* * *
Обветренными губами целую
от избытка чувств
и недостачи времени.
Сладко ли тебе? верен ли?
Еле различаю твоё лицо
среди фонарных голов
и лун со всех сторон –
столько луж.
Кому ж
как не мне спрашивать,
коль траур измен
снашивать –
не сносить.
Ну, спроси
меня: обо мне,
о размерах, расчётах, растратах,
о пяти тысячах и луне
ещё одной, любовью брата
умоли мои глаза молчать
и жить как раньше:
утра сном умерщвлять,
и верить фальши.
В тёмные впалости
под чёрною аркою брови
скорей из жалости
ещё впадают крови.
У рук прикосновением
не спрашивай
о нежности –
их трепет, их прозрачность,
их прохлада – от нервности.
Пальма первенства
отдана, не мне оспаривать,
как выстроились буквы в именах –
к чему расстраивать.
Я всё прочла в твоей ладони,
в избеге глаз,
в межстрочье губ.
Ты клятвы не давал Мадонне,
не верил в нас
и знал: я лгу.
И что мои бессонные ночи,
изрезанный холст моего лица
против этого знания?
Судьба мне в наставники прочит
седого юнца –
и обманывает.
Рукопожатье нас не примирит,
слова обиды не рассорят.
Лишь шёпот у меня в ушах гремит:
„Я Вас люблю, как сорок…”*
2003.
* Но я её любил, как сорок тысяч братьев любить не могут! (М. Цветаева. Диалог Гамлета с совестью.)
Я любил Офелию, и сорок тысяч братьев
И вся любовь их – не чета моей. (Вильям Шекспир. Гамлет.)