Столетья три исколесишь легко,
Васильевский измерив не спеша,
Над линиями взмыты высоко
Штандарт Петра иль Пушкина душа.
Вот Ломоносов клонит лоб крутой.
Вот Меншиков в похмелье мат утюжит.
А это Катька с миною святой,
А поп пред ней в церквушке службу служит.
А это кто на сером жеребце?
Карлуша-Павлик?! О, речист не в меру.
Он на своем уродливом лице
Несет гримасы жуткую химеру.
Я поспешил немного. В три шага
Вернусь к Лизухе, пьяной и широкой,
А заодно и Анны берега
Изведаю с чухонкой волоокой.
Но жутко там. Немецкая пора.
Расставлены кругом доноса сети.
Бирон несет на кончике пера
В Россию стыд, наручники и плети.
За ним вослед явился Петр-три.
Ему Россия — пугало в треухе.
Что русские ему богатыри?
Он рад серьгой висеть у фрица в ухе.
Но северо-восточный ветер сдул
С Санкт-Петербурга прусские завесы.
Васильевский услышал новый гул,
Что разносили над Невой повесы.
Вельможи пьют и вьют народ в кольцо.
На рысаках в ночи прохожих губят.
Рассеюшка! — синюшное лицо,
За что тебя твои сыночки любят?
О Русь моя! Я сам тебя люблю!
Подол народа рад бы в шлейф исправить.
Да вот беда: лишь сердце разозлю,
Когда мечтой тебя я стану править.
Рожден тобой средь питерских болот.
На Съездовской, вблизи Тучкова моста,
И жду, когда судьбы беззвучный лёт
Пройдет глубины собственного роста.
Какая боль топорщится во мне,
Лучиной мне пронизывает душу.
Я все живу, как будто на войне,
И жутко мне, хоть никогда не трушу.
А может быть, не так проворен черт?
И кардиналов горных зря рисую?
Быть может, лучше сотворить офорт
И над туманом девушку босую?
Жизнь потечет тогда другой рекой.
И ханжество растить не будет мумий.
И над моей веселою страной
Цветы распустят радугу раздумий.
Иль вознесусь мечтою дивной я
В созвездья и галактики иные
И ореолом тайного огня
Опять вернусь в объятия земные.
Я так люблю весеннюю капель,
И летний зной, и сенокос духмяный,
И птиц веселых дивную свирель,
И август, крутоплечий и румяный…
1984