Фабричные и заводские корпуса в этих местах чередовались с мрачными, невыразительными домами для рабочего люда. Рядом, на его берегах, не имевших до второй половины XX века гранитной отделки, находился огромный комплекс разнообразных зданий, принадлежавших Семеновскому и Измайловскому гвардейским полкам: офицерские и солдатские корпуса, административные и хозяйственные постройки, склады, госпитали и храмы. Следуя призыву великого классика русской литературы, всегда было разумно “…вглядеться в Петербург, внимательнее изучить его физиономию и прочесть историю города в этой массе камней”… Это позволяло понимать и многое другое.
Изначально планировалось, что канал будет отводить от города невские воды во время половодья и послужит транспортным коридором для доставки грузов к промышленным объектам, находившихся на окраинах Петербурга. Канал назвали Обводным, поскольку обводил город с юга, соединяя Неву и Екатерингофку. В XIX веке туда сливали все жидкие промышленные отходы, отчего его вода часто приобретала неприятный запах и необычный цвет. По этой причине Обводный канал еще называли “Городским рвом”, “Новой канавой”, отличии от канала Грибоедова, имевшего прозвище “Канава”.
Видный писатель, публицист и филолог Лев Васильевич Успенский живописал его вид следующим образом: “это Обводный канал, с его страшной водой, в которой, медленно колышась, плывут огромные пласты какой-то плесени, зловонные, а ведь живые. Его откосы – смертно-пустые, заваленные битым стеклом, ржавым железом, угольной и коксовой щебенкой, дохлыми кошками; мусорные скаты, на которых, то тут, то там буйно кустятся пыльная, ржавая лебеда, лопухи и крапива…“
Мрачная слава Обводного канала объяснялась не только его внешним видом. В течение многих веков здешние земли не однажды переходили из рук в руки в ходе сражений между шведами и новгородцами. Как гласили древнейшие литературные рифмованные хроники неизвестного автора, писавшего от имени Эрика, в 1300 году наместник славной династии шведских конунгов - Фольгунгов и фактический правитель Швеции Торгильс Кнутссон, основатель города Выборга, возвел в устье реки Охты новую крепость под названием Ландскрона (Венец земли). Оттуда шведы начали совершать разорительные набеги на ближайшие русские и карельские поселения. Владычество шведской короны на берегах Невы закреплялось очень жестоко и сопровождалось истреблением местного населения. Вовремя одного из таких набегов королевские солдаты, как ревностные христиане, огнем и мечом подвергли разрушению древнее языческое капище, находившееся в районе реки Сутиллы, нынешней реки Волконки и убили там проклявшего их карельского колдуна.
Угроза мести покойного колдуна заставил трепетать всю Скандинавию. Хроники во всех подробностях описывали, как вокруг королевских солдат в дремучем лесу раздавался страшный хохот, а внезапный вихрь на их глазах вырывал с корнем вековые сосны. Страх уже бежал впереди событий…
Никакие последующие молитвы и обряды, человеческие жертвоприношения в виде “пяти юных дев” не спасли иноземных захватчиков от поражения. Уже на следующий год новгородцы, ведомые сыном Александра Невского, князем Андреем, захватили Ландскрону, “запалиша и разграбоша” саму крепость, а ее защитников “избиша и исекоша”. Можно полагать, что средневековые европейские хроники намеренно объясняли свое обидное поражение вмешательством потусторонних сил.
Как бы ни было, но все эти земли с тех пор стали считаться плохим местом и люди обходили их стороной. В последующие времена здесь открылась странная цепочка мистических событий, обраставших слухами и жуткими подробностями. Дошло до того, что землекопы отказывались вынимать грунт при строительстве Обводного канала. Возобновления строительных работ удалось добиться только после применения телесных наказаний к отказникам и угрозы остальным рабочим ссылкой на каторгу.
Участок территории Семеновского плаца, выходивший к Обводному каналу от Борового моста до самого устья реки Волконки, издавна считался в Петербурге нехорошим, даже проклятым местом. Здесь чаще, нежели в других местах города происходили всякие преступления и происшествия. Петербургские газеты конца XIX – начала XX века пестрели новостями криминальной хроники о страшных историях и извлеченных изуродованных трупах из зловонных вод Обводного канала.
Люди неохотно селились в близости канала, несмотря на сравнительно невысокую квартирную плату и то, что многие здания по своей отделке и коммунальным удобствам нередко превосходили многие дома, расположенные ближе к Загородному проспекту. Потенциальных жильцов смущали не только слухи, но и наличие во дворах криминальных элементов, воровских “малин” и фланировавших под самыми окнами профессиональных “жриц любви”.
Все это расцвело бурным цветом после открытия на Семеновском плацу ипподрома. В сочетании с близостью вокзала это в значительной степени объясняло быстрый рост преступности и числа самоубийств. В какой-то момент по своему криминальному статусу “Семенцы” оттеснили на второй план даже печально знаменитую Лиговку. Они были своего рода “Марьиной рощей” по-питерски. В советский период на Можайской улице жил знаменитый петроградский бандит-налетчик Ленька Пантелеев. Здесь его и настигла пуля героических чекистов в 1923 году.
Нужно сказать, что к Обводному каналу в то время стекалось большое количество людей в поисках заработка из разоряющихся российских деревень. Получив работу на местных заводах, они часто селились в тяжелых, стесненных условиях. Сюда следовало добавить массу сезонных рабочих, занимавшихся разгрузкой барж, шедших в период навигации потоками по Обводному каналу. Многие из таких поденщиков ночевали в ночлежках или прямо на берегах канала и его набережных. Жизнь в придорожных кустах часто заканчивалась пьяными драками, поножовщиной и убийствами.
Объясняя многие факты ростом преступности и дурной славой густонаселенных рабочих районов, следовало рассказать об истории самого “нехорошего места” на Обводном канале, которым издавна считался Боровой мост. По неизвестной причине в XX веке здесь произошли десятки самоубийств. Впервые пик их был зафиксирован в 1923 году. Проблемы его снова связали с разрушением в районе Борового обнаруженного во время прокладки теплотрассы древнего языческого капища.
Прибывшие на место археологи сразу отметили уникальность находки, относившейся к периоду XI – XII веков и имевшей скандинавское происхождение. Такая оценка опытных специалистов должного понимания не встретила. Особой ценности в невзрачных артефактах и истлевших человеческих останках местные ответственные партработники не разглядели. Несмотря на протесты археологов, извлеченные оттуда каменные плиты, были распилены и использованы в качестве строительного материала на Лиговском проспекте. По сути, это было очередным проявлением атеизма и отсутствия веры прежней системы, подвергавшей такому же разрушению православные храмы и кладбища.
Снова потрясенный дух неведомых сил вырвался на свободу и запустил свой счетчик. Скоро Боровой мост превратился в излюбленное место для самоубийц, наряду с соседними собратьями по Обводному каналу. Городская статистика говорила о 89 гражданах, покончивших в 1923 году счеты с жизнью на этом участке. Все они, по отзывам родственников, считались вполне здоровыми в психическом отношении людьми. В дальнейшем отмечались новые всплески суицида с определенной цикличностью. Проклятье Обводного канала продолжало жить.
У автора этих записок не сложилось определенного мнения по поводу мистических событий происходивших на этом таинственном месте. Набережные канала и городские кварталы давно радовали жителей своим обустройством и чистотой. И все же, проходя по ним, но по-прежнему хотелось услышать очередную историю…
БЛУЖДАЮЩИЕ СФИНКСЫ
Однажды, гуляя на этюдах по Каменному острову, я заметил возле дачи принца Ольденбургского на спуске у самой воды две интересные фигуры сфинксов. Выглядели они настолько органично, словно находились там целую вечность. Захотелось узнать о них, поскольку точно такие изваяния уже встречались в городе.
Вообще-то посмотреть всех сфинксов в Петербурге практически невозможно. Никто не знает, сколько их скрыто во дворах и скульптурном декоре нашей Северной столицы. Выполненные в камне и металле фантастические зооморфные существа украшают гранитные набережные, спуски к воде, парки и скверы. Иногда в их биографиях открываются любопытные истории. Об одной из них, наш следующий рассказ…
Эти две скульптуры сфинксов в стиле классицизма были сделаны в 1826 году по моделям скульптора Павла Соколова. Имя этого выдающегося мастера декоративной скульптуры хорошо известно по бронзовой скульптуре в Царском селе “Молочница с разбитым кувшином”, воспетой великим поэтом Александром Пушкиным, львам, грифонам и сфинксам, украшавшим петербургские мосты. Для какой цели исполнена эта пара сфинксов точно уже неизвестно. Многие считали, что так были отлиты пробные экземпляры для Египетского моста.
Через 80 лет этих чугунных “египтянок” выкупил на заводе купец Галактионов и увез к себе в Семенцы. С этого момента они начали свое фантастическое путешествие по городу, которое можно было называть настоящим “хождением по мукам”. Вначале сфинксов установили у хозяйского парадного подъезда дома № 6 на Верейской улице. Служба у них получилась похожей на караульную. Сфинксы охраняли хозяина, подчеркивая его особое положение в доме. Нужно знать, что они оставались зверями только на половину, с лица и грудью были замечательно красивыми женщинами. Эта лучшая половина сфинкса ожидала от купца какой-то романтики и внимания. Утреннее похлопывание хозяйской руки по гладкой длинной спине таковым не назовешь. У многих местных купцов практическое, утилитарное понятие окружавшей красоты, больше с точки зрения ее доходности. Такие дивные египетские фигуры в первую очередь должны были привлекать сюда приличную публику. Для хозяина это новые жильцы и дополнительные деньги.
Спустя некоторое время сфинксов увидели уже возле дома № 3 на соседней Можайской улице. Они перебрались туда вместе с купцом Галактионовым. Все шло хорошо, но тут грянула революция, и они лишились своего хозяина. Государство стало народным и сфинксы, получив от власти полную свободу, оказались ничейными. Теперь им было нужно непременно оказаться на балансе в каком-нибудь приличном ленинградском ведомстве. Брать их туда никто не хотел, поскольку героями октябрьского переворота они не являлись, а их нейтральная позиция в положительный зачет уже не шла. За нее, напротив, на общих собраниях в домкомах крепко пинали. Нужно было срочно определяться и искать свой берег в новой жизни.
В 1930-е годы посередине внутреннего двора домов № 3-5 на Можайской улице на субботнике разбили небольшой сквер и сфинксов определили туда. Они поняли, что их жизнь теперь окончательно покатилась по наклонной плоскости. Понятно, что возраст у них прибавился, но мудрые сфинксы не люди и могли тысячелетиями хорошо выглядеть при добром к ним обращении. С таким подходом в жизни было все темно и сложно. Тут уже не до прекрасного принца, поневоле хотелось загадывать разные загадки или набрасываться на случайных прохожих. Верно, раньше говорили люди: не будите в женщине зверя. Вот таким получился сфинкс, он здесь и дух смерти и пташка-канареечка…
В 60-е годы сфинксам пришлось окончательно расстаться с милыми сердцу Семенцами, которым они отдали более полувека своей жизни. Так случилось, что про них вспомнили во время проведения очередных работ по реконструкции городских набережных. Сфинксов решили перенести на пристань у Каменноостровского моста. Их отреставрировали, привели в порядок и в 1971 году водрузили на знакомое всем место на Малой Невке.
Череда злоключений сфинксов этим не закончилась. Они часто подвергались нападениям вандалов и к концу XX века даже утратили некоторые свои элементы. По иронии судьбы замок сказочного принца все это время находился совсем рядом. Сфинксов установили на пристань возле заброшенного памятника деревянной архитектуры, сгоревшей дачи добрейшего человека и внука Павла I принца Константина-Фридриха-Петра Ольденбургского. Генерал от инфантерии, командир батальона лейб-гвардии Преображенского полка, попечитель и опекун многих богоугодных заведений, организатор системы женского образования, теперь ничем не мог им помочь.
Известно, что однажды принцу по долгу своей службы в полку уже пришлось присутствовать при телесном наказании женщины солдатами. В крепостной России, такое, к несчастью, не было большой редкостью. Возмущенный этой дикой картиной, принц Ольденбургский немедленно поехал к министру внутренних дел и заявил, что более, никогда не примет участия в распоряжениях такого характера. В тот же день он попросил доложить императору о своей полной отставке…
Горько оставаться на старости лет без своего угла. Сфинксов снова звали собираться в дорогу. В 2005 году их установили в другом конце города на Индустриальном проспекте перед зданием ГУП “Мостотреста”. Долгими стараниями градозащитников для сфинксов из Семеновской слободы удалось выхлопотать спасительный охранный статус “выявленного объекта культурного наследия”. Конечно, в Петербурге имелись и более древние, ценные изваяния сфинксов: на Университетской набережной, у Строгановского дворца на Невском проспекте. Только любим мы своих близких не за их видимое благополучие, а за обретенные ими муки и страдания. Нам это часто получалось ближе, сами такие…
В 2010 году, отреставрированные и сразу помолодевшие, они вернулись на свой Каменный остров, к знакомой пристани на набережной Малой Невки. Сфинксы лениво, совсем по-кошачьи разлеглись на гранитных блоках у самой воды и нежились в теплых лучах вечернего заката. Это было тихое и романтическое место, где годы уже не старили их и шли стороной…
ПРОГУЛКИ ЗА ФОНТАНКОЙ. ЗНАКОМЫЕ АДРЕСА
ПРИЗРАК ДОМА НА СЕРПУХОВСКОЙ
Если вы думаете, что майская ночь музеев в Петербурге начинается в музеях и там же заканчивается, то наверняка ошибетесь. Впрочем, я и сам прежде так думал. Все началось с того, что в тот вечер мы поехали в музей Александра Васильевича Суворова. Все хорошо знают это необычное здание возле Таврического сада, построенное в виде крепостного башенного укрепления. Украшенное по крыльям своего фасада величественными мозаичными батальными полотнами, оно не дает усомниться в значимости военного гения величайшего полководца России. Генералиссимус был у нас первым человеком, в честь которого возвели такой мемориальный музей.
Интересной получилась экскурсия по залам музея, в которой рассказывалось о метаморфозах портрета Суворова. Здесь можно было отследить весь путь создания образа полководца в изобразительном искусстве, увидеть его посмертную маску. Потом продолжили знакомство с военно-исторической реконструкций солдатского быта времен Великой Отечественной войны уже на улице. Быта наших советских солдат мы почти не увидели, зато костюмированные представители фашистского воинства с нашивками СС выглядели очень натурально. Они с удовольствием показывали посетителям свою форму и вооружение, предлагали их для фотографирования. Наибольший интерес все это вызывало у пришедших мальчишек. В какой-то момент, увидев, как один из молодых людей, участников исторического клуба, стал прогуливаться в форме гитлеровского солдата по улице, мне показалось, что немцы таки взяли наш Город герой Ленинград, не тогда, а сейчас.
Впечатление от музея получилось окончательно смазанным, и мы отправились за новыми приключениями. Промчавшись вдоль Обводного канала по ночному городу, наша машина скоро оказалась на Серпуховской улице, 2. Это хорошо известный в городе доходный дом купца Николая Федоровича Целибеева в стиле модерна. Перестроенный в 1904 году по проекту гражданского инженера П. И. Ширшова, он теперь пустовал и уже несколько лет медленно разрушался. Вокруг тихо и пустынно…
Перед нами стоял пятиэтажный дом с пустыми провалами черных окон без рам в зеленом саване строительной сетки и очень похожий на мертвеца. Окна нижнего этажа заложены кирпичом или забиты досками. Теперь они словно заклеенные пластырем рты. Когда-то дом был красив фасадом, с богатыми наличниками, фигурными подоконниками, арками, пилястрами и лепными гирляндами. Все это уже давно было в плачевном состоянии. Угловой подъем здания придавал ему очертания огромного пассажирского судна, шедшего в сторону проспекта. Мы обошли вокруг всего комплекса зданий со стороны Загородного проспекта и Подольской улицы. Здесь получались соединенными три дома, из которых два были еще благополучно живы и светились огнями окон. У них один общий двор колодец.
Вошли в ближайший подъезд со стороны Подольской улицы. Широкие лестницы, рядом тяжелая дверь в крохотную старую лифтовую кабину. С трудом поместились там вдвоем, двери закрыли сами, никакой автоматики. Нажали кнопку верхнего пятого этажа. Кабину лифта начало трясти как спускаемый космический аппарат в плотных слоях атмосферы. Мы-то собирались подниматься наверх, совсем в другую точку Вселенной. А может быть этот аппарат тоже не мог летать без “гравицапы”? Этого мы точно пока не знали. Еще секунд пять кабина лифта чихала и вздрагивала, а потом медленно, со скрипом поползла вверх. Высота в ней ощущалась очень хорошо, словно мы болтались под куполом цирка. Наконец кабина замерла на самом верху, что-то под нами внушительно громыхнуло, но не упало.
Мы открыли дверь и увидели с лестничной площадки двор-колодец. Теперь он был под нами, рядом уже знакомый нам дом-призрак на фоне бледного северного неба с редкими мерцающими звездами. Открытый космос оказался немного выше. В оконном стекле все это искривлялось и смешивалось, было чем-то одним, бесконечным и бесформенным. Спускались обратно уже веселее. Наверное, такие тесные кабины лифтов были специально созданы в Петербурге для влюбленных. Это не могло им не нравиться…
В гости к дому-призраку я все же попал. Правда, пошел туда уже один, отыскав нужную щель среди кованых прутьев ворот под арочным входом. Здесь было темно, и фонарик под рукой совсем бы не помешал. В какой-то самый критический момент мне хватило и мобильника. Под ногами постоянно хрустели какие-то обломки. Постепенное разрушение здесь началось уже давно. Лестницы оказались без балюстрад, они были кем-то срезаны. Подниматься вверх безопаснее ближе к стене. Об этой пропаже уже сообщали. Знаменитые балюстрады с цветами и драконами, “объекты исторического культурного наследия”, при живом охраннике, попросту, ушли куда-то в скупку как заурядный металлолом. Даже стихи про это написали:
Улетели драконы под свист урагана.
Полоснуло крыло по открытой душе.
Кровоточит на лестнице старая рана.
Не вставай на крыло – не вернутся уже.
Вот так, под шорох крыльев стая драконов двинулась с насиженных мест и скрылась “в ледяном заоконье”. Но и без них парадные дома Целибеевых все еще поминали о былой роскоши, сохранились резные исторические двери. Это совсем не "коммунальный советский быт". В полутьме на входе обозначился камин, потолки холла были сильно декорированы: цветы, разные ленты. В пустых помещениях этого странного дома открывались следы чужого, наспех покинутого человеческого жилья, мертвая зона для сталкеров. Видеть все это здесь, в самом центре густонаселенного города, было немного страшно. Это похоже на применение в доме какого-то неизвестного людям оружия массового поражения. Когда-то здесь был совершенно другой, не похожий на нас мир. Ведь были же здесь люди, которые жили интересно и работали с увлечением...
У очередных новых хозяев сегодня часто не хватало фантазии дальше создания ресторанов, отелей или стеклянных безликих бизнес центров. Каждый раз они старались доводить такие здания до обрушения. Так с ними чаще всего и случалось после длительного отключения отопления. Нужно было только выдержать дом в таком "зачехленном" виде, создававшем для окружающих видимость начала какой-то работы. Производить настоящую реконструкцию исторического здания сложно и дорого, а как хотелось получить быструю отдачу от вложенных средств. Краеведы рассказывали, что по этим улицам когда-то любил прогуливаться, служивший в Семеновском полку Суворов, здесь снимали свои квартиры Белинский, Достоевский и Блок, а рядом, на Подольской улице, родился Шостакович. Может быть, теперь все это имело другую цену?
Прислонился спиной к холодной стене и начал слышать какие-то приглушенные голоса. Один, в совершенно пустой комнате, но это уже не важно. Эти стены помнили другое время. Это было так явно, что даже мороз пробежал по позвоночнику. Да, так, наверное, люди общались с призраками. Что мы, собственно, знали сегодня об этом доме? Он имел две даты постройки - 1847 и 1904 годы. Первая дата говорила, что это здание было одной из самых старых местных каменных построек. Возвел его архитектор В.Е. Мортен, и он был его единственным известным творением в городе. Принадлежал дом наследникам купца Егора Комарова. В 1904 году участок, где уже стоял дом с флигелем, сменил своего очередного владельца. Его приобрел купец Николай Федорович Целибеев, о деятельности которого сегодня уже ничего не известно. Потом владелицей дома стала баронесса Елена Розен. Наверное, не в его хозяевах заключалось главное дело.
Конечно же, такие большие дома, обычно, сдавали внаем. С этого времени они становились доходными. Так, впоследствии, дом на углу Загородного проспекта и Серпуховской улицы получил свою особую известность. 28 января 1906 года здесь открылись Женские политехнические курсы - первое в России высшее техническое учебное заведение.
Немного из истории этого вопроса. Россия была в чем-то передовой, а в чем-то, все еще, очень отсталой и “патриархальной” страной. Женщина традиционно считалась в империи “рабыней кухни” или украшением света. Женское образование дальше успешной жены, фрейлины или в лучшем случае учительницы не поощрялось. Это устраивало не всех, многие женщины уже давно с завистью поглядывали на мужчин, которым было позволено гораздо больше. Не заметить такой стремительно растущей потребности в образовании у женщин было уже нельзя. Наконец, во второй половине XIX века дело сдвинулось с мертвой точки. Одними из первых, в 1869 году, по инициативе И.И. Паульсона открылись Аларчинские высшие женские курсы в Петербурге и Лубянские в Москве. В 1872 году приняли первых слушательниц Высшие женские медицинские курсы при Медико-хирургической академии в Петербурге. Они создавались по инициативе и на средства общественности. Для помощи женскому образованию организовывались специальные общества содействия. Наконец, в 1878 году в Петербурге были созданы знаменитые Бестужевские курсы. А дальше, после них, эти учебные заведения стали возникать в самых разных городах. Но общество все еще продолжало волноваться. Бестужевок часто обзывали “бесстыжевками”. В 1883 году известный художник-передвижник Николай Ярошенко представил обществу свою новую картину “Курсистка”. Его скромная девушка с книгами под мышкой вызвала шквал гневных мужских отзывов.
Одна из таких бестужевок, Прасковья Наумовна Ариян, выпускница физико-математического факультета, выступила во “Взаимном благотворительном обществе” с предложением по устройству чертежных курсов для женщин. Некоторые видные архитекторы тогда откровенно смеялись. “Особенно дикой казалась мысль о женщинах-архитекторах, потому что взбираться по лестнице трудно при длинных юбках, которые носили в то время”, – недоумевал в своих воспоминаниях историк искусств В.Я. Курбатов. “Женщины никогда не бывают архитекторами, – “добавил масла в огонь» писатель, граф Владимир Соллогуб. – Им недоступно усвоение начал симметрии и разнообразия в единстве, которые так поразительны в природе, этом прототипе художественного творчества”.
Женщины взяли на себя смелость опровергнуть такое мнение. Ариян создала инициативную группу из нескольких десятков энтузиасток. В 1906 году девушки добились желаемого. Они вошли в дом Целибеева победительницами, и впоследствии сам дом стали называть “памятником русскому феминизму”. В этом доме был снят целый этаж, содержавший четыре отдельных квартиры. Все эти квартиры соединялись в одно общее, довольно обширное помещение и были приспособлены для учебных занятий. В популярном русском журнале Нива № 10 за 1906 год была опубликована заметка, которая так и называлась: “Первый в мире женский политехнический институт”.
“В начале нынешнего года Петербург обогатился еще одним высшим женским учебным заведение: 15 января состоялось открытие “женского политехнического института”. Женское техническое образование - предмет совершенно новый не только в России, но и в Европе. До сих пор женщинам удавалось проникнуть лишь в сферу педагогики и медицины; юриспруденция и область прикладной техники оставались для них закрытыми. Но если женщин-адвокатов все еще нет и теперь, то женщины-технологи, женщины-архитекторы, несомненно, в скором времени у нас будут”...
Первые в мире женские курсы, имевшие статус вуза, открылись с блеском. Только в первый год было подано свыше 700 заявлений. Учеба была платной, брали за нее дорого: 100 рублей и еще 10 за пользование чертежными принадлежностями. Девушек это уже не останавливало. Им была интересна новая обстановка. Профессорами института состояли преподаватели почти всех столичных специальных учебных заведений. Каждое имя здесь можно было произносить стоя и приветствовать аплодисментами. Среди них оказались Л. Н. Бенуа, М. С. Лялевич, Ф. И. Лидваль и многие другие. Директорствовал на курсах Н. Л. Щукин, “отец русского паровозостроения”, проектировщик и создатель пассажирских и грузовых вагонов, отечественных паровозов серии “Щ”. За такое учебное заведение действительно очень многое можно было бы отдать.
Институт сразу привлек максимальное количество учащихся. “В настоящее время в институте занимаются 209 “политехничек”, и нужно отдать справедливость - работают они на редкость усердно. Приходится даже умерять их усердие, так как они готовы сидеть за работой до поздней ночи, что слишком тяжело отзывается на прислуге. Работы предоставляются всегда вовремя, чертежи отличаются блестящим исполнением. Характерно то, что в настоящее время политехнический институт является единственным высшим учебным заведением, где идут занятия”.
На курсах было четыре отделения, впоследствии переименованных в факультеты: архитектурное, инженерно-строительное, химическое и электромеханическое. Архитектурное отделение оказалось самым популярным. Вначале срок обучения составлял пять лет, однако вскоре курсы уже предполагали семилетнее обучение. В 1911 году законом “Об испытаниях лиц женского пола в знании курса учебных заведений и о порядке приобретения ими ученых степеней и звания учительниц” высшие женские курсы, программы которых могли быть признаны “равными университетским”, получали статус вузов, и их выпускницы допускались к экзаменам в комиссиях “для лиц мужского пола”. К 1912 году здесь было 800 слушательниц. Первый выпуск состоялся в мае 1912 года. Защититься и получить дипломы смогли только три девушки. Несмотря на высокий уровень подготовки, выпускницы не имели никаких прав, им даже нельзя было преподавать в школе, им не присвоили никаких званий.
Любопытна судьба одной из них, Соколовой-Марениной. Получив диплом, она не смогла устроиться на работу в России и решила уехать для этого в США. С большими трудностями ей удалось добраться до Америки. Но и там она везде получала отказ. Тогда она загримировалась под мужчину, переоделась в мужское платье. Соколова воспоминала: “Огромных трудов стоило, чтобы войти в эту необычную роль. Надо было постоянно следить за собой, чтобы вести себя так, как положено мужчине: уступать женщине место в общественных местах, ходить по краю тротуара, не стараться поддерживать сзади воображаемую юбку при спуске с лестницы”. В результате ей предложили работу по специальности в мастерской по ремонту электрооборудования. Соколова проработала в мастерской несколько месяцев. Затем она под видом молодого русского электрика-эмигранта поступила на электротехнический завод в Буффало, где она проработала около трех лет.
После возвращения в Россию Соколова работала преподавателем в Женском политехническом институте, в Технологическом институте, заведовала лабораторией технологии электрических измерений в палате мер и весов. В 1937 году она защитила кандидатскую диссертацию и подала заявление в медицинский институт. Была врачом в эвакогоспитале, а после войны работала в институте физиологии имени И.П. Павлова, где разработала серию приборов для исследования высшей нервной деятельности человека.
В 1915 году курсы переименовали в Женский политехнический институт. Учеба могла бы идти и дальше по такой накатанной колее, но второго выпуска уже не состоялась: грянула революция. Большевики, активно выступавшие за равноправие и раскрепощение женщин, к идее их образования относились хорошо. С 1918 года женские курсы стали Вторым Петроградским политехническим институтом. Правда, туда сразу же начали принимать и мужчин. Похоже, что мужчины тоже захотели учиться у столь замечательных преподавателей. Возможно, именно по этой причине уже в 1924 году этот институт был упразднен. Новые власти шли по пути оптимизации и экономии государственных средств. К этому времени женщинам стали доступны многие другие учебные заведения. После закрытия курсов в бывшем доме Целибеева разместился рабфак Технологического института, потом к нему присоединилось студенческое общежитие. Впоследствии комнаты студенческого общежития все же переделали в ленинградские коммуналки. Так тогда диктовало новое время, но это была уже совсем другая история…
ОЛИМПИЯ
Если пойти от станции метро “Технологический институт” в сторону Семеновской библиотеки по Московскому проспекту, то непременно скоро увидишь величественную чугунную ограду с каменными резными столбами на цоколе из белого путиловского камня. За ней сразу начинается сад - небольшой островок из высоких раскидистых деревьев. Здесь есть старые липы, дубы, клены и даже яблони. Немного дальше за ними открывается площадка с цветником и прогулочные дорожки между кустов сирени и шиповника.
Сегодня еще можно определить, что сад “Олимпия” когда-то был спланирован в классическом дворцовом пейзажном стиле, хотя и без дворца. На аллеях под редкой сенью оставшихся деревьев сохранилось немало винтажных скамеек, которых уже и не найти в других городских парках.
Сегодня мало кто помнил, что сад после своего обновления и перепланировки в 1947 году получил имя писателя Александра Грибоедова, но оно, как-то, не прижилось здесь. Горожане продолжали по старинке называть свой сад “Олимпия”. Да и памятник этому писателю стоял совсем в другом месте - на Пионерской площади.
Сад стиснут между домами Клинского и Малодетскосельского проспектов и Батайским переулком. На длинном Московском проспекте, пересекающему город по “пулковскому меридиану”, сад “Олимпия” выглядит зеленым оазисом. Он стал совсем небольшим, этот сад, застроенный зданиями торгового комплекса “М. Видео” и многоэтажной стеклянной гостиницы. Старый город теперь везде утступает и растворяется. По Малодетскоельскому проспекту "Олимпия" упирается в дом сталинского ампира с разрушающимися переходами под кирпичными колоннадами. Со стороны Батайского переулка по всей длине сад ограничен огромным старинным доходным домом в стиле модерн 1903 года. Со стороны Московского проспекта перед ним поднимается высокое сталинское здание, украшенное башней, балюстрадами и символами советской власти. Рядом с ним все остальное кажется вокруг мелким и незначительным.
Когда-то весь этот большой земельный участок принадлежал купцам Колобовым. В 1884 - 1912 годах здесь находились лесная биржа и дровяные склады. Они загромождали территорию и заметно портили вид близлежащих улиц. В 1912 году их отсюда окончательно убрали. “Участок привели в порядок, оборудовали здесь деревянную музыкальную эстраду и деревянные горки для зимнего катания на санках”.
Признаюсь, что с кем бы из жителей Семенцов не приходилось заводить разговор о саде “Олимпия”, все отзывались нем с особенной теплотой и душевностью. Так, обычно, говорят о чем-то близком и дорогом сердцу. Высказывались о совершенно разных вещах, о чем знали и помнили. Получалось, что Ленинград - Петербург теперь у каждого свой. Как-то сразу вспомнилась лирическая чеховская пьеса "Вишневый сад" в четырех действиях. Их у "Олимпии" тоже получилось не меньше, полных настоящего драматизма...
Теперь многие горожане жалели утраченную территорию сада. Люди из соседних домов за это время успели вырасти и состариться вместе с ним. Прежде здесь работали фонтаны, были огромные клумбы с розами. Вспоминали, как на зиму их укрывали, чтобы эти розы не вымерзли. Весной сад закрывали на “просушку”, и дети всегда c нетерпением ждали его открытия. В дальней от входа стороне здесь имелась детская площадка с двумя “качалками”: утка для малышей, и зеленая деревянная свинья для детей постарше. Получалось, что на “свинью” всегда стояла большая очередь из желающих покачаться...
Самые старшие из ленинградцев еще помнили, что раньше на этом месте находилось известное публичное заведение - кинематограф “Олимпия”. Теперь это уже далекая история. Многие дамы и господа, не говоря уже о простом народе, воспринимали кинематограф как диковину, а кто-то и вовсе, приходил туда только впервые. Это было удивительное, совершенно необыкновенное зрелище. Здание кинотеатра в саду представляло собой два зрительных зала с полукруглыми обводами и величественнейшей аркой между ними. Каким же другим могло быть представление божественного Олимпа?
Конечно, сад и кинотеатр “Олимпия” не имели никакого отношения к древнегреческому городу с его святилищем Зевса. С дореволюционных времен по сложившейся традиции актеры часто брали себе красивые псевдонимы, а сами заведения назывались не меньше чем “Кристалл-палас”, “Колизей” или ‘Паризьен”. Этот обычай шел еще от актеров, воспетых великим русским драматургом Александром Николаевичем Островским.
Синематограф и театр миниатюр “Олимпия” на Забалканском проспекте упоминались в столичной печати уже в 1914 -1915 годах. Современники вспоминали, что наряду с показом кинофильмов, здесь выступали эксцентрики из Парижа, лилипуты, музыканты-виртуозы и дрессировщик Резоне с труппой животных. Здесь имелись вокальные номера, танцы, юмористические сценки, эстрадные монологи.
Несмотря на суровое военное время, сопровождавшееся трудностями в снабжении Петрограда продовольствием и топливом, ростом преступности, эти зрелища привлекали сюда многих горожан. Из цирка Чинизелли в “Олимпию” переместился “чемпионат” борцов. В нем участвовали знаменитости: Чеховской, Лурих, Аберг – и новые, недавно появившиеся молодые способные Башкиров, Степанов. Поединки в “Олимпии” продолжались три с лишним месяца, а 8 сентября 1914 г. был устроен большой спортивный вечер. В его программе были и борьба, и поднятие тяжестей.
Многие поколения ленинградцев и петербуржцев рассказывали, как в сентябре 1917 года здесь, на эстраде “Олимпии” появилась ясновидящая четырехлетняя девочка Тамара, “чудо ХХ века”, которая предсказала всем близкую катастрофу.
Даже в трудные 1920-е годы кинотеатр "Олимпия" сохранял для своих зрителей определенный стиль жизни и их право на частную жизнь. Они шли сюда, прилично одевшись, как в театр, чтобы культурно развлекаться и отдыхать, пить ситро в буфете или есть мороженное в хрустящем вафельном рожке. А еще, чтобы оказаться тем самым “безумцем” и забыть о непростой окружающей жизни. Все, как у французского поэта Беранже:
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Можно сколь угодно потешаться над тягой к красивым названиям в стране победившего пролетариата. Но если разглядеть в этом не заурядное мещанство, а стремление к нормальной жизни, поиск того, чего у тебя никогда не было? Очень хочется успеть прожить все это и выплакать за один короткий сеанс. Ведь даже запах в кинозалах тогда стоял особенный: запах кулисной пыли и нагретой пленки, смешанный с дешевым табаком и потом стесненной залом человеческой массы. Это был запах настоящего кино, которое смотрели, а потом обсуждали всем двором. Кто же из нашего поколения, закружившись в черемуховом рае, не убегал с уроков в кино? В кинозалах знакомились, а потом целовались на задних рядах. У касс выстраивались длинные очереди, попасть на премьерный показ фильма было настоящей удачей. Известных артистов, кумиров многомиллионной страны любили целыми трудовыми коллективами, раскупали в киосках открытки с их портретами. Это был необыкновенный мир мечтаний и грез…
В последующие годы рядом с кинотеатром вскоре появился оживленный городской Клинский рынок. Кто-то еще помнил, что от сада он был отделен рядом деревянных ларьков. Вход на рынок был с Матятина переулка, соединявшего между собой Детскосельский и Клинский проспекты. Самое интересное для детворы было в том, что кроме продуктов на рынке еще продавали всякую живность и птиц. Каких пернатых там только не было! За хорошим кенаром-певцом на Клинский рынок иногда приходили ленинградские знаменитости - певцы, художники, артисты и писатели.
“Олимпия” погибла под фашистскими бомбами в блокадном январе 1942 года. После войны ее решили не восстанавливать, пусть там будет просто Сад, которого теперь осталось совсем немного…
По многочисленным воспоминаниям, кино для жителей осажденного Ленинграда было чем-то большим, чем просто кино. Оно для людей, вроде метронома. Стучит он - значит, в осажденном городе работает радио, есть новости и новый день сменяет ночь, есть стук сердца и значит, в твоем теле теплится жизнь. Если в городе все еще показывают кино - значит, у него есть свой зритель, значит, он готов ради этого пробираться по наименее опасной стороне улицы, чтобы потом в холодном зале снова погрузиться в золотой сон и... выжить...
В ОБЩЕСТВЕ ГРАЖДАНСКИХ ИНЖЕНЕРОВ
Все началось с того, что 17 декабря 1842 года император Николай Павлович повелел учредить Строительное училище для создания кадров техников, которые бы взяли на себя руководство строительством в стране. Кадры и тогда, и сейчас решали многое, если не сказать, все. В 1883 году это училище преобразовалось в Институт гражданских инженеров.
С каждым выпуском этого института семья русских гражданских инженеров прирастала во всех губерниях Российской империи. 17 декабря 1894 года в день годовщины основания института состоялось торжественное открытие Общества гражданских инженеров. Общество преследовало собой как материальную, так и духовную взаимопомощь среди своих участников. Оно быстро росло числом и к 1908 году их количество достигло 900 человек.
Первоначально Общество размещалось в Техническо-строительном комитете. В 1901-1902 года для Общества на Серпуховской улице, 10 было построено отдельное здание. Свой очередной юбилей Общество праздновало уже в собственных стенах, в доме Общества гражданских инженеров. Здание было создано по проекту архитектора польского происхождения Иосифа Юлиановича Мошинского, автора крупных объектов в стиле модерн и преподавателя института гражданских инженеров. Его имя навсегда вошло в историю отечественного зодчества после создания знаменитого проекта земской больницы в Сиворицах (ныне – поселок Никольское Гатчинского района) – лучшего здания лечебного учреждения подобного типа в России до 1917 года.
Новый дом на Серпуховской улице, 10 выгодно отличался от окружающей застройки своими классическими пропорциями, красивыми большими окнами и четкими рельефами. Это строение в Семенцах стало одним из ранних образцов столичного модерна. Специалисты того времени высоко оценили обустроенный в вестибюле дома камин, украшенный майоликой, автором которой считался знаменитый художник А. Я. Головин, майолика украшала также и стены этого просторного вестибюля.
Дом Общества гражданских инженеров быстро стал одним из важных центров архитектурно-строительной жизни Петербурга. Здесь встречались, выступали с докладами и работали известные инженеры и архитекторы, многие из которых оставили заметный след в городском строительстве на рубеже XX века. Было продолжено издание “Известий Общества гражданских инженеров”, которые наряду с журналами “Зодчий” и “Строитель” являлись ценным источником информации об архитектурной практике тех лет.
В доме на Серпуховской улице имелись свои меблированные комнаты. Поклонникам литературного таланта Александра Блока было небезынтересно узнать, что их любимый поэт снимал здесь комнату для встреч со своей Прекрасной Дамой и будущей женой Любовью Дмитриевной Менделеевой. Такая меблированная комната на Серпуховской улице, 10 стала для них на короткое время первым совместным жильем. Влюбленные тайно от других, изредка встречались в этом неуютном и чужом для них помещении, но всегда между собой называли его “своим”, поскольку говорили там о своей любви.
Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма
И только разжигала жажду.
Для работавшего там швейцара они были всего лишь обычной петербургской парочкой: барышней и студентом, которые “крутили свою любовь в меблирашках”. У Александра Блока очень скоро затребовали паспорт. Совсем, как в советских общежитиях и гостиницах, куда пускали только по записи и строго до 11 часов вечера. После этого они перестали бывать там, а вскоре Александр Блок сделал Любови Дмитриевне предложение.
Литературная часть экскурсии на этом здесь не заканчивалась, поскольку рядом с этим адресом, на Серпуховской находился дом Архангельской, в котором некоторое время жил Федор Михайлович Достоевский со своей супругой Анной Григорьевной. Понятно, что петербургских адресов у писателя было известно много. Опять же кредиторы по денежным делам его часто донимали. Дом этот теперь только виртуальный, до наших дней не сохранился. Но он оказался очень памятным для всех, а мы сами могли там всегда легко оказаться. Здесь был написан самый известный портрет Федора Михайловича. Для этого сюда из Москвы специально приезжал знаменитый художник Василий Григорьевич Петров. Он подолгу беседовал с великим писателем, часто заставал его в разных настроениях и постепенно пометил для себя все самое главное. Художник уловил на своем портрете “минуту творчества Достоевского”…
Ставший впоследствии обладателем этого великолепного портрета, Павел Михайлович Третьяков уже после смерти Ф. М. Достоевского писал художнику И. Н. Крамскому: “Много высказано и написано, сознают ли действительно, как велика потеря? Это помимо великого писателя был глубоко русский человек, пламенно чтивший свое отечество, несмотря на его язвы. Это был не только апостол, как верно Вы его назвали, это был пророк, это был всему доброму учитель, это была наша общественная совесть”.
Теперь в доме №10 на Серпуховской улице, в Обществе гражданских инженеров, об этом могли только вспоминать. Здесь имелся прекрасный зал, который нередко использовался как театральный и сдавался в аренду гастрольным труппам артистов и учебным заведениям. После окончания гражданской войны в этом доме сделали общежитие, а в 1921 году открыли клуб Института гражданских инженеров. В определенные дни здесь устраивались замечательные вечера, концерты и спектакли. Их организаторами были педагоги и студенты института, из которых многие стали потом ведущими архитекторами города: А. С. Никольский, Н. А. Митурич, В. П. Машков, В. Ф. Овчинников и другие. Туда часто приглашались известные артисты, писатели и поэты, в числе которых был и поэт Сергей Есенин.
В настоящее время в этом прекрасном здании на Серпуховской, 10 расположился обыкновенный бизнес-центр. Это тоже можно считать особой чертой нашего времени, времени больших перемен…
ЗАГОРОДНАЯ ПОЕЗДКА В ПЕТЕРБУРГЕ
Возможно, так раньше представлялась часть Северной столицы, в которой теперь находится Загородный проспект. Он возник на месте пешеходной тропы от Большой Першпективной дороги (Невского проспекта) до Екатерингофа. В 1739 году Комиссия о Санкт-Петербургском строении дала новой дороге имя – Загородная улица. До средины XVIII века граница Санкт- Петербурга проходила по Фонтанке, и будущий проспект задумывался как загородная дорога, что и определило его название. За всю свою почти трехвековую историю проспект имел порядка двадцати разных названий. Только с началом XIX века за проспектом прочно закрепилось его нынешнее наименование. Практически сразу, с возникновением трассы, этот заболоченный лесистый участок передали для обустройства лейб-гвардии Семеновского полка. От проспекта пробили линии просеки, ставшие впоследствии улицами. Вдоль улиц выстроили деревянные казармы для солдат и дома для офицеров. Этот район в лексиконе петербуржцев получил обозначение “Семенцов”. Улицы были названы по городам Московской губернии, в которой полк размещался ранее: Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская и Бронницкая. Впоследствии местные извозчики старались запоминать последовательность этих улочек с помощью забавной абракадабры: “Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины”. Слово "балерина" иногда заменялось другим, грубым и непечатным, тоже на букву “б”. После 1917 года в народе стали чаще употреблять слово “большевики”. Кому больше верить - каждый решал для себя сам, но великая артистка императорского балета, народная артистка РСФСР и лауреат Сталинской премии Агриппина Ваганова действительно когда-то жила здесь на Бронницкой улице.
Мне часто казалось, что основание и строительство Петербурга на гравюрах XVIII века изображалось стремительным и в радужных тонах. Пышные ассамблеи, строи солдат или корабли, входившие в Неву под грохот салютующих пушек. Чем больше я погружался в атмосферу минувших событий, тем яснее представлял, что армии и флоту, строителям города приходилось терпеть здесь немалую нужду. Внешний лоск парадных мундиров, барабаны, флейты, пороховой дым – все это хорошо выглядело только на экране или полотне художника. Добавьте сюда вечное желание Великого Петра рекламировать свой “парадиз”, делать его привлекательным в глазах изумленной Европы. Помните, как это звучало у Бориса Пастернака?
Нет времени у вдохновенья. Болото,
Земля ли, иль море, иль лужа,-
Мне здесь сновиденье явилось, и счеты
Сведу с ним сейчас же и тут же.
В условиях изнурительного ручного труда, при существовавшем тогда уровне медицины жизнь в Петербурге могла сегодня оказаться суровым испытанием. Для полного понимания этого было достаточно поместить себя в ту обстановку, чтобы понять: сколько дней ты, человек сегодняшнего дня, мог бы там реально протянуть? Понятно, что какие-то самые элементарные инженерные строительные приспособления существовали и раньше, например, специальные деревянные краны. Сваи в ручную тогда тоже уже не вбивали… Впрочем, наш человек так устроен, что при соответствующей мобилизации сил мог решать серьезные глобальные задачи, даже не обладая большим запасом средств. Правители нашей державы эту черту своего народа в дальнейшем использовали еще не однажды.
Со второй половины XVIII века местный пейзаж начал постепенно заполняться привычными нашему глазу каменными домами. После пожаров 1730 годов за Фонтанку было решено переселить часть петербуржских граждан. Однако вплоть до середины XIX века район Семенцов имел достаточно провинциальный вид. Появлявшиеся городские застройки соседствовали с садами, огородами и выпасами скота. “Особенно богата была садами местность вблизи Владимирской церкви и по Загородному проспекту. Здесь на нашей памяти напротив мещанской управы существовал роскошный сад с затейливыми беседками, мостиками и вековыми деревьями, в числе которых рос большой вековой клен; по преданию, это сделал Петр. Дом этот был когда-то дворцом, затем принадлежал купцу Нечаеву. Он сломан в восьмидесятом году нынешнего столетия; в этом доме в пятидесятых годах жил М. И. Глинка”, - писал Михаил Иванович Пыляев, известный тогда петербургский журналист и писатель.
Многие петербургские купцы не только жили на Загородном проспекте, но и являлись владельцами доходных домов. Их первые этажи часто занимались многочисленными лавками и мастерскими, а жилые помещения арендовали горожане среднего достатка - мещане, то есть мелкие чиновники, творческая интеллигенция, врачи, учителя и отставные военные. Пребывавшая здесь публика получалась самой пестрой, настоящий клад для любого исследователя старого Петербурга. Напомним, что доходные дома интересны в первую очередь не своей архитектурой, а жизнью и деятельностью их некоторых жильцов, давших историческую память своим адресам. В доме №22 на Загородном проспекте жил врач с мировым именем Сергей Петрович Боткин. В доме №28 находилась квартира известного русского композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова. В 1913 году в доме №14 вместе со своими родителями жил будущий видный русский поэт и прозаик Осип Эмильевич Мандельштам, а на доме №8 была установлена мраморная доска, сообщавшая о пребывании здесь в 1836 – 1838 годах основоположника современного украинского языка поэта Тараса Григорьевича Шевченко.
Высокая стоимость земельных участков и плотная застройка стали главной причиной недостатка зеленых насаждений. Редким исключением был Введенский сад, устроенный на Загородном проспекте перед собором Введения во храм Пресвятой Богородицы в 1865 году. Доступ к Семеновскому плацу и некоторой части городских построек на проспекте ограничивался в связи размещением там военнослужащих.
Свой провинциальный образ окрестности вокруг Загородного проспекта стали утрачивать с утверждением в 1854 году запрета на строительство деревянных домов, распространившийся на все левобережье Невы вплоть до Обводного канала. С этого времени деревянная застройка стала быстро заменяться каменной. Большинство старых деревянных построек сгорело во время пожара 1862 года. К 1870-м годам они встречались уже только в отдельных кварталах. К этому времени постепенно изменился и социальный состав живших здесь людей. Прослойку мелких торговцев и мастеровых в домах на Загородном проспекте все больше заменяли представители промышленной интеллигенции, служащие государственных учреждений, врачи, преподаватели, литераторы, музыканты, архитекторы. Свой современный облик проспект приобрел на рубеже XIX и XX столетий, когда доходные дома стали надстраиваться с заменой лицевых фасадов в стиле существовавших тогда стилей и моды.
Появление зданий Технологического института и Царскосельского (Витебского) вокзала сформировали на Загородном проспекте знакомый нам архитектурный ансамбль, который в 1950-х годах был дополнен двумя станциями Ленинградского метро: "Пушкинская" и "Технологический Институт". Город медленно, но уверенно шагал дальше. Широкие проспекты всегда прокладывали те, кто лучше других знал самое верное направление…
ДОМ НА ВЕРЕЙСКОЙ УЛИЦЕ
Старый Петербург, Семеновская слобода, доходный дом князя Андрея Волконского на Верейской улице, 18. Эклектика образца 1901 года...
Этот дом сразу притягивал к себе внимание. Он был похож на дремлющего средневекового рыцаря в надвинутом до бровей железном шлеме. Годы его подвигов и ратной славы давно прошли. Рыцарь все еще сурово хмурил седые брови, но его уже никто не боялся. На самом деле, он по-стариковски размяк и частенько лил слезы петербургским дождем по прохудившимся водосточным трубам. За его одряхлевшими от времени, отмеченными блокадными шрамами стенами, скрывалась какая-то тайна. Петербург без причудливых мифов и правдивых историй живших в нем людей, без их радостей, страданий и принятых мук - только приятная, красивая картинка. Начните рисовать обрушенную, обгорелую кирпичную кладку и старый дом станет горячо и страстно рассказывать вам о своем времени. Вы многое узнаете, даже увидите что-то. Поверьте, у людей из прошлого были замечательные одухотворенные лица, они любили свою Родину и служили ей до самого последнего своего часа...
Декабристы нового русского лихолетья, все они погибли, как запоздалый цвет под ударом первых осенних морозов... Такой мне показалась судьба владельцев этого дома после роковых событий 1917 года. Живший там архитектор князь Андрей Владимирович Волконский, был четырежды ранен и тяжело контужен на фронтах Первой мировой войны. Ему, инвалиду, позднее часто ставили в вину, что обладая самыми обширными знаниями и опытом, он не хотел служить новой власти. Разве возьмут на серьезную государственную службу человека с такой известной в России фамилией? В 20-е годы он стал работать в продовольственном управлении военного округа, налаживал производство муки, спасал людей от голода. Потом занялся восстановлением домов в Ленинграде. Андрея Владимировича уже тогда несколько раз арестовывали, сажали в тюрьму. Потом бессрочно выслали в Томск, где он преподавал историю архитектуры в коммунальном техникуме. Его жена, княгиня Волконская Елизавета Александровна, уехала вслед за мужем в Сибирь. Наверное, это было хорошей фамильной традицией у Волконских.
После смерти мужа в 1935 году княгиня работала приходящей домработницей у местного научного работника. Ее арестовали в мае 1937 года как руководителя кадетско-монархической повстанческой организации "Союза спасения России". Три месяца велось следствие. На допросах она вины не признала и никого не назвала, да и не могла этого сделать, поскольку такая организация существовала только в умах томских чекистов. Оговаривать невиновных людей княгиня Волконская не стала. Рядом с ней в Томске жили многие другие сосланные представители известных княжеских родов: Голицыны, Урусовы, Шаховские, Ширинские - Шихматовы. В августе 1937 года Елизавета Александровна была расстреляна по приговору тройки НКВД.
Волконские могли бы легко повторить судьбу своих знаменитых однофамильцев и родственников: декабриста, бригадного генерала князя Волконского Сергея Григорьевича и его жены Раевской Марии Николаевны, дочери героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского. Этого не случилось. Диктатура пролетариата была непримирима, ей хотелось поскорее сломать и извести под корень старое русское родовое дворянское гнездо. Ставшее когда-то символом империи, оно теперь оказалось ненужным новой России. Благородное происхождение перестало считаться достоинством, его старались скрывать, многие для этого даже меняли фамилии. Безродный человек, лишенный исторической памяти во все времена был хорошим исполнителем чужой воли. Прошло еще немного времени и само слово “Россия” надолго исчезло из названия русского государства.
Кажется, наша страна тогда безвозвратно потеряла что-то очень важное для себя. Теперь этого не приобрести вместе с купленными старинными дворцами, званиями и орденами. Длинные уши лакея или лавочника всегда будут выглядывать из выправленных за деньги родословных. Даже презрение к собственному народу и престижное образование, полученное за рубежом, уже не помогут. “Кавалергарда век недолог, и потому так сладок он”... А как же хочется прикупить такого благородства, если все остальное у тебя уже есть...
Говорят, что роман Ивана Сергеевича Тургенева “Дворянское гнездо” после своего выхода, имел большой успех в русском обществе. Даже считалось дурным тоном не прочитать его. Получалось, как бы, заглянуть в самого себя...
В традициях России было принимать решения не по закону, а по мнимой целесообразности текущего момента. Новая власть тогда больше опиралась на собственный страх и ненависть. Бога не слишком боялись - жить без веры казалось проще. Вроде нет уже над тобой никакой власти и все тормоза человеческие сняты, летишь, а куда и сам не знаешь.
Осужденный на каторжные работы заговорщик и декабрист Сергей Григорьевич Волконский в своей судьбе оказался счастливее своих несчастных потомков. Он был прощен государем в 1856 году, ему вернули дворянский титул и ордена. Вместе со своей женой престарелый князь спокойно жил в имении своего зятя на Украине и писал мемуары...
Всего одна растоптанная судьба в вихре прошедших событий, а сколько их было еще вокруг. Из пятой квартиры этого дома в 1937 году взяли Смолянского Моисея Израилевича, простого польского еврея. Он тогда работал портным на химкомбинате. Судили по 58 статье за контрреволюционную деятельность и измену Родине, его тоже потом расстреляли. В памяти возникли знаменитые строки Александра Блока:
Рождённые в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы - дети страшных лет России -
Забыть не в силах ничего...
Мой рисунок был почти готов, когда за кованой решеткой с фамильным вензелем в арочном проеме мелькнула женская фигурка в коротком красном пальто. Гулко отозвался эхом в каменных стенах удалявшийся бойкий стук каблучков. Кто знает, может быть это была дама сердца нашего славного рыцаря. В тот момент он встрепенулся и сверкнул стеклами окон верхнего этажа. По ним бежал веселый солнечный луч. Дом улыбался, жизнь вокруг него продолжалась...
С БЕРЕГОВ ИЖРЫ
Все началось с того, что однажды я обнаружил среди строительного мусора старинный кирпич. Он был неровным, но главное, имел особую именную надпись. Мне тогда пришлось немало повозиться, чтобы прочитать на кирпичном боку потертое клеймо, из которого следовало, что завод, выпустивший его, существовал с 1813 года и принадлежал известным в Петербурге купцам Захаровым. Судя потому, что этот старинный кирпич уже неоднократно использовался в строительстве, но так и не потерял своих рабочих качеств, делать их тогда умели хорошо.
Наверное, эта находка стала одним из толчков моего возросшего интереса к старому Петербургу. Прочитаешь такую надпись и, будто получаешь почтовую открытку из далекого прошлого. Суть в том, что в дореволюционном Петербурге практически все кирпичи делались именными. Из обнаруженной мною впоследствии мозаики фамилий заводчиков Богдановичей, Стрелиных, Поршневых, Тырловых и многих других, постепенно складывалась картина кирпичной промышленности в окрестностях Петербурга. А еще, каждое такое клеймо после его изучения, рассказывало любопытную историю жизни какого-нибудь промышленника, его заводов или построенных им городских объектов.
О Петербурге, кажется, природа сама позаботилась, чтобы обеспечить его нужным строительным материалом. В окрестностях города по берегам рек имелось в изобилии глины и песка. Как водится, их использование для кирпичного производства началось по указанию Петра I, без участия которого, кажется, здесь ничего не могло происходить. Впадавшая в Неву река Ижора быстро обросла гидротехническими сооружениями и оказалась впоследствии застроенной кирпичными заводами. Потребность у быстро растущего столичного промышленного центра в их продукции дальше только возрастала.
Одними из крупнейших кирпичных заводчиков здесь были купцы первой гильдии и потомственные почетные граждане города Захаровы. Этот старинный род простых ижорских крестьян своим трудом выдвинулся в купцы и основал на берегах Усть-Ижоры, близ посада Колпино производство “строительного, облицовочного, опилочного и лекального кирпича”. Родоначальником кирпичного дела был Кузьма Захаров, а его первый завод появился по некоторым данным в 1812 – 1814 годах. Место, хорошо известное тем, что здесь 15 июля 1240 года новгородский князь Александр Ярославич одержал победу над шведскими войсками, за что и получил свое прозвище Невский. К слову, местные ижорцы тогда помогли новгородской дружине разбить неприятеля. В память об этом по именному указу Петра I здесь заложили деревянную церковь во имя святого благоверного князя Александра Невского: “…на сем месте, при устье реки Ижоры святой Александр Ярославович, великий князь российский, одержал над шведами победу”...
После смерти хозяина начатое дело продолжили его дети и внуки. Производство росло и расширялось, внедрялось самое современное по тем временам оборудование. Только на одном из пяти имевшихся у них заводов 170 рабочих за сезон выпускали более четырех миллионов кирпичей. Купцы Захаровы не только эксплуатировали своих работников, но еще успели построить для них девять двухэтажных жилых домов, две бани, больничный приемный покой, оборудовали для рабочих клуб и прачечную. В городе Захаровы были хорошо известны своей благотворительностью. Объектом попечения с их стороны являлась церковь Святого Александра Невского в Усть-Ижоре, возле которой находилась их фамильная усыпальница.
Их имена навсегда вошли в историю Семенцов. Здесь они владели доходными домами, ставшими впоследствии настоящим украшением этого района. Первый из них сегодня возвышается на перекрестке Клинского проспекта и Серпуховской улицы. Его без всякого преувеличения можно назвать здесь главной доминантой, одним из самых заметных. Островерхий, гордо устремленный ввысь, дом выполнен в стиле северного модерна талантливым петербургским архитектором Алексеем Александровичем Захаровым, представителем славного рода кирпичных заводчиков. Зодчему в это время исполнился 31 год. Его работы уже тогда отличала яркая творческая индивидуальность, а этот дом, по общему мнению, был признан лучшим творением автора. Когда-то архитектор жил здесь в уютной и просторной квартире на втором этаже, тут же находилась его мастерская. Об этом времени теперь напоминает скромная потертая табличка у парадного подъезда. В одной из квартир по этому адресу находились ясли Забалканско-Нарвского отделения Общества попечения о бедных и больных детях. В разное время там могло находиться до 50 малолетних детей.
Сам термин “северный модерн” появился значительно позже, уже в советский период, чтобы обозначить этот необычный романтический архитектурный стиль, заставлявший вспоминать о суровых скальных ландшафтах и западноевропейских средневековых замках. Такие дома прежде уже встречались мне в Стокгольме и Хельсинки и показались удачно вписанными в сдержанную по краскам северную природу. Когда-то этот стиль в России критиковали, называли его “чухонским модерном”, противопоставляли национальному “имперскому” стилю Петербурга. А еще этот дом по своему фасаду щедро украшен майоликовыми вставками, декоративными панно, выполненных в мастерских известного тогда художника-керамиста Петра Кузьмича Ваулина.
Рядом, на углу Клинского проспекта 17А и Бронницкой улицы, 16, находился еще один примечательный дом, также принадлежавший семье Захаровых. Он был построен в 1900 году по проекту художника-архитектора Зографа Агафоника Антоновича. В 1913 году по проекту А. А. Захарова здесь была сделана надстройка. Над окнами этого дома теперь легко прочитать красиво исполненные инициалы его владельца – Александра Васильевича Захарова (АВЗ).
Закончив в 1913 году постройку своего последнего замечательного детища на Клинском проспекте, архитектор Захаров увлекся идеей небоскребов и уехал продолжать образование в США. Архитектор жил и работал в Нью-Йорке, Чикаго, организовал там свою мастерскую, продолжал проектировать общественные и жилые здания. В 1934 году в Чикаго по его проекту был построен собор Георгия Победоносца для русских эмигрантов.
У него не было мысли навсегда покидать свою страну, но судьба распорядилась иначе. Захаров продолжал поддерживать связи с новой Россией. В советских архитектурных журналах печатались его статьи об американской архитектуре. Захарова всегда интересовало, как шли дела по восстановления Ленинграда, как велось преподавание в Инженерно-строительном институте, который он когда-то закончил. Не забывал архитектор и о родном селе Усть-Ижора, куда посылал немалые суммы денег для постройки молодежного спортивного комплекса и восстановления церкви.
Старый мастер, проживший долгую и непростую жизнь, завещал похоронить себя в родной Усть-Ижоре. После смерти в 1967 году его прах перевезли туда в красивой шкатулке и захоронили на скромном кладбище, рядом с восстановленным при его участии храмом. Правда, точное место могилы зодчего, по причине чьего-то равнодушия, сегодня уже никому точно не известно. Зато осталась добрая память об архитекторе Алексее Александровиче Захарове и созданные по его проектам добротные красивые дома на обоих полушариях нашего непростого, разделенного границами мира.
ТЕХНОЛОЖКА
Сегодня Санкт-Петербургский государственный институт (технический университет), любовно называемый в народе “Техноложкой” - является одним из ведущих вузов страны. Он существует уже почти два столетия, занимаясь, главным образом, подготовкой квалифицированных кадров области химии, нано и биотехнологий, кибернетики и техники. Его непростая, наполненная славными достижениями и полными драматизма событиями история неразрывно связана с судьбой всего государства.
По указу императора Николая I 28 ноября (10 декабря) 1828 на углу Забалканского (Московского) и Загородного проспектов был основан Практический технологический институт. Здесь учились дети купцов, промышленников, богатых горожан. Обучение длилось шесть лет.Учащимся не только читали лекции, но и проводили с ними практические занятия в различных мастерских: прядильной, ткацкой, столярной, чугунолитейной и других.
Статус высшего учебного заведения институт приобрел уже значительно позже, в 1862 году. В историю он вошел, как самый либеральный и разночинный в Петербурге. Нынешние студенты могли бы позавидовать, поскольку поступить в институт тогда не составляло особого труда, а после успешного окончания его выпускники занимали должности директоров солидных промышленных предприятий. В квалифицированных кадрах развивавшаяся промышленность Российской империи имела большую потребность. Правда, в это время другие студенты института продолжали свою учебу самостоятельно в самых удаленных северных районах огромной империи. Институт очень часто оказывался в центре политических событий Петербурга, а его студенты становились их активными участниками.
Комплекс зданий Технологического института открывался трехэтажным главным корпусом, созданным архитекторами Постниковым Алексеем Ивановичем и Анертом Эдуардом Христиановичем. Его строительство было завершено к августу 1831 года. Боковые крылья главного корпуса и церковь Технологического института были построены архитектором Беркманом Федором Федоровичем несколько позднее, к 1862 году. По проекту этого архитектора в 1852-1854 годах также возвели здания химической лаборатории и литейной мастерской.
В 1879-1880 годах архитектором А. А. Маловым было построено здание студенческой столовой. Часть полученного гонорара этот русский инженер пожертвовал Обществу пособия учащимся Технологического института. Этому благотворительному обществу столовая была впоследствии передана для заведования.
Первоначально главное здание института отличалось простотою архитектурных форм. Единственным украшением его фасада оказался лепной фриз. Парадного входа у института не было: внутрь здания студенты попадали через небольшую узкую дверь в левой части главного фасада. Архитекторы нашли удачный планировочный прием: они срезали угол здания, и перед ним возникла ныне существующая площадь, связавшая воедино выходившие на нее проспекты.
Во второй половине XIX века появилась необходимость в дополнительных помещениях. С этой целью в 1859 году к главному зданию пристроили два флигеля: один по Загородному, другой - по Обуховскому проспекту. В последнем из них был создан институтский музей. В то время директором института был Илья Петрович Чайковский - отец великого русского композитора. На этом посту И. П. Чайковский прослужил до 1863 года.
Институт прославили крупнейшие русские ученые. В 1863 году в его стенах защитил свою докторскую диссертацию Дмитрий Иванович Менделеев. Именно здесь он написал труд "Основы химии", открыл знаменитую периодическую систему химических элементов. Над ее созданием великий ученый, по его собственным словам, трудился около 20 лет. Менделеев только посмеивался по поводу студенческих баек о легендарном сне, неожиданно подарившем ему великое научное открытие.
В институте работали Дмитрий Константинович Чернов, с именем которого связано развитие отечественной металлургии; Павел Владимирович Еремеев, основоположник русской школы кристаллографии. Именно на базе Технологического института проходила разработка первых русских электростанций. В 1902 году выпускником учебного заведения стал Абрам Федорович Иоффе, будущий известный физик. Кроме того среди выпускников института были известны Д. Л. Ландау, Е. Ф. Тамм и М. П. Капица. Здесь же учился первый в мире Нобелевский лауреат по химии А. И. Степанов.
В 1898 году главное здание Технологического института подверглось существенным переделкам. С центрального фасада сняли фриз, надстроили четвертый этаж, расширили окна третьего и объединили оба эти этажа пилястрами; первый и второй этажи украсили рустовкой, вход перенесли в центр. Кроме этого было улучшено естественное освещение, провели пароводяное отопление и вентиляцию, построили водонапорную башню. Одновременно с этим возводилось двухэтажное здание Химической Лаборатории, фасадом на Загородный проспект, с Большой Химической Аудиторией, рассчитанной на 300 человек. Организаторами всей этой перестройки и благоустройства стали архитекторы Л. П. Шишко и А. П. Максимов. В 1913 году были построены Инженерно-Механическая и Химико-Техническая лаборатории.
С началом Первой мировой войны технологический институт активно работал на оборону. Скоро занятия в институте почти совсем прекратились. Большинство помещений отдали под лазарет. В институте действовали курсы подготовки инструкторов и шоферов, техников по гидротехнической части. В мастерских и лабораториях было организовано производство хлора, карманных грелок, снарядов, взрывчатых веществ, закалка стали, возгонка фосфора. Появились новые специальности: “железнодорожное дело”, “аэропланы” и другие.
После Октябрьской революции, в 1917 - 1918 учебном году в коридорах института зазвенели женские голоса, он засверкал новыми яркими красками. Студентками сюда были приняты первые женщины, а с осени 1921 года при институте открылся рабфак.
В 1925 году перед главным корпусом института установили хорошо известный сегодня памятник Г. В. Плеханову, видному социал-демократу, философу и теоретику марксизма. В Петрограде тогда существовала интересная практика исполнять скульптуры сначала в гипсе, а потом перемещать их по городу с целью выявления наиболее подходящего места для его установки. Возможно, по этой причине памятник Плеханову, простоявший около года возле Казанского собора, впоследствии, окончательно был возведен на площади у Технологического института.
В декабре 1928 года институт торжественно отмечал свой столетний юбилей и принимал поздравительные телеграммы от руководителей страны. Он первым из вузов был награжден орденом Трудового Красного Знамени. В эти юбилейные дни на внутренней территории института был открыт памятник Д. И. Менделееву, выполненный скульптором М. Г. Манизером. В 1930 году институт получил свое новое название - Ленинградский Краснознаменный химико-технологический институт (ЛХТИ). К этому времени со стороны Московского проспекта был пристроен новый учебный корпус по проекту архитекторов А. И. Гегелло и Д. Л. Кричевского.
В первые же дни войны, по распоряжению правительства, часть института эвакуировали в Казань. В марте 1942 года произошла вторая часть эвакуации института, и с 12 марта учебные занятия полностью прекратились. Часть студентов и преподавателей, оставшихся в Ленинграде, выполняли задания городских предприятий, связанные с выпуском оборонной продукции. Занятия в институте возобновились после возвращения из эвакуации уже в 1944 году. В 1970 году во дворе института появился скромный мемориал в память студентов и преподавателей, погибших в годы Великой Отечественной войны. На нем высечены четыреста восемьдесят имен.
В 1945 году институт был переименован в очередной раз и стал называться “Ленинградским технологическим институтом имени Ленинградского Совета”. В 1949 году здесь открыли инженерный физико-химический факультет для подготовки специалистов по использованию атомной энергии в мирных целях и для защиты окружающей среды. В 1975 году в институте одним из первых в стране был организован биотехнологический факультет. В 1990 году завершилось строительство шестиэтажного здания Фундаментальной библиотеки СПбГТИ (ТУ), ставшей одной из самых крупных вузовских библиотек.
Студентка 1930-х годов, преподаватель нескольких ленинградских институтов и Университета Людмила Леонидовна Эльяшова вспоминала о годах своей учебы в институте: “…Виктор Владимирович Рейхард, глубокий знаток экономики и философии, … был добрейшим человеком и деканом, скромным, любящим студентов. Мы платили ему тем же. К сожалению, как потом выяснилось, не все.
Декан стремился развивать у нас самостоятельность творческого мышления и приглашал студентов на заседания кафедры, на научные диспуты, дискуссии. Всячески побуждал в нас высказывать свои суждения, прислушивался к ним и в своем заключении разбирал наши робкие высказывания наряду с профессорскими. И нас называл по имени-отчеству.
Во время эвакуации студенты узнавали своих профессоров гораздо ближе, чем в довоенное время, и почти все они только выиграли от этого общения. Озабоченные горестями войны – В. М. Штейн потерял на фронте единственного сына, - оторванные от своих кабинетов и библиотек, в условиях трудного быта, скученности (семьи Рейхарда и Розенфельда жили в одной, перегороженной занавесками комнате), университетские ученые достойно несли бремя войны. Те, кто помоложе (В. В. Рейхард), ушли в народное ополчение, но были возвращены в университет.
Уже через три с лишним года после Победы стали выдумываться дела “ против любимцев студентов, против самых выдающихся людей университета. Конкретными исполнителями этих подлых дел становились бездарности. Так, на нашем факультете ими был организован разнос книги Штейна, недавно получивший Первую университетскую премию. Их это не смущало. Изменились обстоятельства, а в книге ни разу не упоминался И. В. Сталин. Да и фамилия автора “не та”…
После борьбы с “безродными космополитами” город накрыло абсурдное “Ленинградское дело”.
Мог ли здравый ум вообразить, что эта гнусная выдумка уже через 4 года после победной войны сможет погубить главных организаторов военного сопротивления? В их числе и наших профессоров. Всех. На факультете не осталось ни одного профессора… Остро не хватало и других преподавателей, так что лекции на младших курсах читали старшекурсники…
Наши блестящие профессора оказались в тюрьмах. Там погибли Виктор Владимирович Рейхард… Александр Алексеевич Вознесенский…”
Нынешний Технический университет уже далеко не прежний, но как бы хотелось, чтобы самые черные страницы в его истории остались навсегда позади…
ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ВОКЗАЛ
Раньше у людей было такое интересное занятие: приходить на вокзал, чтобы посмотреть прибытие поезда. Это необычное для того времени, почти театральное зрелище с музыкой, цветами и действующими лицами из числа пассажиров, кондукторов, буфетчиков, суетливых носильщиков, статичных фигур жандармов и прочих лиц. Все это сопровождалось выражением самых разных эмоций, радости или слез. Множество людей шли сюда, и скоро Царскосельский вокзал превратился в главную достопримечательность этой части города. Под стать всему этому было и здание вокзала, похожее на настоящий дворец. Оно с первых минут дарило людям ощущение праздника.
Вы когда-нибудь слышали, как поют рельсы, уходящие своими стремительными линиями в неизвестность? В детстве мы любили забираться под опоры железнодорожного моста, когда туда приближался поезд. Интересно было наблюдать, как над нашими головами под грохот колес гнулись стальные пути, а самих обдавало горячим, пахнувшим мазутом ветром. Вокзалы, встречи и расставания были уже потом. Дорога – это всегда какое-то движение, а без этого нет, и не могло быть настоящей жизни…
Царскосельский (Витебский) вокзал на Загородном проспекте, 52 - самый первый вокзал в России. Первое одноэтажное деревянное здание появилось здесь в 1837 году для первой в России Царскосельской железной дороги, связавшей Санкт-Петербург и Царское Село. Движение на этом участке было торжественно открыто 30 октября (11 ноября) 1837 года. Первым, отправившимся со станции поездом, стал паровоз “Проворный” с руководителем строительства железной дороги и инженером Францом Герстнером в качестве машиниста, а также с другими почетными пассажирами, среди которых был император Николай I.
В 1849 – 1851 годах по проекту архитектора Константина Андреевича Тона рядом с деревянным вокзалом было построено новое каменное здание, обращенное своим главным фасадом на Загородный проспект. Весной 1882 года на аттике главного фасада установили часы. В сентябре 1892 года был одобрен проект небольшой двухэтажной пристройки, примыкавшей к торцу бокового флигеля. Именно в таком виде, с небольшими переделками, это здание просуществовало до начала XX столетия. В качестве самостоятельной Царскосельская дорога просуществовала до 2 января 1900 года, после чего ее включили в состав Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги.
После двух реконструкций и расширения, прежний вокзал был разобран и на его месте появился новый, дошедший до нас Витебский вокзал. Это был настоящий шедевр в стиле “модерн”, в проекте которого закладывалось необычное для архитектуры того времени обилие металла. Автором его стали архитекторы Станислав Антонович Бржозовский и Сима Исаакович Минаш.
Новый вокзал был торжественно открыт 1 августа 1904 года. В этот же день, в пятнадцать минут шестого вечера, отсюда впервые отправился поезд по маршруту Петербург - Витебск и еще один, пригородный, - на Вырицу. Вот как тогда описывали это событие в газете “Новое время”: “В воскресенье, 1 августа, происходило освящение нового здания вокзала Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги и открытие пассажирского движения по новым путям от этого вокзала. Новый вокзал действительно грандиозный, вполне европейский и пока единственный в России. Обошлась его постройка в миллион рублей, да столько же стоит устройство перекрытий и платформ. Величественный вход с мраморною лестницей, весь в стеклах, будет освещаться в изобилии электричеством”. Далее, корреспондент подробно останавливался на всех деталях этого события: “В 2 часа дня в зале III класса, красиво убранном экзотическими растениями, было совершено молебствие… Много публики наполнило обширный зал, который служит пока залом первых классов Царскосельского вокзала.
После многолетий и освящения здания подали шампанское и первый царский тост за Государя, Государыню и за новорожденного Наследника Цесаревича провозгласил товарищ министра путей сообщения и член Государственного совета В. А. Мясоедов-Иванов. Громкое “ура” разлилось по залам, и певчие лейб-гвардии Семеновского полка запели гимн “Боже, царя храни”, повторенный по требованию публики новым “ура”. Затем Мясоедов-Иванов сказал несколько слов по поводу сооружения дороги и нового вокзала, указав на то, что все это потребовало не только много денег, но и много труда, много рабочих, много энергии, и пожелал этому делу благополучного окончания.
Инженер Островский показывал управляющему министерства новый вокзал, как отстроенной готовой, так и в еще достраивающейся и отделывающейся части...”
Функциональное предназначение “прочитывалось” при взгляде на здание вокзала со стороны главного фасада, выходящего на Загородный проспект. Он, начиная с высокой часовой башни, представлял собой стилизованное изображение поезда - своеобразный огромный “архитектурный макет”, оживленный с присущей модерну иллюзией движения. Она возникала из-за выполненной по канонам модерна криволинейностью очертания фасада. Благодаря такому закругленному углу со стороны канала вместо узкого прохода образовалась площадка с видом на Императорский павильон. Главный вход наверху был украшен гербами Петербурга и Витебска – конечных пунктов Витебской линии на момент постройки вокзала.
Вот как описывал главные достоинства нового вокзала уже упомянутый выше корреспондент газеты "Новое время": "Главная идея вокзала - избежать толкотни и встречных течений, так что поезда приходящие имеют отдельные платформы и выходы. Для поездов отходящих въезд один, с Загородного проспекта. Для приходящих поездов устроен особый зал ожиданий, специально для встречающих. Дачные поезда, то есть царскосельской ветви, имеют свою кассу и свой ближайший выход, но при этом для всех есть сообщение со всеми залами и частями вокзала, парикмахерскими и уборными. Отсутствие такого сообщения составляет главный недостаток всех петербургских вокзалов... В новое здание действительно вложено много труда, но и вышло оно достойным столицы”.
Вестибюль 1 и 2 классов, высота которого составляла более двадцати метров, - центр всего здания, из которого можно было попасть в любую другую часть вокзала, искусно сочетала величественность и ощущение воздушности, легкости. Первое достигалось благодаря высоте помещения и широким маршам лестницы из сероватого ревельского мрамора. Зал венчал металлический купол. Второе качество возникало за счет отсутствия глухих стен, максимального наполнения вестибюля светом, попадавшим через стеклянные поля витражей со всех четырех сторон. Основным источник света был огромный витраж в арке главного входа со стороны Загородного проспекта, которая образовывалась железной фермой, заполненной новым для того времени материалом - железобетоном. Большое поле бесцветного стекла с яркими пятнами стилизованных под цветы лотосов создавало ощущение невесомого парения огромной массы.
Главным украшением лестницы были две литые вазы, олицетворявшие принцип модерна: свободное перетекание форм. Зримость рождения формы из растительных линий здесь доводилась до абсолюта. Совершенно непонятно, где заканчивалась одна ваза и начиналась другая. Каждая одновременно была началом и завершением следующей. Процесс рождения жизни из хаоса небытия столь же бесконечен, как бесконечна кривая - линия жизни, многократно запечатленная в интерьере зала. Названная современником строителей вокзала, историком искусства Г. К. Лукомским “важным, мистически глубоким самодавлеющим средством для выражения духа стиля”, она являлась своеобразным “шифром” всего здания.
На площадке лестницы, по центру, установили бюст Николая I из красного порфира работы скульптора А. К. Тимуса. Над бюстом размещалось изображение белого парящего орла, по бокам пьедестала были установлены две мраморные доски с надписями: "Первая в России железная дорога открыта в царствование императора Николая I 30 октября 1837 года." и "Санкт-Петербург-Витебская железная дорога открыта в царствование императора Николая II 1 августа 1904 года".
На втором этаже левого крыла здания вокзала был расположен зал ожидания для пассажиров 1 и 2 классов, представлявший собой прекрасный образец интерьера в стиле модерн. Здесь использовали многие характерные для него приемы. Выходу на платформы из всех залов ожидания предшествовало посещение Светового зала. Одной из его “изюминок" был воссозданный на противоположной от выхода к платформам его стороне уголок классического Петербурга, каким он запомнился в сознании многих поколений. Стена зала имитировала фасад петербургского дома с элементами классицизма, исполненного с приемами модерна. Стена уходила вниз, в световой двор - узкий коридорчик без потолка, располагавшийся на первом этаже. Узкие переходы -“мостики”, шедшее вниз изящная винтовая лесенка, символизировавшая “спуск к воде”, изысканное металлическое кружевное обрамление со змеящимися линиями изогнутых тюльпанов, заключенных в строгие прямоугольные решетки импровизированного канала - все это добавляло классике “петербургского дома” привкус зыбкости и невидимого глазу движения, тающей призрачности белых ночей.
Воспоминание о классическом Петербурге, символизировавшего “перетекание времени”, служило напоминанием о первом вокзале столицы, стоявшем когда-то на этом месте. Именно его историческое местоположение определило одну из главных особенностей нового вокзала, вызывавшую изумление петербуржцев и гостей города.
Однако самое удивительное зрелище представлял собой дебаркадер вокзала инженера В. С. Герсона, состоявший из широких арочных дуг перекрытий, образовывавших вместе три колоссальных пролета. Обнаженный железный каркас над платформами, состоявший из нескольких самостоятельных частей-конструкций играл здесь не только функциональную, но и самостоятельную эстетическую роль.
В 1906 году от Петербурга до Павловска ходило уже 16 пар поездов, до Вырицы - еще четыре пары пригородных поездов. Шесть дальних поездов следовали до станций Дно и Витебска. Накануне Первой мировой войны с Царскосельского вокзала в Петербурге ежедневно уезжало в среднем около 20 тысяч пассажиров.
Вокзал, как большой транспортный узел России, оказался свидетелем многих важных исторических событий, произошедших на нем после 1904 года. Многие жители Царского Села начала XX века точно так же, как и современные жители Пушкина и Павловска ежедневно ездили на учебу и работу в столицу и обратно. Они оставили свои воспоминания о своих поездках. Особенно интересны воспоминания А. А. Ахматовой, Н. С. Гумилева, С. А. Есенина, А. Н.Толстого и других.
Анна Ахматова вспоминала вокзал начала Первой мировой войны : “Мы втроем (Блок, Гумилев и я) обедаем (5 августа 1914 г.) на Царскосельском вокзале (в СПб) в первые дни войны (Гумилев уже в солдатской форме). Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для оказания им помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: “Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев.”
Вечером 28 октября 1917 года в Царское Село приехал из Петрограда американский журналист Джон Рид, написавший свои знаменитые “Десять дней, которые потрясли мир”. Вот, что писал Джон о тех днях:
“Не попав в автомобиль верховного командования, мы отправились на Царскосельский вокзал. На вокзале никто не знал, где Керенский и где фронт. Впрочем, поезда ходили только до Царского… Наш вагон был набит деревенскими жителями, возвращавшимися домой. Они везли с собой всякие покупки и вечерние газеты. Разговор шел о восстании большевиков. Но если бы не эти разговоры, то по виду нашего вагона никто не догадался бы, что вся Россия расколота гражданской войной на два непримиримых лагеря, что поезд идет к театру военных действий. Выглядывая в окна, мы видели в быстро сгущающихся сумерках толпы солдат, тянувшихся по грязным дорогам к городу. Они спорили между собой, размахивая винтовками. На боковой ветке стоял товарный поезд, набитый солдатами и освещенный кострами. Вот и все. Далеко позади, на плоском горизонте, ночь освещалась отблесками городских огней. Мы видели трамвай, ползший по далекому предместью.”
После событий 1917 года Царскосельский вокзал, как и вся железная дорога, были национализированы. Платформы Императорского павильона стали использовать для пригородного сообщения, а рельсы с третьего (Императорского) пути были сняты для восстановления разрушенных железных дорог. В годы Гражданской войны на Детскосельский (Витебский) вокзал прибывали военные и хозяйственные грузы, уходили эшелоны с красногвардейцами. В те же годы в одном из помещений вокзала разместился Военно-революционный железнодорожный трибунал Объединенных Северо-Западных железных дорог. Работы у него, судя по количеству сохранившихся в архиве дел, было выше головы. Силами полуголодных, приговоренных к принудительным работам людей в 1920-е годы началось восстановление путей, мостов, строительство новых зданий, локомотивного и вагонного депо. К концу 1930-х годов по количеству перевозимых пассажиров станция уже вышла на одно из первых мест в стране. В 1933 году уже Витебский вокзал вошел в состав Октябрьской железной дороги при объединении Октябрьской и Ленинградской дорог.
С первых месяцев после начала Великой Отечественной войны с перронов Витебского вокзала пошли эшелоны с солдатами и народным ополчением Ленинграда. В июле 1941 года от Витебского вокзала отошел бронепоезд № 2 (с начала февраля 1942 года – “Балтиец”), построенный железнодорожниками ленинградского узла. Бронепоезд часто выходил для обстрела неприятельских позиций в районе Пулковских высот. Вокзал, как и многие здания Ленинграда, подвергся разрушению в годы блокады.
14 ноября 1987 года в Ленинграде и Павловске проходили торжества по случаю 150-летия создания в России железных дорог. На Витебском вокзале был смонтирован специальный стеклянный павильон по проекту архитектора В. П. Черепанова, в котором разместили макет поезда Царскосельской железной дороги. Паровоз, вагоны – все было сделано в натуральную величину. Точно такой же поезд совершил здесь свой самый первый в России рейс из Петербурга в Царское Село в далеком 1837 году. Теперь он показался мне совсем маленьким и ненастоящим, почти детской игрушкой. Вспомнились стихи Вадима Шефнера:
Есть много в мире белых роз и алых, Есть птицы в небе и в ручьях вода,
Есть жизнь и смерть.
Но ни с каких вокзалов
В минувшее не ходят поезда.
НА ПОДОЛЬСКОЙ УЛИЦЕ
Подольская улица начинается с массивного углового здания, возведенного в 1910 году по проекту известного петербургского архитектора Алексея Федоровича Бубыря, большого любителя северного модерна. Он был автором, по крайней мере, еще полутора десятка гражданских и промышленных зданий возведенных в Петербурге. Его последней работой в Северной столице стал комплекс производственных зданий на Сампсониевском проспекте, 69 “Русский Рено”. Того самого, на котором потом делали сборку и ремонт авиационных двигателей для первых русских самолетов авиаконструктора И. И. Сикорского “Русский витязь” и “Илья Муромец”. Свою архитектурную деятельность Алексей Федорович совмещал с преподаванием в Институте гражданских инженеров и участием в работе Общества гражданских инженеров и Петербургского общества архитекторов. В 1919 году он погиб от рук бандитов на Украине.
Здание на Подольской улице, 2 теперь известно, как доходный дом Латышской церкви. Такое назначение имела только часть всего комплекса зданий, включавшего благотворительные учреждения прихода, приюты, школы и дешевые квартиры. Самой латышской лютеранской церкви Христа Спасителя, выходившей когда-то своим фасадом на Верейскую улицу, уже давно не было. Храм, построенный в 1847-1849 годах на пожертвования императора Николая I и прихожан, был закрыт в 1938 году и разрушен. На его месте разбили небольшой сквер. Получилось, что имя этого храма оказалось переданным другим зданиям и надолго пережило его.
Четкая строгая композиционная структура здания, отсутствие какого-либо декора, масштабность и суровая мощь строения заметно выделяют его среди окружающей застройки. На фасадах, выходящих на Загородный проспект и Подольскую улицу, устроены эркеры. Оживление строгому фасаду добавляют установленные полуколонки и черепичные пояса над вторым этажом. В годы Великой Отечественной войны на крыше дома находился зенитный расчет.
К этому зданию в стиле модерн под таким же адресом примыкает стена дома, который прежде принадлежал латышской церкви. До 1917 года здесь располагалось церковно-приходское училище и сиротский приют. В этом доме Дмитрий Иванович Менделеев в 1906 году снял в аренду первый этаж для служебных надобностей Городской поверочной палатки, осуществлявшей контроль за находившимися в городе и его окрестностях измерительными приборами.
Сегодня историческое прошлое этого величественного петербургского здания отражено на двух мемориальных досках, установленных на его фасаде. Это своеобразная краткая летопись важнейших событий, произошедших на Подольской улице и достойных такого особого увековечивая.
В этом доме 12 сентября 1906 года родился будущий композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Его отец Дмитрий Болеславович Шостакович, инженер-химик и большой любитель музыки, мать – Софья Васильевна, пианистка. Она училась вначале в Иркутске, а потом здесь, в Петербурге. Известно, что Д. Д. Шостакович был внуком польского революционера Болеслава Шостаковича, проведшего более трех месяцев в казематах Петропавловской крепости после неудачного покушения Каракозова на императора Александра II 4 апреля 1886 года. Его тогда обвинили в укрывательстве осужденного на каторгу государственного преступника поляка Ярослава Домбровского. Подвергался преследованиям властей и его прадед, активный участник польского восстания.
Музыку в семействе Шостаковичей любили все. Вечерами они музицировали у себя дома, часто приглашали к себе известных столичных исполнителей. Спустя много лет, известный композитор вспоминал, как в четырехлетнем возрасте, забравшись в кресло, мог часами слушать дома музыку и пение.
После смерти Д. И. Менделеева в 1910 году отец будущего композитора, работавший в Палате мер и весов, оставил там свой пост и они переехали в дом № 16 по Николаевской улице (ныне - улица Марата).
Впереди у Дмитрия Шостаковича будет смерть отца, учеба в консерватории, отсутствие средств и полуголодное существование, будет травля властей и широкое международное признание, но детские воспоминания о счастливом времени пребывания семьи в доме на Подольской улице останутся с ним навсегда.
В начале 30-х годов прошлого столетия в этом доме на Подольской улице открыли общеобразовательную школу №15, в которой училась Лариса Гринцевич, будущий известный геолог Лариса Анатольевна Попугаева, дочь врага народа и первооткрывательница якутских алмазов. Ее отца расстреляли по приговору суда. В этом статусе “дочери врага народа”, она прожила до 1956 года, а потом ее отца посмертно реабилитировали и восстановили в партии. С апреля 1942 по июль 1945 года Лариса Гринцевич - командир пулеметного расчета, а потом командир зенитного орудия. Она тогда прикрывала небо над Москвой от фашистских самолетов. После войны у нее была учеба в Ленинградском университете, где ей, хрупкой и жизнерадостной девушке, как фронтовичке, даже преподаватели разрешали курить в коридоре…
Об этом могли только мечтать многие геологоразведочные партии. 24 августа 1954 года ей, совсем молодому геологу, практически в одиночку, удалось обнаружить разрушенную кимберлитовую сине-зеленую породу, усыпанную рубиновыми зернами пиропа-минерала сопутствовавшего залежам алмазов. Так была открыта знаменитая кимберлитовая алмазная трубка “Зарница”. На следующий 1955 год в этих местах открыли еще десять алмазных кимберлитовых трубок, в том числе богатейшее месторождение природных алмазов “Удачное”. Теперь уже все геологи знали, что надо искать пиропы – верные и приметные спутники алмазов, указывавшие на залегавшие в вечной мерзлоте алмазоносные кимберлитовые трубки.
Долгие годы вклад геолога Л. А. Попугаевой в открытии коренных месторождений алмазов в Якутии, позволившего стране стать ведущей алмазодобывающей державой, не получал должного признания. Государственные награды и ученые звания за ее открытие получали совсем иные люди. Для полной оценки этого понадобились еще многие десятилетия. Получилось, что ее “Зарница” “осветила своим светом все последующие геологические поиски, но оставила в тени их настоящую героиню”.
Умерла Лариса Анатольевна на 54 году жизни. Просто шла после своего рабочего дня и упала на углу Лахтинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны: произошла закупорка и разрыв аорты. Теперь ее именем назван большой алмаз весом в 29,4 карата. Есть такая особая традиция у геологов, давать своим лучшим находкам названия, как имена родившимся детям. На фасаде ее родной школы №15 на Подольской улице, 2 торжественно открыли мемориальную доску.
Очень разными по приложению своих профессиональных занятий получились герои этих строк, но они имеют между собой немало общего. Дело в том, что такие большие дела по плечу только талантливым людям, преданным своему делу до полного самоотречения. А иначе ничего не получится и любое самое лучшее дарование, не развившись, умрет в человеке. Кто знает, может быть, такие люди появляются раз в сто лет, потому что созданное ими, служит людям гораздо больше этого времени. Начинается их новая жизнь, жизнь после смерти. Ведь по-настоящему большое, видится только на расстоянии…
Возле этого дома на Подольской улице всегда немного замедляешь шаг, хочется увидеть для себя что-то необыкновенное и важное. Даже начинаешь намеренно вглядываться и читать встречные лица. Кто они, какими делами пишут сейчас свою историю? Так иногда к нам приходит и стучится время, нужно только научиться его слышать и не растрачивать зря…
ПИОНЕРСКАЯ ПЛОЩАДЬ
При слове “Пионерская площадь” у меня и сейчас в ушах начинают звучать хриплые звуки горна и песни из далекого детства. Портреты любимых вождей, наши белые рубашки и повязанные красные галстуки. Правая рука заученно взлетает над головой в пионерском приветствии...
Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд!
Сильные, смелые.
Ловкие, умелые.
Ты шагай, не отставай,
Громко песню запевай.
Пионерская площадь сегодня занимает Петербурге территорию между Загородным проспектом, улицами Марата, Звенигородской и Подъездным переулком. Ее современный облик начал постепенно складываться после Великой Отечественной войны на обширном пустыре, образовавшемся на месте разрушенного ипподрома. Обустраивались близлежащие улицы. В 1955 году возле будущей площади появилась станция метро “Пушкинская”. В 1959 году на ней открыли хорошо известный многим памятник Александру Сергеевичу Грибоедову.
19 мая 1962 года, в день 40-летия Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина, в центре площади открылось новое прекрасное здание Ленинградского театра юных зрителей, созданного по проекту архитектора А. В. Жука. Театр переехал сюда из здания бывшего Тенишевского училища на Моховой улице, которое он занимал с 1922 года. В архитектурном проекте нового театра нашли отражение разработки его руководителя, А. А. Брянцева, все было адаптировано к театральным и педагогическим традициям Ленинградского ТЮЗа.
В сентябре того же года этой площади присвоили ее нынешнее название – “Пионерская площадь”. В 1980 году театру дали имя ее основателя. Теперь это Государственный Театр Юного Зрителя имени Александра Александровича Брянцева, советского актера и театрального режиссера, лауреата Сталинской премии и народного артиста СССР, основателя первого в стране детского театра. Этим решением подтвердилась одна общечеловеческая непреложная истина: если ты кому-нибудь нужен, ты будешь жить в этом мире вечно.
Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, Брянцев начал свою театральную карьеру с участия в студенческих любительских спектаклях. Потом был помощником режиссера, актером в народных окраинных театрах Петербурга. В 1918 году поставил свой первый детский спектакль. В 1919 году принял участие в организации театрального отдела Петроградского внешкольного института, где преподавал. Он работал педагогом в детских домах, возглавлял комиссию по организации в Петрограде театра для детей. Результатом всей этой подвижнической деятельности стало открытие в 1922 году Театра юных зрителей, бессменным руководителем которого Александр Александрович был до самой своей смерти в 1961 году.
Пионерская площадь за свою историю не однажды переживала ремонты и реконструкции, которые так и не довели до конца из-за отсутствия необходимых средств. В числе последних архитектурных приобретений Пионерской площади следует отметить установку на ней памятника князю Петру Ивановичу Багратиону. Это бронзовая скульптура высотой около 4,5 метров на постаменте из приозерского гранита.
Открытие исторического памятника приурочили к 200-летию Бородинского сражения 26 августа (7 сентября) 1812 года. Работа творческого коллектива под руководством скульптора Яна Неймана по созданию памятника герою Отечественной войны 1912 года проводилась на средства известного предпринимателя и мецената А. И. Ебралидзе. Может быть, этот монумент, поставленный в сквере позади ТЮЗа, лишний раз напомнит людям о давно забытой истории и защитит бывший Семеновский плац от современных вандалов – застройщиков.
Появление в Петербурге памятника генералу от инфантерии Багратиону выглядело вполне логично. До этого они уже возводились в Москве и Беларуси. Боевого генерала с Петербургом связывало очень многое. Потомок грузинских князей начал свою военную службу рядовым в Астраханском пехотном полку, расквартированном в окрестностях Кизляра. После участия в военной экспедиции на территории Чечни князь Багратион был произведен в сержанты.
“Лев русской армии” по отзывам В. Г. Белинского и самый популярный генерал 1812 года Багратион имел самое непосредственное отношения к этому месту в Петербурге. Почти вся дальнейшая жизнь Петра Ивановича, если не считать его непрерывного участия в боевых сражениях, была связана с городом на Неве. В июле 1800 года генерал возглавил лейб-гвардии Егерский батальон, квартировавший в районе Семеновского плаца, и оставался шефом егерей вплоть до 1812 года.
В Итальянском и Швейцарском походах фельдмаршала Александра Васильевича Суворова в 1799 году генерал Багратион командовал авангардом союзной армии. Эти замечательные ратные подвиги прославили Багратиона как превосходного генерала и добавили ему популярности в высшем свете. В 1800 году император Павел I устроил свадьбу Багратиона с 18-летней фрейлиной, графиней Екатериной Павловной Скавронской. Вот что писал об этом союзе генерал Ланжерон: “Багратион женился на внучатой племяннице князя Потемкина… Эта богатая и блестящая пара не подходила ему. Багратион был только солдатом, имел такой же тон, манеры и был ужасно уродлив. Его жена была настолько бела, насколько он был черен; она была красива как ангел, блистала умом, самая живая из красавиц Петербурга, она недолго удовлетворялась таким мужем”…
В 1805 году легкомысленная красавица уехала в Европу и больше с мужем не жила. Багратион звал княгиню вернуться, но та оставалась за границей. В Европе княгиня Багратион пользовалась большим успехом и приобрела известность в придворных кругах разных стран, родила дочь. После смерти Петра Ивановича княгиня вышла замуж за англичанина, но брак оказался недолгим, и она вернула себе прежнюю фамилию Багратион. В Россию она больше не вернулась. Князь Багратион, тем не менее, любил жену; незадолго до гибели он заказал художнику Волкову два портрета - свой и жены. В общем, это был совсем не поступок для “черного мавра”...
А в это время в высшем свете ходили упорные слухи о любви сестры царя, великой княжны Екатерины Павловны, к пылкому и мужественному князю Багратиону, что вызвало раздражение в императорской семье. Николай Ковалевский пишет в своей книге “История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей”: “Ему не дали передышки не столько из-за трудностей в борьбе с турками, сколько в силу привходящих обстоятельств: знаменитым “генералом-орлом” увлеклась молодая великая княжна Екатерина Павловна (сестра Александра I), и члены императорской фамилии сочли необходимым побыстрее удалить от нее Багратиона.” Опала произошла незадолго до 1812 года.
Петр Багратион, российский генерал от инфантерии особенно отличился в Бородинском сражении. Его армия отразила все атаки армии Наполеона. Сам же генерал был ранен в этом сражении и через 17 дней – 24 сентября 1812 года умер от гангрены. Детей у Петра Ивановича не было…
Кто идет? Мы идем!
Кто поет? Мы поем!
Кто шагает дружно в ряд? - Пионерский наш отряд!
Дружные, веселые, всегда мы тут как тут-
Пионеры ленинцы, ленинцы идут!
Все-таки интересно устроена наша жизнь. Никогда не любил ходить общим строем и исполнять чужие команды, а потом прослужил в армии почти тридцать лет. Знаете, со временем, военная служба даже понравилось мне. Что уже тогда говорить о пионерской организации, которой скоро исполнится сто лет? Думаю, мне повезло, что состоял в такой детской организации. Это, как полученная прививка патриотизма и любви к Родине на всю оставшуюся жизнь. Там были не только общие хождения строем под барабан и торжественные линейки, но и дальние походы, песни у костра и шефство над ветеранами с красными звездами на их заборах. Мой самый первый пост оказался пионерским, в приморском парке у Вечного огня. Изостудия и кружки художественной лепки, где я делал свои первые робкие шаги, были тоже родом из страны Пионерии.
В комсомоле все выглядело уже иначе. В комитетах ВЛКСМ царили откровенная скука и казенщина, прикрываемые победными рапортами и столбиками отчетных цифр. Тогда, кажется, уже начиналось какое-то внутреннее разложение не слишком готовой к новым вызовам социалистической системы. В детстве мы усваивали немало безусловных истин, которые потом часто забывали, словно смывали их в быстрой реке. Помните, монолог Фауста у Гете в переводе Бориса Пастернака?
Я следовал своим желаньям, молодой,
Я исполнял их сгоряча, в порыве,
Тогда я жил с размахом, с широтой,
Ну и теперь - скромней и бережливей.
Я этот мир достаточно постиг.
Возможно это странно, но совершенно не чувствую своего возраста. Иногда мне кажется, что это не конец, а только начало, но уже другое. Так много еще нужно сделать, понять и найти ответов...
Теперь пионеров-ленинцев заметно поубавилось. Зато появилось новое движение скаутов, юнармейцев и разных юных друзей по героическим профессиям.
Раз-два!
Три-четыре!
Три-четыре!
Раз-два!
Кто шагает дружно в ряд?
Это - смена…
Снова шагают дети в строю, надежный боевой резерв президента и будущее нашей страны. Это в их руки скоро попадет недостроенное нами здание. Вот только название Пионерской площади теперь мало напоминает ее о прошлом. Сегодня здесь проводятся всевозможные массовые мероприятия. В теплое время года устраиваются детские праздники и концерты, зимой проводят рождественскую ярмарку и народные гулянья. Под Новый год Пионерскую площадь украшают праздничной иллюминацией. Здесь заливают каток, ставят елку и строят домик Деда Мороза. В это время площадь превращается в одно из самых оживленных мест города - разнообразные развлечения привлекают сюда и детей, и взрослых.
И все же, главным историческим назначением этого места был Семеновский плац, образовавшийся в конце XVIII века в результате строительства каменного комплекса полковых казарм для расквартированных в Московской части лейб-гвардии Семеновского, Егерского и Московских полков. Носивший гордое имя первого из них, он, стал большим, чем обычное место проведения смотров войск и строевых занятий, центром всеобщего притяжения. Наверное, это однажды решило его судьбу, сделав местом публичных казней. Они здесь были не только исполнением приговора осужденным, но и успешным, доходным мероприятием. На плацу заранее расставляли скамейки и табуретки, а наиболее удобные для просмотра места продавали по цене до десяти рублей. 22 декабря 1849 года в числе участников кружка Петрашевцев подвергся инсценировке смертной казни Федор Михайлович Достоевский. В книге “Семь великих смертей” Руслан Киреев описывает казнь петрашевцев следующим образом:
“Ранним утром из Петропавловской крепости быстро выехала вереница карет в сопровождении конных жандармов с обнаженными саблями. В каретах было двадцать три человека, арестованных по так называемому делу петрашевцев ровно восемь месяцев назад, 22 апреля. Как взяли их тогда в легком весеннем одеянии, так и везли сейчас по морозу на Семеновскую площадь, где все уже было готово к казни. Возвышался обтянутый черным эшафот, вокруг выстроились в каре войска, а в отдалении, на валу, темнели на фоне свежевыпавшего снега толпы любопытствующих. Среди арестованных был и 27-летний автор вышедших три года назад и прогремевших на всю Россию “Бедных людей”. Когда-то их восторженно приветствовал Белинский, вот уж полтора года как мертвый, однако успевший перед смертью написать знаменитое письмо к Гоголю. В России оно было строжайше запрещено, о чем Достоевский, разумеется, прекрасно знал. Но это не помешало ему на собрании петрашевцев дважды прочитать с присущим ему воодушевлением опальный текст. Власти расценили это как подрыв устоев, и вот теперь декабрьским утром настал час расплаты.
Арестованных вывели из карет, заставили снять шапки и в течение получаса им зачитывали скороговоркой документ, который заканчивался словами: “Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной казни - расстрелянием, и 19-го сего декабря государь император собственноручно написал: “Быть по сему”. После чего каждому было вручено по белому балахону и колпаку, солдаты помогли несчастным облачиться в это предсмертное одеяние, священник пригласил исповедоваться, но желающих не нашлось, и тогда батюшка обошел всех их с крестом и каждый к кресту приложился. Затем первых трех привязали к столбам, надвинули на глаза колпаки, солдаты вскинули ружья.
“Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты”, - писал Достоевский в тот же день брату Михаилу из Петропавловской крепости, куда его с остальными осужденными вернули после того, как буквально в последнюю секунду на Семеновский плац была доставлена бумага, в которой возвещалось, что государь император великодушно заменяет смертную казнь на разные сроки наказания. Достоевский был приговорен к четырем годам каторги. Это не обескуражило его. “Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело во мне, как теперь”, - спешил он обрадовать брата в том же письме. Но минута, что отделяла его от верной гибели, засела в его душе на всю жизнь и, собственно, во многом эту жизнь определила. И жизнь, и творчество - для Достоевского, впрочем, эти понятия нерасторжимы". И дальше, уже на страницах своего романа “Идиот”: “Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучаться, а потом сказали: “Ступай, тебя прощают”. Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать’.
Да, такой человек был, и он нам все это рассказал...
Страшно подумать, что прозрением великого литературного Гения мы обязаны этому страшному месту…
КАК ЭТО БЫЛО…
Этот дом на углу Малодетскосельского проспекта и Батайского переулка вырастает стремительно, словно помогает себе невидимыми крыльями. Каждый сам находит их себе для полета. Дом и сейчас красив своими стройными линиями и растительными орнаментами на фасаде. Это пятиэтажное здание было выстроено в 1902-1904 гг. зодчим модерна Демьяном Галактионовичем Фомичевым для купцов братьев Нилаевых. Дом был доходным и, по большей своей части своих квартир, сдавался внаем.
О самих братьях сегодня известно немного. Нилаевы, Петр, Григорий и Михаил Никитичи вели торговлю лесом с барок и железной дороги. Рекламный проспект того времени сообщал, что основатель фирмы, купец второй гильдии Петр Никитич имел контору в Петербурге по Троицкому проспекту в доме №8, продавал лесоматериалы, заготовленные в его четырех хозяйствах в Новоладожском уезде, сам занимался их доставкой.
Экспорт леса шел в Бельгию через Гент и во Францию через порт Кале. Фирма в то время успешно развивалась и осваивала новые рынки сбыта. Петр Никитич обзавелся в Петербурге двумя домами и собственным пароходом для транспортировки лесоматериалов. С фотографии на меня внимательно смотрел умный и уверенный в себе господин средних лет со щегольской бородкой, одетый в костюм по последней парижской моде. Он был совершенно не похож на дремучих купеческих персонажей из пьес Александра Николаевича Островского с их мятыми косоворотками и сапогами “гармошкой”. В 1905 году фирма укрупнилась и принадлежала уже всем братьям Нилаевым. Что стало с этими лесопромышленниками, владельцами домов и пароходов потом, сегодня ничего неизвестно.
К этому можно добавить, что купец Петр Никитич Нилаев имел домашнее образование, придерживался старой веры и председательствовал в местной общине. Возможно, поэтому здесь в 1907 году была открыта старообрядческая церковь святого Николая Чудотворца. Никольская церковь оказалась единственной церковью беглопоповцев в Санкт-Петербурге. Для этого была занята одна из квартир дома.
Беглопоповцы представляли собой одну из небольших групп старообрядцев, последователи которой принимали к себе беглых священников, переходивших в раскол. Старообоядцы жили в Петербурге с самого начала его основания, процветали при Екатерине II и Александре I, но в конце царствования Николая I подверглись большим притеснениям. В 1883 году они были уравнены в гражданских правах с православными христианами, и им было разрешено возводить молитвенные здания, но без куполов и крестов. В 1905 году все ограничения со старообрядцев были сняты. Обстоятельства, при которых в 1920 году был закрыт этот храм, сегодня точно не известны. Скорее, людей из этого дома “испортил” обычный квартирный вопрос...
Староверов и раскольников в официальной русской истории часто обозначали мрачными средневековыми фанатиками, о которых в нашей передовой европейской стране, и вспоминать было неудобно. О них и не вспоминали, предпочитая оставлять в допетровской Руси с ее “мракобесием и косностью”. Вспомним боярыню Морозову с полотна художника В. И. Сурикова - эту иссушенную долгим постом женщину, с тонкими губами, с глазами, распахнутыми в “безумное никуда” и воздетым к небу двуперстием. Она уезжала от нас, прикованная к своим саням, словно призывала всех в дремучее прошлое страны. Это всегда выглядело дико и страшно, хотя и вызывало сочувствие у многих присутствовавших.
В такую упрощенную картину, как-то не вписывались другие известные старообрядцы Иван Морозов и Сергей Щукин, собравшие на рубеже XIX–XX веков, обширнейшие коллекции французских импрессионистов, Иван Сытин, крупнейший книгоиздатель России, Павел Третьяков, основатель главной московской галереи современного ему русского искусства. Здесь и выходец из купеческого рода староверов Алексеевых Константин Станиславский, создатель МХТ и родоначальник нового сценического метода, который до сих пор изучают в Голливуде, и выдающийся врач Сергей Боткин, и десятки других успешных предпринимателей, меценатов, общественных деятелей, коллекционеров.
Ответ чаще всего лежал на поверхности. Уклад жизни староверов, их духовная и трудовая этика, в согласии с которыми они жили, становились залогом их жизненного и финансового благополучия. “Лень есть преступление перед Родиной”, – говорил один из потомственных старообрядцев, предприниматель Федор Гучков. Быть богатым – не зазорно, если это шло на благо веры, Отчизны, общества. И что самое главное в условиях России – у староверов под строгим запретом находился алкоголь. Вот и главные составляющие успеха: трезвость, трудолюбие, неприятие роскоши и нравственные устои. Именно эти простые в теории, но трудные в исполнении правила привели к тому, что из старообрядцев выделились династии купцов и фабрикантов, которые, кроме коммерческой деятельности, занимались благотворительностью.
Признаюсь, что староверов открыл для себя довольно поздно. Это произошло в Карелии, когда в музее изобразительных искусств Петрозаводска впервые увидел уникальную коллекцию старинных икон, которые туда их вывозили из старообрядческих молелен Выгореции, Обонежья и Западного Поморья. Это было необычное северное письмо и совершенно другой духовный мир. У староверов там была своя судьба и особая роль в развитии северного края. Уже тогда у меня сложилось устойчивое мнение о невысказанной до конца правде, закрытой для обсуждения теме. Вроде, были староверы, но они существовали для меня в каком-то другом измерении. Посетив, однажды, деревню, в которой жили староверы, навсегда проникся большим уважением к этим трудолюбивым, здоровым и чистым людям...
Находившийся рядом Батайский переулок, носил в свое время различные названия: Глухой переулок, Матятин. Последнее свое название, Батайский, переулок получил уже в 1952 году. Об атмосфере переулке в 30-е годы XX века образно писал А. Качалов: ”Шумным днем, с нескончаемым грохотом железных шин ломовых извозчиков, пыльный, чадный, пропитанный запахами гниющих овощей и фруктов, к вечеру Матятин переулок словно вымирал. Только покачивались редкие сонные фонари, тускло высвечивая вокруг малюсенький пятачок, да из сада “Олимпия” доносились приглушенные звуки духового оркестра, из вечера в вечер вымучивающего “Дунайские волны”.
Люди старались обходить переулок стороной - небезопасно: могли раздеть, ограбить, избить. Улица Дойникова, с ее невзрачными, казарменного типа домами, выходящая в переулок, старая ломанка табачной фабрики, заваленная всяким хламом вплоть до графских карет, еще со времен нэпа, были приютом воров, налетчиков, бандитов.
В отношениях между здешними обитателями, особенно подростками, царил единственный культ - грубая сила; первенство, верховодство выявлялись в жестокой драке. Считалось шиком пройти “школу” тюрьмы или колонии для малолетних преступников”.
В 1968 году в бывшем доме Нилаевых открылся дегустационный винный зал “Нектар”, интерьеры которого были оформлены по проекту венгерского архитектора А. Гомаки. Можно было сказать, что в СССР продолжалась вторая пятилетка пропаганды культурного пития в умеренных дозах.
Бар появился вовремя, но немного не на своем месте, все-таки Ленинград - далеко не винодельческий регион. Витрины зала были оформлены модной керамической скульптурой. “Нектар” казался жителям Семенцов выражением особого городского шика 1970-x годов. Дегустационный зал пережил “горбачевский сухой закон”, а в 1990-х годах даже стал совместным российско-финским предприятием. У наших северных соседей “дегустаторы градусов спиртного” были еще те. Потом “Нектар” как-то бесславно переполз в новый век и тихо испустил свой винный дух.
Наверное, так и должно было случиться, и совсем не потому, что в Ленинградской области не было виноградников. В “Нектаре” были тематический магазин, ресторан, модный бар со стойкой из бутылок. Здесь даже устраивали пикантное шоу обнаженных Афродит. И все же славу заведения составляла именно дегустация. На ежедневные сеансы винных проб продавались специальные билеты. Обновление дегустационной карты делалось организаторами как хорошая театральная премьера. Ведущие были отменными рассказчиками, их мифы о вине подкреплялись историческими фактами. Опытные ведущие на вкус определяли наличие и количество сахара, эфирных масел, содержание алкоголя с точностью до половины градуса. “Нектар” превратился для населения в курсы “по ликвидации винной безграмотности”.
Коллекция вин была сравнительно невелика, марки вин в основном грузинские, молдавские, крымские, венгерские, болгарские. В них читалась скромная география уходившего советского времени. Зато здесь никогда не было ничего поддельного. В те годы “Нектар” посещали не только любители, но и новые российские виноторговцы. Ритуал дегустации проходил при свечах, в стилизованном интерьере винного погреба с бутафорскими бочками. Такая театрализация немного напоминала посетителям о южной крымской или кавказской дегустации. Но в “Нектаре” все это было серьезно, здесь старательно делали первый шаг к высокой культуре лозы. Наверное, мы тогда перешагнули уровень этого ликбеза. Когда-нибудь “Нектар” должен был стать неинтересен и превратиться в легенду. Так исчезло одно из самых модных и популярных ленинградских заведений 1970-х, страна, не оглядываясь, шагала дальше…
ИЗ ИСТОРИИ ВОЕННО-МЕДИЦИНСКОГО МУЗЕЯ
Признаюсь, что иногда литературные фантазии возникают в голове через интересные изображения. Сейчас передо мной рисунок А. Фосса “Вид на госпиталь Семеновского полка”, исполненный художником в 1842-1844 годах. На переднем плане изображена хозяйственная зона с дровяным двором Семеновского полка. Можно предположить, что ее появление было связано с продолжавшимся строительством на полковых землях к югу от Фонтанки. За ней видно здание самого госпиталя с церковью святых апостолов Петра и Павла. Слева от него здание женской лечебницы с высоким куполом. Где-то там, дальше, видна крыша мужского больничного отделения. Эти здания тогда принадлежали Обуховской больнице. Четкой границы между больничными корпусами и зоной с хозяйственными строениями тогда не было. Она исчезла вместе с окончанием строительства, превратившись в часть территории госпиталя Семеновского полка. Его инфекционный корпус, построенный несколько позже, располагался, по-видимому, на месте изображенного дровяного двора. В дальнейшем эта постройка никогда больше не упоминалась.
Оба медицинских учреждения получили в Петербурге широкую известность и заслуживали отдельного рассказа. Обуховская больница, в которую тогда “всех неведомого сословия принимали”... 28 декабря 1925 года сюда привезли тело поэта Сергея Есенина. При больнице находился вытрезвитель и дом призрения умалишенных, самый первый в Петербурге. Дом выкрасили в желтый цвет и его название “желтый дом” очень скоро стало нарицательным. После войны больница вошла в состав Военно-медицинской академии, а в петербургском фольклоре она навсегда осталась благодаря симпатичному старинному анекдоту:
- Как мне побыстрее попасть в Обуховскую больницу?
- А вон, видите, трамвай идет?
- Нужно сначала попасть на него?
- Нет. Под него…
Здание госпиталя лейб-гвардии Семеновского полка, одного из лучших лечебных учреждений XIX века, было возведено в 1797-1799 годах по проекту известного петербургского архитектора и профессора Академии художеств Федора Ивановича Демерцова, в прошлом сына крепостного садовника князя Петра Трубецкого. Его хозяин был человеком просвещенным, приверженцем передовых европейских взглядов. Однако же и он был крайне удручен, узнав о связи своей младшей дочери Александры с сыном крепостного садовника, юным Федором, которому дал вольную за большой художественный талант. Исключив непокорную дочь из родительских списков, князь через три года сам круто поменял взгляды и повенчался со своей тайной возлюбленной, простой крепостной крестьянкой Натальей Березовской. Впоследствии он даже завел дневник, в котором в часы досуга размышлял об этническом равенстве дворян и крепостных крестьян.
Как бы то ни было, но Петербург тогда получил нового замечательного зодчего, создателя Сергеевского всей артиллерии собора, Знаменской церкви, Александровских ворот, а так же многочисленных казарменных зданий для самых разных полков в лаконичном стиле позднего классицизма. За свое военное строительство архитектор пользовался благорасположением графа Аракчеева. Большинство этих построек были постепенно утрачены или снесены в советское время.
При постройке госпиталя архитектором Ф. И. Демерцовым в нем был создан отдельный храм, оформленный снаружи портиком. Он занимал середину второго этажа и завершался глухим высоким куполом с крестом. Иконы в двухъярусном золоченом иконостасе были написаны на холсте. Работы по отделке храма начались в ноябре 1799, а уже 18 июня следующего года состоялось его торжественное освящение.
Очень скоро стало очевидно, что созданное медицинское учреждение слишком велико для одного Семеновского полка. Госпиталь на 300 мест, выстроенный в „знак признательности Императора Павла I“ на средства наследника великого князя Александра Павловича, стал общим гвардейским. Высокий профессиональный уровень медицинского состава госпиталя, его просторные и удобные помещения позволили разместить здесь в период Отечественной войны 1812 года не только раненых и больных Семеновского полка, но и других гвардейских частей. Именно с этих пор госпиталь сделался достоянием четырех полков: Семеновского, Измайловского, лейб-Егерского и Московского, а впоследствии и школы гвардейских подпрапорщиков. Со временем госпиталь стал ориентироваться на обслуживание еще большего числа других гвардейских частей, не отказывал в медицинской помощи и гражданскому населению столицы. Благодаря вниманию шефа полка, императора Александра I период 1805 -1820 годов стал наиболее благоприятным в истории госпиталя. На его нужды выделялись значительные дополнительные средства. В 1815 году при непосредственном участии командира полка генерал-майора Я. А. Потемкина на территории госпиталя в одном из флигелей был создан родильный покой, что позволило заметно снизить высокую смертность среди новорожденных в семьях военнослужащих полка.
Как отмечал в 1820 году доктор медицины Г. Л. фон Аттенгофер, …“госпиталь для полка Императорской гвардии по своему внутреннему и внешнему устройству превосходит все прочие заведения. Он в своем роде представляет образец совершенства. Не знаю, должно ли более удивляться истинно великолепным больничным залам, чистым и красивым постелям и покойной одежде больных воинов, или дивиться точности и порядку в хождении за недужными, наилучшим образом приготовленной для них пище и попечительности медиков”.
Нижний этаж здания занимали полковая и казначейская канцелярия, архив, команда писарей и полковая прислуга, полковая библиотека. Для способных полковых кантонистов в 1823 году при госпитале была организована фельдшерская школа, носившая название “Класс лекарских помощников”. В школе преподавали латинский язык, обучали теоретической и практической анатомии, правилам наложения повязок и выполнению простейших операций.
На базе госпиталя неоднократно происходили испытания действия различных лекарственных средств и хирургических принадлежностей. Во время эпидемии холеры в 1831 году в госпитале были проведены экспериментальные способы ее лечения. В стенах госпиталя был осуществлен целый ряд редких операций. 26 июля (7 августа) 1844 году в госпитале была проведена труднейшая операция по перевязке общей сонной артерии – одна из первых в России, осуществил ее медико-хирург Карачаров, на операции присутствовали И.В. Буяльский, П. А. Дубовицкий, Н.А. Наранович. Врачи госпиталя поддерживали связь с ведущими специалистами Медико-Хирургической академии и других лечебных заведений Петербурга, широко использовали достижения европейской медицины.
В разное время в госпитале работали П. П. Евланов, Н.Н. Иванов, К. К. Рейер, Э. К. Росси, К. А. Шенк, С. М. Янович-Чаинский и др. В клиниках госпиталя проводили консультации С. П. Боткин, И. О. Коржевский, Е. В. Павлов и др. В периоды боевых действий госпитальные врачи входили в состав медицинских формирований, направлявшихся на поле боя.
Госпитальный храм, с 1869 года уже независимый от полка, сохранился даже тогда, когда рядом с ним выросла полковая Введенская церковь. В 1841 году над домовой церковью был надстроен третий этаж и одновременно убран купол. Возможно, тогда же на крыше здания сделали деревянную звонницу. В 1901 году в храме была освящена Голгофа, устроенная на пожертвования А. М. Латышева, и поставлена в золоченом киоте икона Божией Матери „Всех скорбящих радости“, написанная в мастерской Ф. Е. Егорова. Дни кончины Императоров Александра I и Александра II отмечались в храме панихидой. Церковь была приписана к Введенскому собору лейб-гвардии Семеновского полка, но в декабре 1916 года стала приходской. По требованию новых властей в январе 1921 года церковь закрыли, а через три года окончательно ликвидировали.
В 1918 году госпиталь переименовали в Петроградский Семеновский, а затем в Петроградский военный госпиталь №2. В 1923-1924 годах он носил имя председателя РВС Республики Льва Давидовича Троцкого. Госпиталь просуществовал в таком виде до 1930 года, после чего был расформирован, а его здания и всю прилегающую территорию передали Школе военных лекарских помощников, впоследствии преобразованной в Военно-медицинское училище им. Н. А. Щорса.
Украшенный колоннами фасад бывшего госпитального здания в Лазаретном переулке, 2 теперь имеет парадный вид. Между колоннами портика установлены скульптурные портреты известных корифеев отечественной медицины – Н. И. Пирогова, С. П. Боткина, И. П. Павлова, З. П. Соловьева, Н. Н. Бурденко. Этот прекрасный памятник классицизма – одно из немногих сохранившихся зданий комплекса военного городка Семеновского полка. Сегодня здесь находится экспозиционный корпус Военно-медицинского музея - преемника и хранителя первых коллекций медицинских музеев Российской империи и Советского Союза. Его собрание берет свое начало от коллекций инструментов Мастеровой избы, основанной Петром I, обширных коллекций Хирургического, Пироговского и Военно-санитарного музеев. Музей был создан в 1942 году в Москве, но впоследствии был перемещен в Ленинград, где в 1951 году открыл свои двери для многочисленных посетителей.
Не все знают, что по богатству своих фондов музей является одним из крупнейших в мире. Среди его экспонатов находится изданный в Париже в 1607 году трактат известного французского хирурга XVII века Амбруаза Паре о лечении огнестрельных ран, указ Петра I “Об устройстве медицинской части в войсках”, датированный 1706 годом. В залах разместилась музейная экспозиция "Памяти лейб-гвардии Семеновского полка". Сюда вошли сохраненные реликвии и уникальные материалы, переданные сюда протоиереем Русской православной церкви в Париже Н.В. Солдатенковым. Все они посвящены нелегкой жизни русского воинства на чужбине, их верности своему Отечеству. Не обошлось здесь и без известных живописных полотен. Мне запомнилась картина Ильи Репина, изображавшая приезд Николая Ивановича Пирогова в Москву. К слову, это было самым последним прижизненным изображением великого русского хирурга. На другом историческом полотне грузинского художника Алексея Вепхадзе был запечатлен момент оказания первой медицинской помощи князю Петру Ивановичу Багратиону, получившему смертельное ранение на Бородинском поле.
Наряду с интересными выставочными экспозициями, Военно-медицинский музей остался хранителем ценнейшего архива документов о деятельности медицинской службы в XX веке. В их числе данные медицинского учета всех раненых и больных военнослужащих времен второй мировой войны, последующих войн и локальных военных конфликтов. Сотрудники музея смогли собрать документально подтвержденные данные более чем одного миллиона граждан бывшего Советского Союза погибших и умерших в годы Великой Отечественной войны. Благодаря архиву больше восьми миллионов граждан России смогли подтвердить свой статус участника, ветерана или инвалида боевых действий.
Кроме этого, в музее сохранились медицинские документы порядка 500 тысяч иностранных граждан. Среди них австрийцы, американцы, итальянцы, немцы, французы, югославы, японцы. По запросам правительств иностранных государств за последние годы в архивах были обнаружены медицинские документы на более чем 100 тысяч участников Второй мировой войны, ранее числившихся без вести пропавшими. Возможно, именно эта кропотливая и благородная работа позволила нынешнему директору музея, доктору медицинских наук профессору Будко Анатолию Андреевичу однажды назвать свое учреждение “медицинским Эрмитажем”…
НЕИЗВЕСТНЫМ ГЕРОЯМ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Этот скромный четырехметровый памятник стоит у входа в здание Витебского вокзала. У его основания всегда лежат красные гвоздики. Он появился здесь в рамках общероссийской программы, посвященной столетнему юбилею начала Первой мировой войны. Как часто водится в современной России, сигнал был подан сверху, политической волей одного хорошо известного всем человека.
Тот факт, что теперь в стране 1 августа ежегодно отмечается День памяти российских воинов, погибших на фронтах Первой мировой войны можно только приветствовать. Жаль, что на фоне звучащих торжественных реляций многое делается наспех, а настоящая правда об этой войне продолжает оставаться неизвестной. Этому во многом способствует инерция идеологических подходов советского времени.
Первая мировая война долгое время считалась непопулярной у историков и общества. Война, которую в 1914 году называли Второй Отечественной, сравнивая со знаменитой войной против Наполеона, была объявлена “империалистической”. Она представлялась массовому сознанию преступлением, историческим событием, которое нельзя сравнивать со Второй мировой, являвшейся борьбой против абсолютного зла - нацизма.
Дезертировавший с фронта солдат всегда считался в армии преступником, но теперь его могли оправдывать, как человека, отказавшегося от участия в чужой ему империалистической войне. Героями предлагалось считать не георгиевских кавалеров, а рабочих активистов, выступавших против войны. В предложенном нам, курсантам военного училища учебнике по истории военного искусства период военных действий 1914 - 1918 годов занимал не более десяти страниц. А о чем там еще можно было рассказывать? Сложилась поистине уникальная ситуация: “Россия проиграла войну проигравшей стороне”…
Получилось, что Первая мировая война не получила официального признания и осталась “белым пятном” в историографии. Хотя бы потому, что Владимир Ленин, главное действующее лицо советской истории, был одновременно основным “пораженцем”, добившимся превращения войны империалистической в войну гражданскую. По этой причине весь последующий период сознательно уничтожались многие свидетельства о Первой мировой войне, как “неудобные” для новой власти. Большое внимание в учебных пособиях уделялось перечислению просчетов Ставки Верховного главнокомандующего и возрастанию “революционного самосознания солдатских масс”.
По словам историка Алексея Миллера: “Первая мировая война потеряна, у нас нет ее в памяти. У нас не сохранилось в Москве ни единого кладбища людей, погибших в Первой мировой войне. А это, кстати, политика памяти, потому что они были сознательно уничтожены”. Времена менялись, и мы уже начали искать финансовые средства для восстановления русского военного кладбища в Сербии.
Теперь и Семенцы по праву обрели на территории района собственный памятник, напоминавший жителям о Великой войне. Он уже третий в Санкт-Петербурге. Это общественное признание заслуг находившихся здесь воинских формирований, лейб-гвардии Семеновского полка. Похожий на крест вагонный дверной проем с фигурами двух офицеров и сидящим на ступенях солдатом. Считается, что бронзовый монумент посвящен “Русской гвардии Великой войны”, но по большей части, конечно, это памятник всем неизвестным героям Первой мировой войны, которые уезжали отсюда на фронт. Рисунок объемного креста заставляет вспомнить композицию другого известного памятника, посвященного геройски погибшему во время русско-японской войны миноносцу “Стерегущему” в Александровском парке Санкт-Петербурга. Это можно считать повторением удачно выбранного однажды решения. Тот памятник поставили там еще в 1911 году. Теперь заказ для города выполняла известная многими военно-историческими проектами московская “Студия военных художников имени М.Б. Грекова” - официальное учреждение Минобороны.
Кто-то увидит здесь “воплощение в бронзе марша “Прощание славянки”, ставшего визитной карточкой России во всем мире в годы Первой мировой войны”. Первоначальный текст марша теперь рифмуется с памятником почти дословно:
Летят, летят года,
Уходят во мглу поезда.
А в них солдаты,
И в небе темном
Горит солдатская звезда.
Правда, эти слова у знаменитого марша появились только в 1984 году, значительно позже окончания Великой войны. Кому-то захочется узнать кого-нибудь среди бронзовых фигур. Непременно найдут в глубине вагона генерала, имеющего некоторое портретное сходство с Антоном Ивановичем Деникиным, никогда не служившего в гвардии. Такой монумент лучше рассматривать как обобщенный символ памяти, поскольку в 1914 году не было Витебского вокзала. Москвичам, авторам памятника, такую надпись на нем можно простить. Этот вокзал прежде назывался Царскосельским - станцией Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги. Пожалуй, это еще не самая главная неточность. C этой станции в Европу на войну просто невозможно было уехать, поскольку самыми дальними пунктами на железной дороге были Витебск и Виндаву, иначе говоря, Вентспилс в нынешней Латвии. В Европу на театр военных действий обыкновенно уезжали с Николаевского или Варшавского вокзалов.
Неизвестная война и неизвестные герои... Почему самые большие почести в разных странах всегда отдавались неизвестным солдатам, которые совершая свои подвиги, даже не оставляли потомкам своих имен? Потому что это было высшим служением своему Отечеству, вопросом их веры...
Так случилось, что в Европе больше не осталось места для могил наших русских солдат. Для Польши эта война оказалась чужой, Украина продолжала находиться в центре конфликта, Прибалтика бурно переживала свое “расставание с империей”. А сколько осталось не разоренных кладбищ с безвестными могилами героев Великой войны на нашей собственной земле? Этого уже никто и никогда не скажет. Наступило время возвращать долги…
Будут зори сменяться закатами,
Будет солнце катиться в зенит.
Умирать нам, солдатам - солдатами,
Воскресать нам - одетым в гранит.
ЗА ФАСАДОМ ОФИЦЕРСКОГО ДОМА
Бывший Офицерский дом лейб-гвардии Семеновского полка сегодня можно увидеть сразу по трем адресам: на Загородном проспекте, 54, со стороны Рузовской улицы, 2 и по Введенскому каналу, 5. Это трехэтажное здание спокойной классической архитектуры с рустованным первым этажом и треугольными сандриками окон второго этажа, довольно сильно контрастирует с расположенным рядом Витебским вокзалом и остальными постройками проспекта, выполненными в стиле северного модерна.
По Рузовской улице дом заканчивается перед аркой. Прежде там были кованые железные ворота, такие же имелись и со стороны Введенского канала. Несмотря на обилие адресов, здесь всегда был только один дом. Увидел старую фотографию этого здания со стороны Введенского канала, где возле него заканчивалась деревянная набережная, а на другой стороне она была видна у Витебского вокзала. Еще там можно было разглядеть рядом двухэтажный сарай для дров.
Построенное в 1800 году архитектором Федором Ивановичем Волковым, до нас это здание дошло в измененном виде после его перестройки в 1907-1908 годах военным инженером Алексеем Константиновичем Зверевым. О нем известно, что он являлся автором проектов еще трех гражданских объектов в Петербурге, служил по строительству и к 1917 году имел звание генерал-майора. После революции А. К. Зверев эмигрировал во Францию, где позднее скончался в Ницце.
Этот Офицерский дом можно считать его наиболее интересным проектом, украсившим центральную часть Загородного проспекта. После постройки здания здесь жили офицеры лейб-гвардии Семеновского полка с семьями, а также некоторое число гражданских лиц, в которое входили полковой врач, делопроизводитель по хозяйственной части, вдовы погибших или умерших офицеров.
В числе поселившихся в офицерском доме был и уже известный нам командир лейб-гвардии Семеновского полка полковник Георгий Александрович Мин (1855-1906), о котором упоминалось на страницах посвященных активному участию полка в подавлении революционных выступлений в Москве в декабре 1905 года. Его предки были древнего дворянского романо-германского рода. Они приехали сюда при Петре I из Фландрии и, приняв православие, поступили на русскую военную службу. С тех пор в их трудах им часто помогали два античных божества, Марс и Аполлон. Среди них военных было ровно столько же, сколько писателей и поэтов. Все они добивались немалых успехов на выбранном поприще благодаря трудолюбию, преданности и другим человеческим талантом.
Родился Мин 9 декабря, в день великомученика Георгия, оттого и получил при крещении имя своего святого. Хорошо известно, что Георгий-Победоносец являлся святым покровителем Москвы. Наверное, через 50 лет, в кровавом кошмаре декабря 1905 года немало людей в первопрестольной, с ужасом называя имя Мина, вспоминали об этом. Говорят, что Георгий Александрович с детства увлекался хорошей литературой и был глубоко верующим человеком. Впоследствии Г. А. Мин собственноручно составил и издал каталог библиотеки Семеновского полка, а также написал специальные молитвы для семеновцев Спасителю и Пресвятой Богородице. В своих подчиненных он старался воспитать любовь к государю императору и сознательное исполнение долга.
В Семеновский полк Г. А. Мин пришел вольноопределяющимся и впоследствии очень гордился, что начал свою службу с нижних чинов. Георгий Александрович отличался отменным физическим здоровьем, считался в полку прекрасным стрелком. Успешно сдав экзамены на офицерский чин, он в 1876 году был произведен в прапорщики лейб-гвардии Семеновского полка. Неизвестно как бы дальше сложилась его военная карьера, но принц А. П. Ольденбургский однажды заметив усердие офицера, стал его покровителем при императорском Дворе. В дальнейшем принц обратил на него благосклонное внимание императора Николая II. В 1899 году полковник Г. А. Мин был назначен на весьма уважаемую должность председателя полкового суда, а в 1904 году получил под свое командование родной Семеновский полк и стал флигель-адъютантом Его Императорского Величества.
В тот роковой день в восемь вечера 13 августа 1906 года свитский генерал Г. А. Мин вместе со своей супругой, урожденной княжной Екатериной Сергеевной Волконской и дочерью Натали – молодой красивой девицей, назначенной незадолго до этого фрейлиной императрицы, сидели на лавочке Ново-Петергофского вокзала в ожидании поезда. Стоял теплый вечер, было полно дачников и разной праздной публики, желавшей просто прогуляться по дебаркадеру. В момент, когда показался поезд и раздался первый звонок, неизвестная молодая особа в пенсне, приблизившись к генералу на расстояние вытянутой руки, буквально расстреляла его в спину. Генерал захрипел и медленно сполз на землю, обливаясь кровью. Полученные им ранения были смертельными. Окружающие в панике бросились бежать, перрон быстро опустел.
Самой первой пришла в себя жена генерала, Екатерина Сергеевна. Она не испугалась и, догнав террористку, схватила ее за руку. Подоспевшие туда ротмистр и жандарм, отобрали у стрелявшей ее револьвер. Собственно, эта молодая женщина даже не оказывала им сопротивления и сохраняла самообладание. Лишь при виде кандалов у нее слегка задрожал подбородок, но она справилась со своим волнением и с улыбкой протянула им руки. Движение, которое тогда было хорошо знакомо каждому мужчине: женщине рядом с ним следовало оказать помощь...
Убийцей генерала стала 27-летняя сельская учительница, эсерка Зинаида Васильевна Коноплянникова. До этого она три года жила в Гостилицах под Петергофом, откуда началось ее “хождение в народ”: она учила крестьянских детей грамоте, ставила с ними спектакли. В 1902 году З. В. Коноплянникова была впервые взята под наблюдение жандармами: “…У Коноплянниковой имеется большое количество книг, в которых говорится, что Бога нет, а потому не может быть и земного царя, а кроме книг печатных, … есть и свои рукописные сочинения такого же рода”. В 1903-1904 годах З. В. Коноплянникова несколько раз арестовывалась за революционную пропаганду среди крестьян. В общей сложности ее около года содержали в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, и она еще больше ожесточилась. Крестьяне в Гостилицах в Бога и Государя своего продолжали верить и исправно ходили в местную Троицкую церковь. Говорят, иконостас там был старинный, еще от царевны Прасковьи Федоровны, матери императрицы Анны Иоанновны. Он создавал прихожанам особый молитвенный настрой. Они приносили в храм свои домашние иконы и ставили их на специально устроенные для этого полочки. C 1906 года З. В. Коноплянникова - член Летучего боевого отряда Северной области. Время для разговоров было окончено, дальше начиналась смертельная схватка...
Глядя на фотографию этой скромной и опрятной девушки с миловидным лицом, пытался прочитать ее будущую страшную судьбу террористки. Признаюсь честно, у меня ничего не получилось. У молодых женщин до 1917 года выбор был небольшим. Выйти замуж или выбрать себе профессию учительницы, акушерки или врача. Кто-то из них шел на Бестужевские курсы, мечтая стать новой Софьей Васильевной Ковалевской. Другие начинали свое “хождения в народ”, желая улучшить жизнь простых людей, занимались их просвещением. Это тоже было непросто. Часто разочаровавшись, испытав унижения и давление власти, они обращались к революционной деятельности и террору. Такие молодые женщины становись для последующего поколения “мадоннами революции”…
26 августа 1906 года в Трубецком бастионе Петропавловской крепости состоялось заседание военно-окружного суда по делу З. В. Коноплянниковой. Считается, что в своем заявлении на суде Коноплянникова впервые ввела понятие “красный террор”.
- Партия решила на белый, но кровавый террор правительства ответить красным террором…
У историка Ольги Михайловны Морозовой, посвятившей немало времени изучению периода революций и гражданской войны, по этому поводу удачно замечено: “И красный мак и белая ромашка растут на проклятой земле”.
В два часа дня объявили приговор: повешение. 28 августа великий князь Николай Николаевич утвердил приговор, а в ночь с 28 на 29 августа З. В. Коноплянникова была доставлена в Шлиссельбургскую крепость и в 9 часов 26 минут утра 1906 года повешена, став первой женщиной, повешенной в России в XX веке.
Очевидец рассказывал: “До последней минуты она держала себя с полным самообладанием, последней своей воли не объявила, от напутствия священника отказалась. Выслушав приговор, она отстегнула от платья белый крахмальный воротничок, обнажила шею и дала связать себе руки. Палач быстро управился с нею”. У него осталось ощущение, что она шла на смерть так, как идут на праздник. Ее последними словами стали: “Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья”...
Изучая историю жителей Офицерского дома, узнал для себя немало интересного. Разные у этих офицеров получались судьбы. Кто-то из них погиб в годы первой мировой войны и гражданского противостояния, другие эмигрировали из России или были позднее расстреляны в Ленинграде по приговорам судов, инициированных ОГПУ против бывших офицеров императорской и белой армии.
Жил здесь когда-то и самый последний командир Семеновского полка А. М. Поливанов, расстрелянный в 1930 году. О нем в своих мемуарах, изданных впоследствии в Буэнос-Айресе, вспоминал Ю. В. Макаров: “Начальник команды Алексей Матвеевич Поливанов (для офицеров просто “Матвеич”, да и для нижних чинов неофициально тоже), небольшого роста, плотный, с бульдожьей физиономией. Новое темно-серое летнее пальто, темные, высокие лакированные сапоги, со множеством складок, ремень, портупея, шнур, все с иголочки, все блестит. Рука в белой перчатке с оттопыренным большим пальцем слегка вздрагивает у барашковой шапки”… За этим подробным и внимательным описанием – тоска автора по потерянной России и безвозвратно ушедшему прекрасному для него времени…
Те, кто оказался в этом доме уже после них, прожили трудные годы вместе со страной и героическим Ленинградом. Они воевали на фронтах Великой Отечественной войны, прошли через страшные дни блокады. Минуло немало времени, но бывший Офицерский дом и сегодня не растерял своих связей с армией.
По этому адресу теперь находится Сборный пункт Военного комиссариата города Санкт-Петербурга. Отсюда пути будущих защитников Отечества уходят в разные военные гарнизоны, иногда они оказываются далеко за пределами своей страны. Там, куда теперь простираются интересны нашей великой Родины. Материнских и девичьих слез на ступенях сборного пункта пролито немало. Так было всегда. Здесь рождаются и рушатся чьи-то надежды, начинается совсем другая взрослая жизнь…
СОХРАНИТЬ ДОБРОЕ ИМЯ
Как свидетельствуют источники, участок земли на Загородном проспекте, 60 в середине XIX века принадлежал купцу второй гильдии почетному гражданину и кавалеру Никите Федоровичу Козьмину, проживавшему там с семьей в деревянном доме. После его смерти участок со всем движимым и недвижимым имуществом, по-видимому, перешел в собственность его вдовы, Марии Трофимовны, деятельницы Общества попечения бедных военных духовного звания, состоявшего под покровительством императрицы Марии Федоровны.
На части этого участка, принадлежавшего к тому времени братьям Ивану и Петру Михайловичам Михайловым, в 1903-1904 годах по проекту архитектора Николая Николаевича Еремеева был построен красивый пятиэтажный доходный дом в стиле эклектики. К эклектике в архитектуре обычно относят сочетание самых разнородных стилевых элементов с целью достижения их наибольшей выразительности. Сочетание мотивов готики, Ренессанса и барокко, образовывавших на фасадах домов, целую сетку декора, должны были удовлетворять запросам состоятельных жителей доходного дома. Дом у архитектора Н. Н. Еремеева получился очень эффектным. В Петербурге начала XX века его имя было уже известным. По проектам архитектора в городе построили еще десять домов, но этот, на Загородном проспекте, оказался самым удачным.
Прежний хозяин этого участка, купец Н. Ф. Козьмин, содержал на Мариинском рынке свою курятную лавку. Так прежде называли торговлю птицей. В его торговых делах ему помогала жена и сын. Здесь, в доме на Загородном проспекте, купец имел свой курятный склад. Адресный календарь Петербурга того времени свидетельствовал, что и братья Михайловы вместе со своими большими семьями, раньше проживали в его деревянном доме, возможно, являясь родственниками. Они тоже занимались продажей битой птицы, а после его смерти И. М. Михайлов возглавил его торговое дело, став вместе с братом купцами второй гильдии.
Известный журналист и краевед того времени Анатолий Александрович Бахтиаров в своем сборнике очерков “Брюхо Петербурга” описывал “курятную торговлю” следующим образом: “У каждого торговца дичью над лавкой имеется особое помещение, где живут “щипари”. Они не только щиплют дичь, но и режут ее. Щипари работают поштучно, смотря по птице. С курицы берут по 3 копейки, с цыпленка - по 5, с гуся - по 10 и т. п. С цыпленка взимается дороже на том основании, что вследствие нежного телосложения его труднее ощипать, чем курицу. Летом на Щукином дворе работают от 100 до 150 щипарей, которые зарабатывают по 1-2 рубля в день. Щипари начинают работать рано, обыкновенно часам к 12 уже все бывает обработано.
По узкой лестнице, усыпанной опилками, вы подымаетесь в мастерскую. Это довольно большая комната; два-три окна слабо пропускают свет, отчего вся обстановка виднеется в некотором полумраке. На полу разбросаны опилки, для того чтобы пол не пачкался слишком кровью. В воздухе носится множество перьев. По одной из стен, от полу и до самого потолка, стоит “курятник”, из-за решетки которого куры и цыплята высовывают свои головы.
Повсюду в мастерской лежат уже зарезанные и ощипанные куры - на столах, на полках, в корзинах и на крючьях. Щипари доканчивали работу. Их насчитывалось 15 человек. Все они - в холщовых передниках, рукава засучены по локоть. Одни из них ощипанную дичь завертывали в бумагу, другие укладывали в корзины, третьи перетаскивали корзины вниз, в курятную лавку. Посредине комнаты стояла огромная, в сажень длины, корзина, наполненная доверху перьями: это результат сегодняшней щипки. В сопровождении хозяина лавки пришел в мастерскую какой-то покупатель свежей дичи, “из-под ножа”.
-Ну-ко, Иван, зарежь парочку кур для барина!
- С удовольствием! Вам каких: пожирнее или поплоше?
- Все равно! Давай пожирнее!
Щипарь подошел к “курятнику”, в маленькие дверцы просунул руку за решетку и достал оттуда первую попавшуюся курицу. Подойдя к чану, который стоял на полу, он взял курицу одною рукою за оба крыла, завернул голову ее назад и подхватил в одну руку вместе с крыльями, затем в одно мгновенье перерезал ей горло. Кровь бьет точно из откупоренной бутылки. Спустя несколько секунд обнаруживаются сильнейшие конвульсии: курица старается махать крыльями, как будто собираясь куда-то лететь, но щипарь крепко держит ее над чаном вниз головою; курица хочет кричать, но от этого из перерезанного горла еще сильнее течет струя крови”…
Знакомясь с историей жизни купца Никиты Федоровича Козьмина, с интересом узнал, что кроме торговых занятий у них с женой Марией Трофимовной было и другое, важное для них дело жизни. В 1873 при церкви Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня (Спасо-Бочаринская церковь) было открыто приходское благотворительное общество, которому в 1885 году они пожертвовали два деревянных дома и 10 тысяч рублей на создание небольшой женской богадельни. Ее открыли в уже следующем году. Еще 10 тысяч рублей поступило обществу через четыре года уже по завещанию самого Н. Ф. Козьмина. Все эти деньги было решено использовать на постройку нового здания для благотворительных учреждений, получивших имена своих жертвователей: Никиты и Марии Козьминых. Призревались там 25 человек.
За полтора года по проекту уже известного нам архитектора Н. Н. Еремеева для богадельни был выстроен трехэтажный дом, в котором разместилась начальная женская школа. 7 декабря 1903 на его верхнем этаже епископ Гдовский Константин освятил небольшой домовой храм с одноярусным дубовым иконостасом. Новый храм получил имя преподобного Никиты Мидикийского. Здание этой бывшей богадельни и детского убежища теперь можно увидеть на Кондратьевском проспекте, 25.
Известно, что купец И. М. Михайлов продолжал жить в доме на Загородном проспекте, 60 до самого 1917 года. Кроме торговых дел он состоял товарищем председателя Общества вспомоществования бедным Спасо-Бочаринского прихода и старостой церкви преподобного Никиты при богадельне и убежище для детей Никиты и Марии Козьминых, попечителем церкви Святого Дмитрия Солунского и Покрова Пресвятой Богородицы.
После октября 1917 года следы всех героев этой публикации заблудились на перекрестках истории и окончательно потерялись. Рассказывали, что купец И. М. Михайлов когда-то имел свою зеленную лавку на Мариинском рынке. Так раньше назывались небольшие магазины, лавки, где торговали зеленью и разными овощами. Ко мне, петербуржцу нового века, это название пришло из стихотворения Николая Гумилева “Заблудившийся трамвай”, которое соответствовало его умонастроениям в трудном 1919 году:
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят - зеленная, - знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Ненадолго пережили участников этой истории, созданные и оберегаемые ими храмы, сиротские убежища. Приютами их стали называть уже потом. Разница в этих названиях и подходах очевидна. Церковь преподобного Никиты Мидикийского была закрыта уже 20 декабря 1922 года. Позднее, в этом здании расположился отдельный батальон милиции. Церковь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня (Спасо-Бочаринская церковь) разрушили летом 1932 года. На ее месте разбили сквер. Две иконы иконы были потом отданы в Сампсониевский собор, что-то из уцелевшей церковной утвари досталось Русскому музею.
Вспоминали, что этот храм был хорошо известен своим необыкновенным фарфоровым иконостасом (самым первым в России такого рода) и образом, по преданию принадлежавшего Петру I и специально написанного по случаю взятия Азова. Особым почитанием у православных верующих пользовались две иконы: Тихвинской Божией Матери и святого мученика Антипы. В церковной библиотеке прежде хранилось много старинных книг и редких рукописей. Истину гласит старая библейская мудрость: “неисповедимы пути Господни”, но не ведают люди своих страшных земных дел…
И только дом на Загородном проспекте, 60 все еще продолжает служить людям. Давно уже растеряв своих прежних жильцов и их неизвестных потомков, он по-прежнему помнит имена своих первых создателей. Нам только остается сохранить о них добрую память…
ДЕЛА ТАБАЧНЫЕ
Автор этих строк не предлагает вам увлекаться курением табака. Этой пагубной для здоровья привычкой уже занимается добрая треть взрослого населения нашей планеты. Считается, что впервые табак в Россию завезли английские купцы еще при Иване Грозном. При царе-реформаторе Петре Алексеевиче, известном разрушителе традиционных устоев, курение табака в Петербурге стало совершенно привычным занятием. Очень скоро торговля табаком оказалась прибыльным делом. Дальше у нас так и повелось, и даже пелось в известной песне ленинградского рок-музыканта Виктора Цоя:
Но если есть в кармане пачка сигарет,
Значит все не так уж плохо на сегодняшний день.
И билет на самолет с серебристым крылом,
Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.
В 1879-1880 годах на Клинском проспекте, 25 по проекту известного столичного архитектора Петра Сергеевича Самсонова было построено красивое здание в стиле эклектики, которое и теперь привлекает взоры любого, оказавшегося в этих местах. Это бывшее заводоуправление “Товарищества табачной фабрики “А. Н. Шапошников и Ко”.
Немного истории… Табачное дело семьи Шапошниковых началось с открытия в 1853 году небольшого магазина на Караванной улице. Его открыла энергичная и предприимчивая купчиха Пелагея Степановна Шапошникова. Рано оставшись без мужа и стремясь обеспечить своим пятерым детям достойное будущее, она перевезла семью из Коломны, где ее предки на протяжении нескольких веков занимались торговлей, сюда, в Санкт-Петербург. Направление для организации своего дела в столице было выбрано весьма удачно, поскольку с середины XIX века курение табака приобрело популярность во всех слоях российского общества.
Дела в табачном магазине быстро шли в гору, и уже в 1873 году старший сын Пелагеи Степановны – купец первой гильдии Александр Николаевич Шапошников основал здесь собственную фабрику по производству папирос и курительного табака. Он провел обычную “купецкую операцию”- купил у вдовы Ивановой по дешевке участок земли на Клинском проспекте, снес там все “пустяшные постройки”, прикупил еще и соседний участок, на которых возвел огромное фабричное здание. Архитектор Самсонов, по просьбе негоцианта, постарался возвести представительный производственный корпус для папиросной фабрики, которая стала впоследствии одной из крупнейших в России.
Торжественное открытие новой фабрики состоялось 10 апреля1881 года, но ее основателю не суждено было самому запустить производство. А. Н. Шапошников скончался, не дожив всего несколько дней до этого знаменательного события.
После смерти табачного негоцианта, фабрика перешла в руки его супруги, 32-летней Екатерины Николаевны, потомственной петербургской купчихи из семьи Богдановых, также владевших табачным магазином. Дальновидная и предприимчивая, женщина смогла достойно продолжить дело мужа. К началу XX века на ее фабрике уже работало 1230 рабочих, главным образом, женщин. Широко использовался там и детский труд. По данным санитарной инспекции условия для работы на фабрике были крайне вредным для здоровья. И все это при 12-часовом рабочем дне и невысокой оплате. Женщинам всегда платили за труд меньше, чем мужчинам.
В 1906 году в Петербурге вспыхнула забастовка городских табачниц, в которой примкнули и работницы фабрики на Клинском проспекте. Забастовка продлилась около месяца, хозяева понесли большие убытки, но выполнять требования своих работниц отказались. Мало того, они сами забастовали и ответили локаутом – закрыли свои предприятия. В этом противостоянии победили хозяева. По призыву стачечного комитета работницы снова приступили к работе. Эта забастовка была не единственным массовым трудовым конфликтом. В 1914 году основанием для нового конфликта стало массовое отравление работниц на фабрике, вызванное грубейшим нарушением мер безопасности и соблюдения правил санитарно-гигиенических нормативов.
При этом хозяева фабрики не скупилась на внедрение технических новшеств, когда это касалось их собственной выгоды. Так, в 1889 году на фабрике Шапошникова впервые в России была применена высокопроизводительная машина для клейки бумажных гильз для папирос, изобретенная фабричным механиком Иваном Семеновым. Это позволило значительно нарастить объемы выпуска продукции. Затем начинание было подхвачено и другими табачными фабриками.
Изобретатель станка для клейки папиросных гильз, механик фабрики Шапошникова Иван Семенов, окончивший Технологический институт, в награду за свое изобретение получил от хозяйки фабрики Екатерины Шапошниковой первоначальный капитал для открытия собственной мастерской по производству “гильзо-мундштучных” и “табачно-набивных машин”. К 1914 году Иван Семёнов уже владел механическим заводом с 450 рабочими, лесопильным заводом и столярной фабрикой.
В 1897 году фабрикой было переработано 25000 пудов листового табака, выработано 15000 пудов курительного табака и выпущено 265 млн. папирос. Годовой оборот составил 1,5 млн. рублей. Табачные изделия, производимые на фабрике Шапошникова, были преимущественно средних и низших сортов, что позволяло сделать конечный продукт более дешевым, пользовавшимся большим спросом у покупателей. Продукция фабрики, выигрывая в цене по сравнению с изделиями высших сортов, по качеству практически им не уступала.
Качество продукции фабрики Шапошникова подтверждали награды, которых она удостаивалась. На Всероссийской художественно-промышленной выставке 1882 году в Москве была получена серебряная медаль, а в 1896 году на выставке в Нижнем Новгороде - золотая.
В 1910 году владельцы фабрики создали акционерное общество “Товарищество табачной фабрики А.Н. Шапошников и Ко”, которое стало скупать другие табачные производства не только в Петербурге, но и по всей России. К началу 1917 года фабрика Шапошникова стала одной из крупнейших в России.
Табачные изделия фабрики успешно перешагнули границы империи и стали пользоваться успехом за рубежом, особенно в Австрии и Германии. Ассортимент насчитывал более 20 наименований папирос, среди которых были такие популярные марки, как “Тары-бары”, “Осман”, “Шик”, “Каир”, “Десерт” и многие другие. Фабрика также носила высокое звание “Поставщика двора Его Высочества Князя Черногории Николая.
Нельзя сказать, что Шапошниковы относились к своим работницам хуже, чем на других фабриках. Им здесь даже платили немного больше. В 1898 году сумма годового жалования составляла около 155 рублей в год. На фабрике были организованы столовая, лечебница и аптека с бесплатным отпуском лекарств, постоянно дежурили врач и фельдшер. Екатерина Шапошникова была председателем отделения Общества попечения о бедных и больных детях. Для малолетних детей сотрудниц фабрики она устроила ясли. В праздничные дни с рабочими проводились религиозно-нравственные беседы. При фабрике работала библиотека, где бесплатно выдавались на дом книги.
В год торжественного празднования 25-летия со дня основания фабрики, Шапошникова сделала крупное пожертвование на строительство квартир для наиболее достойных и прилежных работников фабрики. К этому моменту производство на Клинском проспекте разрослось настолько, что понадобилось построить еще несколько дополнительных флигелей.
Конечно же, открытие новой табачной фабрики не обошлось без легенд. Согласно ей, в 1763 году в лесу, вблизи будущего Загородного проспекта прохожие повстречали древнего святого старца, который сообщал им, что через 150 лет на этом месте будет стоять крупнейшая в России и первая по качеству табачная фабрика.
В 1913 году, ровно через 150 лет после изложенных в легенде событий, табачная фабрика действительно процветала, а на коробках ее самых популярных папирос “Тары-бары” был изображен тот самый “провидец”. Хозяев этой фабрики всегда отличала любовь к рекламе. Для этого даже привлекались петербургские газетчики, публиковавшие в печати специальные стихотворные опусы:
Всегда вперед “Десерт” идет:
То качество причиной.
За вкус “Каир” берет весь мир;
Сработан он машиной…
26 января 1917 года в возрасте 69 лет скончалась владелица фабрики Екатерина Николаевна Шапошникова, а менее чем через год, после октябрьских событий, начался новый этап в истории фабрики. Фабрику национализировали и по желанию трудящихся присвоили ей имя первого красноармейца республики и демона революции Льва Давидовича Троцкого, популярного тогда в Петрограде. Уже в 1928 году, фабрика надолго получила имя пламенной немецкой коммунистки Клары Цеткин. Об этом историческом событии и сегодня рассказывает мраморная доска на фасаде промышленного здания. После событий октября 1917 года на фабрике поменялись почти все названия папирос, а о забастовках рабочие больше уже не вспоминали. Со временем условия труда стали лучше, а объемы производства увеличились в несколько раз, наладили выпуск новой продукции - сигарет. В 1970 году фабрика вошла в состав табачных предприятий, сформировавших мощное объединение табачной промышленности имени М. С. Урицкого - Председателя Петроградского ЧК, убитого в 1918 году.
Сколько помню, мой отец предпочитал сигареты именно этой фабрики. Для него “ленинградское” всегда было показателем особого качества. Правда произошло это не сразу, поскольку он как и многие люди того времени курил исключительно папиросы “Беломорканал” или “Казбек”. Курили тогда очень многие, особенно офицеры и даже делали это красиво. Струйка дыма из носа или рта, превращенная в кольца… Был в этом какой-то особенный шик, заставлявший нас, мальчишек очень рано приступать к этому вредному и пагубному занятию. Не запах дыма, а сам ритуал с неторопливой разминкой гильзы, чирканьем спичкой о коробок и, наконец, само прикуривание, привлекал многих моих друзей. Все это, по нашему представлению, добавляло нам взрослости и мужской солидности. Дальше начинались муки с первыми затяжками, тошной и головокружениями. Обычно, серьезно курили те, кто уже сам зарабатывал деньги, но еще быстрее это получалось с нами в армии. Там даже имелось специальное табачное довольствие и время, предусмотренное распорядком дня…
С тех пор прошло много лет. Но стоило иногда закрыть глаза и я снова видел, как мой отец задумчиво посасывал свой пустой мундштук или постукивал им по столу. Были у него такие странные занятия после войны. Хорошо помнил его руки, с длинными, желтыми от табака пальцами. Это были руки школьного учителя, фронтовика. Они одинаково хорошо умели держать перьевую ручку, любой рабочий инструмент и боевое оружие.
Отцовский портсигар, выпущенный по случаю запуска первого космического искусственного спутника Земли, теперь хранится у меня в столе и напоминает об этом далеком и бесконечно дорогом времени…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Завершилась наша прогулка, которую мы совершили по Семенцам, одному из замечательных старейших районов Петербурга. Мы нашли немало интересных мест, где можно было насладиться красотой городских зданий, выполненных в разных архитектурных стилях – классицизма, эклектики, модерна, конструктивизма и современной архитектуры, к которой постепенно начали привыкать на наших улицах. Читатели могли вместе с автором разделить общую тревогу петербуржцев за судьбу любимого города, сохранение его исторических памятников. Автор в меру своих знаний и возможностей постарался вспомнить историю лейб-гвардии Семеновского полка, с именем которого связано название этого района, волей литературных фантазий погрузиться в разные исторические периоды, пережить их самые драматические моменты.
Автор благодарит сотрудников Государственного музея истории Санкт-Петербурга, Музея российской гвардии Государственного Эрмитажа, Государственного мемориального музея А. В. Суворова, Мемориального музея “Разночинный Петербург” и библиографов Российской национальной библиотеки за сообщенные ими сведения из истории лейб-гвардии Семеновского полка и городского района его расквартирования, Семеновской слободы.
ЛИТЕРАТУРА
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга. Справочник. Спб., 1996.
“Адрес-календарь санктпетербургских жителей, составленный по официальным документам и сведениям К. Нестримом”. Спб.,1844.
Альбом к Истории лейб-гвардии Семеновского полка 1683-1883. Спб., 1883.
Антонов Б. И. Императорская гвардия в Петербурге. Спб., 2001.
Антонов Б. И. Императорские ордены в Санкт-Петербурге. Спб., 2003.
Барабанова А. И., Ямщикова Е. А. Народовольцы в Петербурге. Л., 1984.
Барышников М. Н. Деловой мир Петербурга: исторический справочник. Спб., 2000.
Бахтиаров А. А. Брюхо Петербурга. Спб., 1994.
Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.
Белое дело. Избранные произведения. М., 1996.
Векслер А. Ф., Крашенинникова Т. Я. Загородный проспект. М., 2010.
Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М., 2000.
Волков С. В. Офицеры Российской гвардии. Опыт мартиролога. М., 2002.
Волков-Муромцев Н. Р. В Белой армии. М., 2002.
Воейков С. В. С Царем и без Царя. М., 1994.
Гершельман А. В. В рядах Северо-Западной армии. М., 2003.
Глезеров С. Е. Исторические районы Санкт-Петербурга. Спб., 2004.
Глинка В. М. Русский военный костюм XVIII-начала XX века. Л., 1981.
Гончаренко О. Г. Три века императорской гвардии. М., 2006.
Гранин Д. А., Адамович А. М. Блокадная книга. М., 1982.
Губин Д. Б., Лурье Л. Я., Порошин И. Г. Реальный Петербург. Спб., 1999.
Гуль Р. Б. Тухачевский. Берлин, 1932.
Даринский А. В. Высшие учебные заведения старого Петербурга. Спб., 2002.
Дирин П. П. История лейб-гвардии Семеновского полка. Спб., 1883.
Длужневская Г. В. Утраченные храмы Петербурга. Спб., 2003.
Декабристы. Библиографический справочник. М., 1988.
Деникин А. И. Очерки русской смуты. Вопросы истории, 1992.
Деникин А. И. Путь русского офицера. Статьи и очерки. М., 2006.
Деникин А. И. Старая армия. Офицеры. М., 2006.
Зайцов А. А. Семеновцы в 1914 году. Гельсингфорс, 1936 г.
Зуев Г. И. Канал – работяга. Обводный и его окрестности. М., 2009.
Иванов А. А. Дома и люди. Спб., 1997.
Калугин В. К. Рынки Петербурга. Спб., 2000.
Кириков Б. М. Пионерская площадь. Л., 1983.
Канн П. Я. Прогулки по Петербургу. Спб., 1994.
Киреев Р. Т. Семь великих смертей. М., 2007.
Князев Г. А. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции 1915-22 гг. Спб., 1991.
Кравцов П. П. История лейб-гвардии Семеновского полка 1685-1854. Спб., 1854.
Курлов П. Г. Гибель императорской России. М., 1991.
Куприн А. И. Купол Св. Исаакия Далматского. М., 2007.
Лампе А. А. фон. Пути верных. Сборник статей. Париж, 1960.
Лакиер А. Б. Русская геральдика. М., 1990
Лапин В. В. Семеновская история 16-18 октября 1820 года. Л. 1991.
Макаров Ю. В. Моя служба в Старой гвардии 1905-1917. Буэнос-Айрес, 1951.
Меерович Г. И., Буданов В. Ф. Суворов в Петербурге. Л., 1978.
Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990.
Минаков С. С. Офицеры лейб-гвардии Семеновского полка в повседневности войны и мира в 1914-1924 гг. Орел, 2013.
Минаков С. Т. Лейб-гвардии капитан Тухачевский. Орел, 2012.
Минаков С. Т. Наполеон из Орловской губернии (подпоручик Тухачевский в 1914 г.). Первая мировая война и русская провинция. Материалы международной научной конференции. Орел, 29 апреля 2014 года.
Поэзия Серебряного века. Самара, 2011.
Пунин А. Л. Архитектура Петербурга средины XIX века. Спб.,
Путеводитель по С.-Петербургу. Спб., 1903.
Пыляев М. И. “Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы”. Л., 1887.
Раков Ю. А. Мистический Петербург. Спб., 2001.
Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. М., 2000.
Синдаловский Н. А. Мифология Петербурга. Спб., 2002.
Синдаловский Н. А. Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского зазеркалья. М., 2007.
Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград: энциклопедический справочник. М., 1992.
Справочная книга о лицах петербургского купечества. Спб., 1877.
Успенский Л. В. Записки старого петербуржца. Л., 1970.
Фролов А. И. Вокзалы Санкт-Петербурга. Спб., 2003.
Типольт А. А. Такое не забывается. Маршал Тухачевский. Воспоминания друзей и соратников. М., 1965.
Тинченко Я. Ю. Голгофа русского офицерства в СССР 1930-31 годы. М., 2000.
Толстой С. Н. Осужденный жить. Автобиографическая повесть. М., 1998.
Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Первой мировой войне. Орел, 2003.
Эльшова Л. Л. Мой блокадный университет. Спб., 20016.
Энциклопедический словарь. Изд. Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Спб., 1994.
СОДЕРЖАНИЕ
Вступление
Мой город
Семенцы. Путешествие в прошлое
О чем рассказали жители
Лейб-гвардии Семеновский полк
В огне трех революций
Семенцы. Легенды и мифы
Прогулки за Фонтанкой. Знакомые адреса
- Призрак дома на Серпуховской улице
- Олимпия
- В Обществе гражданских Инженеров
- Загородная поездка в Петербурге
- Дом на Верейской улице
- С берегов Ижоры
- Техноложка
- Царскосельский вокзал
- На Подольской улице
- Пионерская площадь
- Как это было
- Из истории Военно-медицинского музея
- Неизвестным героям посвящается
- За фасадом Офицерского дома
- Сохранить доброе имя
- Дела табачные
Заключение
Литература
© Copyright:
Сергей Псарев, 2018
Свидетельство о публикации №118061405196