Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 11
ВЕЧЕРАМИ
Вечерами мы по очереди читали
дневники Ивана Бунина:
то я, то Иван Егорович, то Вета…
Какой хрустально-чистый язык!
И первозданная красота мира…
Строки, как строчки стихов:
«Во всех комнатах запах ландышей».
Или: «Слегка душная заря,
бледно-аспидная тучка».
Или: «Туман над Нилом».
Или: «…поразительная сине-лиловая,
густая, как масло, вода…»
«Утро, тишина, мокрая трава…»
«На северо-востоке
уже затеплилась Капелла».
«… в темноте вдали огни Иерусалима…»
«Наш извозчик – еврей из Америки».
«…шумит зелёно-мутная река».
«по пути к Ерусалиму»
«…фигура араба в чёрной накидке»
«Пустынно, дико, голо, просто».
«…скромный исток Иордана».
«…внизу в тончайшей дымке озеро».
«Где-то кричал козлёнок…»
«…Отец ложился спать
под окнами в телегу…»
И так до бесконечности!
МЕСЯЦ МОЛОДЕНЬКИЙ
– Обними меня, – прошептала Вета.
Мы бродили вечером по посёлку и уже в сумерках зашли в узкий переулочек.
Шли молча, не нарушая тишины.
Остановились у одной калитки.
Кто-то пел в глубине сада.
В терраске горел свет и освещал крыльцо.
Между сосен висел гамак.
Женщина медленно качала его и тихонько пела.
Половину слов не было слышно, но иногда
ветерок доносил обрывки песни:
Месяц молоденький (скрип гамака)
смотрит в окошко…
Подул ветер: зашелестели листья яблонь – и унёс слова.
Ветер покружился по саду и вернулся к нам, обдав теплом.
Спи, моё солнышко.
Спи, моя крошка…
И тогда Вета прошептала:
– Обними меня…
Мы стояли у калитки и боялись пошевелиться.
Не хотелось уходить,
не хотелось отпускать Вету,
которая так тепло прижалась ко мне.
Стояли так долго, что у меня затекли руки.
Вета пошевелилась и посмотрела тёмными глазами.
– Господи, как это всё… – она не закончила фразы и вздохнула.
ЧИКМАЗ ВЫХОДИТ НА ОХОТУ
До Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года в Малаховке были два основных владельца: северная сторона принадлежала господам Соколовым, а южная сторона – Телешовым, вместе с озером. Вообще-то это было совсем не озеро, а пруд на речке Македонке: была плотина и разрушенная мельница. Почти на берегу озера в 1903 году был построен господский дом с хозяйственными пристройками, и образовалась усадьба «Озеро».
Псевдоним С. А. Соколова – брата П. А. Соколова, построившего Летний театр – был «С. Кречетов». Сергей Кречетов был мелким поэтом, писал статейки о дачных театрах в журнале «Рампа и жизнь». Впоследствии стал основателем издательства «Гриф». Первой женой у него была Нина П., которая связалась с В. Брюсовым: та самая Рената из «Огненного ангела», ставшая наркоманкой и алкоголичкой. Вторая жена Сергея Алексеевича была артистка Л. Д. Рындина, блиставшая на сцене Малаховского театра в водевиле «Лев Гурыч Синичкин».
Если до революции были владельцы, то в наше время на каждой улице Малаховки хозяйничали «паханы». Это была в основном мелкая шпана: Вася Кривой, Чуня, Верунчик, Петя Сапун и т.д.
На Центральной улице куролесил Чикмаз. Что такое «чикмаз», никто не знал, но было предположение, что его фамилия Чикмазов. «Чикмаз выходит на охоту», – говорили в улице, услышав крики и мат в дачной тишине. Вечерняя ловля девок совершалась с частой периодичностью, поскольку Чикмаз был постоянно пьян.
Чикмаз очухался только к вечеру. Напился из рукомойника тухлой воды и стал искать похмельную заначку. Он долго стоял и смотрел по сторонам совиными глазами. Бутылка оказалась на самом видном месте: на столе между буханкой чёрного хлеба и банкой с солёными заплесневевшими огурцами. Чикмаз взял дозу: полный гранёный стакан – и сел на пол. Захорошело…
Поскольку дверь в комнату была закрыта с той стороны на висячий замок, а ключ давно потерян, то Чикмаз распахнул окно и вылез на свободу. Свобода опьянила его, и он заорал пьяным тенором: «Мы жертвою пали!..»
Чикмаз прорвался через кусты и вылез на тихую улицу. Охота началась!
Во всех домиках уже горел свет, и мирные жители уже поужинали и пили грузинский чай с тремя кусками сахара. В открытые форточки тянуло желанной прохладой и дурманным запахом сирени, и если кто-нибудь открывал дверь и выходил на крыльцо, то в комнаты забегал ветер, и форточки хлопали о рамы, словно птицы крыльями…
Чикмаз насторожился: в начале улицы показалась тёмная фигура. Мужик или баба, Чикмаз не мог разобрать, но очень хотелось, чтобы это была баба. На самом деле это была Вера Фёдоровна Чухина, которая работала на железной дороге и забивала железные костыли в шпалы любимой кувалдой.
Чикмаз отделился от забора и вышел из темноты кустов. Он стоял – как мог – на кривоватых ногах и старался не упасть. Распахнув по сторонам руки, он двинулся навстречу судьбе. До встречи оставалось несколько метров, и тут Чикмаза мотануло в левую сторону (Чикмаза всегда мотало влево), но он спавился с собой и вышел на середину улицы. С криком «Дай я тебя поцалую!» он кинулся на Веру Фёдоровну Чухину, которая была приличной женщиной и ничего себе не позволяла.
Инстинкт молотобойца и забивателя железных костылей сработал чётко! Если железные костыли входили в шпалу с двух ударов, то Чикмаз упал к ногам Веры Фёдоровны с одного. Гордой женской походкой русской простой труженицы Вера Фёдоровна Чухина отошла от мерзкого полутрупа и двинулась к дому номер 7 на Центральной улице, где она временно жила с Иваном Ивановичем Петровым, временным мужем и шофёром.
Рыжий пёс по кличке Бобик, «пахан» всех собак на улице Центральной, подошёл к Чикмазу и помочился на левый ботинок. Чикмаз пошевелился, а довольный Бобик побежал по своим собачьим делам.
Стояла тихая летняя малаховская ночь…
УЛИЦА И ПРОХОЖИЕ
Летняя солнечная Вета идёт по улице рядом со мной: короткая белая юбка, загорелые длинные ноги, тёмная полупрозрачная кофточка, под которой жарко дышат молодые груди, весёлые лукавые глаза и дивные волосы, распущенные по прямым плечам. Я иду рядом с нею, но меня не никто не замечает: все посматривают на Вету. И даже оглядываются. «Не сломайте шею», – хмыкает она.
Навстречу идёт пожилая женщина, высокая и горбатая, с цепкими любопытными глазами на морщинистом лице. Держит на отлёте папиросу «Беломор» и медленно подносит её к ярко накрашенным губам…
– Елизавета! – воскликнула она и бросила окурок к забору. – Я вас не видела двести лет, дорогая девочка! Как поживают родители? Как кот Честертон? Как ты? Как перестройка? Кто этот молодой человек, который рядом? Где можно достать белые кеды?..
Вопросы сыпались, словно горох на пол у непутёвой хозяйки.
– Родители уехали в Канаду двести лет назад, – улыбнулась Вета.
– Им что, здесь мало природы?
– Они уехали в первую волну эмиграции, ещё в 70-х.
– Это когда в Малаховке горели еврейские дома?
– Нет, чуть позже…
– И ты осталась совсем одна, бедная девочка!
– И совсем я не бедная: у меня есть всё, что мне нужно, – отчеканила Вета.
– Больше всего мне жалко Фиму: он такой беззащитный, – всплеснула руками женщина.
Вета рассмеялась, обняла и поцеловала женщину, стараясь не прикасаться к накрашенным губам.
Когда мы отошли довольно далеко, Вета зашептала:
– Сволочь! Это Розалия Львовна, учительница русского языка и литературы. Она мне постоянно ставила двойки и выгоняла из класса, каждый день приходила к родителям жаловаться на меня. А однажды из кастрюли украла варёную курицу. Фима был в бешенстве: «Жидовка!» – кричал он и делал страшное лицо. А Честертон был чудный кот: он настолько меня любил, что каждый день приносил под мою кровать дохлую мышь!
– У тебя было трудное детство! – съязвил я.
Вета громко рассмеялась, и проходивший мимо мужик удивлённо оглянулся и повертел пальцем у виска…
ЛЕТНИЕ СУМЕРКИ
Дивные летние сумерки длятся долго и медленно переходят в короткие летние ночи с каким-то таинственным молчаливым светом.
Вся природа, все окрестности приобретают новые формы, укрывая мир полумраком.
Ветер приносит шорохи, дальние звуки гудков, стук проходящих товарняков: как будто проходит неторопливый ливень.
И снова всё засыпает и слышит во сне одинокий крик ночной птицы…
Тени призрачной походкой
исчезают, как дурман.
Женский смех плывёт на лодке
через озеро в туман.
Оживает, шевелится
там тропинка под откос.
Освещает руки, лица
огоньками папирос.
Возле дачного забора
дремлют майские кусты.
И обрывки разговора
гаснут в сумерках ночных.