Сколько мне помнится – круги всегда расходятся
Эйнштейн был недоучкой, Гюйгенс был алкоголиком,
а я камешком, брошенным в мельничные жернова
Все искал слова, с губ, разбитых
под первые трэки Шакиры
В пубертатный период, после школьной драки
Уже зализывал первые душевные раны
на книжной полке
И там мне утирала сопли
Классическая западноевропейская философия
Воспитай характер, держись принципов, возлюби дальнего
Говорил себе юноша бледный у перекладины
Не в силах тянуться к солнцу более десяти раз подряд
И от того печальный
Однажды в одном из осознанных сновидений ему встретился
Онемеченый кавалергард в синем мундире
С лицом больше похожим на отварной картофель
Выпускавший, поверх соломенных усов, клубы дыма
Он смотрел прямо и говорил мрачно,
Будто один из воронов древнего одноглазого бога
С именем больше похожим на слагаемое или числительное
И юноша смог расслышать, собравшись с силами
Жизнь — это борьба, и единственный способ выжить
Где-то между ударом и бегством,
И главное не впасть в трупное оцепенение
Рассчитывать свои силы слушать инстинкт самосохранения
И я поживший, державшийся этих нехитрых советов
Не раздумывая бы выстрелил в него пятнадцатилетнего
Чтобы не было всей этой пробы пера, тоски по свершениям и жажды женщины
Чтобы не искать себя под небесами Ефремова, в безднах Лема,
На интегралах Замятина
Не пить это варево из эйфорий щедро сдобренное проклятиями
Чтобы никто не верил, не возлагал надежд,
не говорил используя сослагательное
Ведь тот юноша не был избранным,
не дополнительным, а лишним символом
Ошибкой программы
И когда бета-тестеры, перебрав тысячи строчек
докопались до истины
Они бы увидели, как он исписался,
не написав еще свое первое - Ллигирлин
Выплевывая костью из горла рифмы,
сатанея от собственной слабости
Обмакнув гениталии в краски,
то ли вырисовывая, то ли выбрасываясь
Всем телом из собственной шкуры на змеиный манер
Едва достигнув восемнадцатилетия,
высвобождая стихотворение за стихотворением
Как крылатых насекомых из кокона
Будто боясь через минуту стать восьмидесятилетним
Старым, усталым, разбитым болезнью Альцгеймера
Сейчас я уже не такой конечно.
Крепко привязываю верблюда у входа в свою пещеру
Словно тот пацан что всегда во мне был,
Стал вдруг мещанин, утратив все аристократическое
У меня нового всего две заботы – где поднять бумагу и как ее тратить
И очень скоро в моих ярких снах я буду видеть только ламинат и кафель
По-дизайнерски, и со вкусом, уложенный, поверх трупа
Проклятого двадцатилетнего поэта
Искателя по Гудкайнду, с карьерными перспективами
Как у Мартина Идена на дне океана
Только без ненужного признания и славы
Нет, ну чтобы любили конечно, но только не подражали
И не делали идолом
Не вписывали годы жизни на страницы пыльных инкунабул
Ведь если отсечь в сторону родителей, воспитание, и все социальное
Как мало нового я создал и сколько меня настоящего
В настоящем существовало?
Я понимаю, все сомневаются, и каждый интеллектуал
Хотя бы раз этим задавался и не находя ответа прятал свое слабое «Я»
В прочитанное и написанное,
В возлюбленное и ненавидимое
В водку, в женщину, в морфий, в религию
Но я слишком упрям чтобы
Долбиться в Карнеги или в карьеру
Переживать кризис среднего возраста через деву и слезы первенца
Расширяя уютную и понятную полусферу
До тех пор, пока она не поглотит слабый шанс на предверие вечности,
А с ним и меня
Еще не заглянувшего во все пропасти
И в самой глубокой
Зная, что за дофамином приходит ломка
Но веруя в то, что это малое зло
Я хочу свою жизнь – скучную и нелепую антиутопию
Поставить на зеро
© C A T O R I N