Все стихи из книги «Сорок сороков»
***
Молитва созерцательная - это
разжатые пред миром кулаки,
и покаяние язычника-поэта
Владимирской Царице от Луки.
***
Восхитит дух из злого ила,
что бытовой томится данью,
всесозидающая сила -
великий импульс мирозданья.
Ориентир в минуты эти -
природы падшей царства два.
Шумит легко хрустальный ветер
да изумрудная листва.
Ночь откликается на «ты»,
а звездный век — младенец взрослый.
В оковах хладной пустоты
любовью темной пленный космос.
***
Полны надежды и тревоги
в пустыне мира миражи.
Язык, глаголющий о Боге,
сплетает истину из лжи.
Орда Земли сбирает дани
с тех, кто любовью опален,
и эйкумена мирозданья
таит вселенную времен,
где слово просто, не избито,
рассвет росою ночи нов,
окружены культурой быта
во граде сорок сороков.
В степи восточной жаждет нищий
крещенья западной войны,
и дует северный ветрище
от скандинавской стороны.
Храни, Владычица вселенной,
алканье, что не превозмочь,
забвенья яда жизни тленной
и юга царственную ночь.
Храни, Владычица вселенной,
Руси крещение, когда на
острове Святой Елены
низложишь ветры Тамерлана.
Покрова старицы столица
и обывательского ила
неложной верой умирится
святого князя Даниила.
В сердцах огонь струится жарко,
звездой взойдет культура слова,
молитвой тихой патриарха,
что спит в обители Донского.
***
Над стольным градом в танце фарса
луны меняются рога,
и ренессанс и государство -
культ человека и врага.
Москвы полночная громада
блестит полуночным огнем,
и лишь печаль — преддверье ада,
творит стихи поэтов в нем.
***
Креста этнического доски -
не он, она, а лишь оне,
и пишет солнце днем московским
«лабарум» римский на стене.
Цивилизация — машина,
и духа в оной не найти,
и лишь в культуре нерушимо
властей начальство девяти.
Москва-река - столицы вена,
очистит ток воды ее
не Эхнатона перемена,
а Константина житие.
***
Остаются лишь звуки и смена картин.
Из общения каждый уходит один,
но царит над усопшим евангельский свет
как причастность к событиям будущих лет,
где собой наполняет таинственный сон
литургический центр единенья времен.
***
Не хаос злое время вертит,
но скуки сытой тяжек гнет,
и Еве тезис древа смерти
диалектичный змей дает.
Но через время и пространство
животворящий виден крест.
Архистратиг об эре красной
творит Марии благовест.
Не крепко мужество от бреда
и целомудрие от книг,
а личность имени «победа» -
небесных сил архистратиг.
Ведь не избавиться от змея,
коль царству жизни предан я,
часы - абстрактная идея -
двуликий идол бытия.
***
Фаворский свет
Все виртуозней, выше, шире
ветра воздуха гонят годы.
Смиренье, проповедь о мире.
Со светом тайн благого рода
воюет мир, смыкает вежды
глубокий мрак.
Входящий в онь
узрит в лучах звезды надежды
преображения огонь.
***
Там, где лишь я и все другие
державный инок мир умирь,
лишь легкий ветер ностальгии
хладит Данилов монастырь.
Не для допросов и погонь
сияют звездные поля,
и греет солнечный огонь
кирпич оранжевый Кремля.
Великий пастырь Гермоген,
благословивший град земной,
в толпе Премудрости измен
один созиждет верность Той.
В газетах грязь и сумасбродство,
что на престол возведены,
душевный мир болезнью роста
изранен на тропе войны.
Отдохновенье — эйфория,
что подменила благодать,
и подозрительность от змия,
кто манит злом за зло воздать.
Тех, у кого оскал акулы,
не знают жизни летопись,
лишь у кого косые скулы
с знаменьем крестным соплелись.
Венцом колючим жалят звезды
в полночном воздухе Москвы,
и где к толпе Владыка Грозный
не обращается на «вы».
Надежды верность Хронос душит
среди скорбей, забот и бед,
но возвернется в дух уснувший
пасхальный звон — весенний цвет.
***
Эгоцентризма злая сила
Крестом одним сокрушена,
и как бы время не косило,
не возвратиться в мир она.
***
Рабски сбирая поэзии мед,
сердце, златое мгновенье лови.
В мире, где тяга к единству живет,
мстит полнолунье соблазнам любви.
Старость вращает времен колесо,
только проснулся - пора на покой,
душит мечты обезволенный сон,
что не отгонишь своею рукой.
Душу согреть попроси у огня,
лед бытовой обжигающе зол,
в память нездешние ветры ловя,
жертву свою возведя на престол.
***
За своевольную свободу
варяг пройдет вино и воду.
Свет льет на снег кумир иранский,
далекий жар покоен, тих
и на кладбищах протестантских
сыны окраин городских.
О них молиться неуместно
Илье — ревнителю огня,
лишь отыскать пустое место,
что было свято в ритме дня.
Огнем восьми словес горя,
свята молитва, поелику
слова Небесного Царя
глаголет дух Святому Лику.
И покаянием вину
во огнь палящий обращая,
узри Пречистую одну,
исток надежды в вышних чая.
***
В девятый час смиряется Атилла,
крестом низложен гунн и меч его,
и культ непобедимого светила
под небом величает Рождество.
И малодушие презрением палимо
в кругу у тех, кому волчица мать -
легионеров христианства или Рима,
что и тирана не привыкли предавать.
Заходит солнце лишь на время ночи,
и ждут народного рассвета духа очи.
Град белокамен ал от пыток,
лазурна девственность при нем,
и Духа песен сладкий свиток
в утробе горек житием.
Жду ненадеемо и долго
в стране предательства и тли
не политического волка -
пророка в силе Илии.
В темнице крепости немало
родилось ночи чад, о том
на шпиле знак Петра и Павла,
Архангел судит мир крестом.
***
Таят двоякий образ лица -
в воздухе Солнца символ дан,
и белозлатый царь столицы -
кумир Великий Иоанн.
С востока веет ветер ханский,
ала рассвета полоса,
и в колокольном звоне Пасхи
весны зеленые глаза.
***
Не знает времени, пространства
Жена всеведущая, в Ней
Дух богословия прекрасный
ума строителей церквей,
что в цвете воплощают слово
Творца земли, вина и хлеба,
в воде источника живого,
в огне невидимого неба.
Эпоха Девы — цифра восемь,
пространства нет величью Той,
Которой имя превозносят
слова поэзии златой.
И оживить земные тени
язык пылающий не мог,
зажег лампаду изумленья
преданья огненный поток.
***
В синеву открывается дверца,
Чистотою Небесной храня,
только воском растаяло сердце
пред лампадой земного огня.
Путешествует солнце по кругу,
показуя святыни Земли,
Облака сообщают друг другу
невесомость над царствием тли.
***
В обмане золотого мая
огонь, рождаемый зимой
хранится, светом пробуждая
звук воскресения немой.
Величит ночь земные тени,
покоит маятник слова,
и о желаемой измене
забвенье просят чувства два.
***
Средь толпы многоликой московского люда
мне встречаются лица из горнего мира:
то монахиня в черном градского этюда,
или женщина в красном в сиянье эфира.
Одиночество жизнь на молчанье изменит,
так как родственных душ во вселенной и нет,
и субботы ночной тишины откровенье
переходит в прекрасный воскресный рассвет.
***
Седмица страсти моет Храм,
пречистый шум небесных рек,
и смерть глотает по утрам
безблагодатный человек.
Покоем белым завершен
субботы тихой легкий век,
вне остается только Он,
Кто день один в начале рек.
***
Орла имперского воинственные перья -
идея бездуховного рассвета,
и Марк Аврелий, ненавидя лицемерие,
хлеба не отличил от пустоцвета.
Но в упрощении ехидна сокровенна,
что хамством умиренье подменила,
свободы ток проводит внутривенно
в пространстве государственного ила.
***
Глаголом ночь не превозмочь -
покой таинственной ограды,
и лишь Божественная Дочь
в стране невидимого града.
О той Москве молчит ученый -
пространство замкнутых дверей,
где Пушкин в бронзу облаченный
скорбит в Страстном монастыре.
Культура строится иными
людьми.
Премудрая змея
войны и творчества земные
глаза ночного бытия
смыкает в мысли о рассвете,
но гаснут всенощной огни.
Умирен мир, надежды эти
созиждут иноки одни.
Те, для кого молитва - лира
и звезды - всенощной огни,
приемлют муки истин мира
в кровь афинейской болтовни.
И одержимость злым воздухом
за дар небес - цена земли.
Душевным зрением и слухом
не приукрасить царства тли.
***
Прилог искусный зрелых лет -
воздушный замок в едком дыме.
Живит небес холодный цвет
молитва в городской пустыне.
Патриотизм домашних нар,
воспоминания лихие -
ничто.
Рассвет, озерный пар
пейзаж российской исихии.
***
Величит Вагнера природа,
но Штраус легкий ближе ей,
и Баха звезды год от года
в пространстве ярких миражей.
Преображают быт безликий,
кропят водой во время зла
войны мирской огонь и крики,
небесных сил колокола.
***
Доверясь шепоту листвы,
вдали от городского зла,
там, где общаются на «вы»
Москвы златые купола,
до утра светлого одна
под золотой небесной сенью
не спит прекрасная Жена,
которой имя - Воскресенье.
Часть вторая
От Страстной пятницы до Светлой Седмицы
На камне живом исторический храм,
колеблемый здесь и незыблемый там.
Воздушные замки разрушат года,
лишь вечный алмаз не подточит вода.
Здесь царственный лев, и жертвенный вол,
священный огонь окружает престол,
и лишь тяготенье напомнит о том,
что чувство шестое дается крестом.
Очистится дух, покаяньем горя,
и воздух из горнего легок и нов,
где пламень возносит к подножью Царя
победную песнь четырех языков.
За левым плечом в возвышении дна
стоит пустота. Остается одна
усталость от мелких и суетных дум,
то Ангел меняет измученный ум.
Земные рабы пробудиться смогли
молитвой Того, кто уходит с Земли.
Блистает престол, и клубится пред ним
златого кадила серебряный дым.
И в тени предсмертной надежда свята -
нездешнего светлого неба врата.
В незримую вечность иконы окно
открыто. Осталось желанье одно -
души океан от волненья избавить,
и временем движет воздушная память,
где звездами и тишиною отмечен
во храм уплывет исчезающий вечер.
Тяжелые тени отброшены прочь,
пространство погоста вторгается в ночь.
Сомненье не тронет незримой рукой
Субботы Великой прохладный покой.
Из сердца изымет тревоги иглу,
В ничто обращая уныния мглу.
Дрожащее пламя в звенящей ночи,
горение красной пасхальной свечи.
Субботний закат упоительно тих,
где в сердце низводит надмысленный стих
предвечный Владыка таинственных лир,
из хлада зимы поднимающий мир.
Зажжен с четырех поднебесных сторон
багряным огнем торжествующий звон -
воскресшее солнце пасхальной весны
во тьме освещает пустынные сны.
Исходит из храма и движется прочь
от легкого звона в безлунную ночь,
храня от огня обезличенный град,
молитвы вечерней густой аромат.
В невидимый свет, что царит искони,
вечерние слезы не душат. Одни
хваленья возносят свечные огни
и светлой седмицы прекрасные дни.
***
Живи во дворце или будь в шалаше,
но тьма не приносит ослабу душе.
Полночь растревожит воздушных медуз,
и вакуум сонный таинственных уз,
когда в небытьи твой повысится ранг.
Всегда возвращается зла бумеранг.
Тому, кто лишился покоя и крыл
отраду изгнанника шлет Михаил.
И тех, кто приимет мученье в нутро
поет Александра златое перо.
Смиряется пламя восторженных од,
уходит любовь, но единожды в год
приносит теченье житейских невзгод
к Вратарнице у Воскресенских ворот.
***
Излил дары святых пророчеств
в общенье дружное мужей
Дух, что святил во время ночи
лишь Иоилевой душе.
Но моно ум во время оно.
И, дух культуры сокруша,
число златое Соломона
желает мертвая душа,
чтоб воздух пасмурного дыма
огнем священным напоил
тот лев с оружьем херувима,
что зрел в виденьи Даниил.
Восстанет прах под новым небом,
исчезнет горькая вода,
Иезекилю срок неведом
во бремя тяжкого труда.
Достоевский
Метель страстей молчанье замела,
кружится и шуршит январский снег,
и высота печального чела
лишь просвещает сей безбожный век.
Преступно наказанье без любви,
ведь красотой оправдан черный мир.
Без мудрости надежду не зови,
ведь вера только звук небесных лир.
Воздух полуденный тяжек и сух,
и в тишину водворяется слух,
что открывает державной рукой
пламенный ангел, хранящий покой.
Ночь застилает глаза при войне.
Истории и астрономии вне
огонь за завесой таинственных врат
глаголом восходит в невидимый град,
где мир твой вовеки неопалим -
далекий Небесный Иерусалим.
Храм затворен, сотрясает озноб
форму души, заключенной во гроб.
В храме живом человеческий дух
предполагает присутствие двух.
***
Беспечно поколение, увы.
На судне тонущем вина и зрелищ просим.
Сбирает шепот умирающей листвы
Великороссии таинственная осень.
Прохладный ветер тихим вечером ослаб,
а звезды неба - неопознанные тайны,
и движут небо деятельный раб
и господин, живущий созерцаньем.
Россия
Не прикоснется к духу плесень,
и от падения храня,
содержит память в поднебесье
слова поэзии огня.
Украсишь жизнь цветами теми,
не помня яд сердечных нор,
ведь остановленное время
есть нескончаемый позор.
Слова о пламенном языке,
весьма понятные для двух,
хранят невидимые Нике
да Александра легкий дух.
Ведь лучше орды азиатов
с законном мужественным «Яссы»,
чем инквизиции солдаты,
что хулят Крест железной массой.
Отображение былого
соплетены в одном лице:
косые скулы хана злого
и весть о Благостном отце.
***
Движутся лихвой, исполнены лести,
ценности века не ведают сна.
Память молчит о Христовой невесте,
эра луны, бескультурья и сна.
Ветхого слова жива паремия,
маской приличья украшены лица.
Ждет умиренья во древней столице
воин святой, поражающий змия.
Х1Х век
Прохладный огонь, обжигающий снег,
российской культуры изменчивый век,
слог Пушкина ал, Достоевский велик,
а свет Серафима — всеведущий Лик.
Гармония мира в величье лица,
и космос безмерен для славы Творца.
Часть третья
Кремль
В московский центр Руси история вела
теченье быстрое таинственного тока,
где свет заката пламя льет на купола,
и сила предков движет ветры от востока.
Патриотизм не упокоится народом -
огонь Творца - не потребленья черный дым.
Восходят в вечность образы и оды,
и фимиам отечества пред Ликом неземным.
Европейская ночь
В туман молитвы заключая,
мечта аскета множит жен.
Унынье мало склонно к чаю.
Телеволной вооружен,
мешая в целое одно:
войны романтику и твиста,
бунтует быт, где дружба – дно,
и где любовь - самоубийство.
Не открывайте правды о себе,
мечты о прошлом неопознаны и зыбки,
отдайте суд архангела трубе,
закрыв лицо гримасою улыбки.
Ведь Русь - святых разбойников родство,
для коих Сергий – лик патриархальный,
где Запад величает Рождество -
Восток живет надеждою пасхальной.
Креста этнического доски -
Не он, она, а лишь оне.
И пишет солнце днем московским
Лабарум римский на стене.
Цивилизация – машина,
И духа в оной не найти,
И лишь в культуре нерушимо
Властей начальство девяти.
Москва река – столицы вена -
Очистит ток воды ее.
Не Эхнатона перемена,
А Константина житие.
Часть 4
Даниил Московский
Где зрелищ ждет из рода в год
опустошенный ненарод,
невидим, тих, идет на Вы
хранитель города Москвы.
Всемирный огнь не жаждет он,
и не возвысить Вавилон,
лишь отыскать за шторой лет
московских улиц древний свет.
***
Самодовольный пьет покой, толпы кумир – подхалимаж.
Не человеческий закон во дни войны – вериги Торы,
и коммунист, и демократ кричат на площади: «Не наш!».
Освенцим русским господам и метафизики просторы.
Но воды Фалеса – обман, ветра эстетики не те,
огонь безжалостен вселенной Гераклита.
Права крылатая латынь в русскоязычной полноте:
в вине и хлебе жизни Истина сокрыта.
Град Москва
Невечна земля под холодной луною,
и смерть - оправдание волчьему вою.
Но честь сохраняет гордыни помимо
двуглавый наследник державного Рима,
где имя святого творит человека,
и солнце креста с полумесяцем века.
***
Возвысит нас из злого ила,
что бытовой томится данью
лишь созидательная сила -
душа живая мирозданья,
Дух, величающий Софию,
и ум не менее велик,
и нетелесную Россию
святит Царицы горний Лик.
Часть пятая
***
Здесь герб земного славословья, соединивший солнце с тенью,
легионер, не предававший законов чести и смиренья.
Средневековье на востоке - блаженный мученик из Рима -
драконоборческий Егорий в угаре жизненного дыма.
***
Послушен времени и тли
небесный диск величит лето.
За край темнеющей земли
заходит солнце до рассвета.
Во храме тих огонь вечерний,
и звук мелодии реки.
Духовных тел предназначенье -
ожить природе вопреки.
***
Российский дух возносит снова
бессмертье образного слова.
Любовь одна всегда права
в различьи Федора и Льва,
что умножает мрак ума
и яд в бесчисленных изменах.
В тюрьме потребная сума -
молитва оптинцев смиренных.
***
Собирает молитвы всеблагостный храм
Покрова — образ русской душевной красы.
В идеале звенит умиление там,
и молчат о грядущем на Спасской часы.
Переулков московских покой и отрада -
эта тишь ностальгии небесного града.
***
Все против всех — законы мира, и пафос римлян ближе мне
самодовольства иудеев в беспечной русской стороне.
Мы воду льем и пьем забвенье, но лишь огнем вселится в ны
объединяющая воля вовне - предчувствие войны.
***
В молчание слова слиты,
молитвой тихою храня
узоры хладной пустоты.
Мертвы деянья вне огня
и отрицанья злые вожжи,
где нет закона вновь и вновь
наследье варваров тревожит
дух - азиатская любовь.
Не уклониться в пантеизм
поможет свет, который из
непостижимой красоты
осветит Храм, в который ты
пойдешь в рассветный благовест.
И расцветут слова окрест
твоей оснеженной фаты.
Богатый милостью в кармане
московский люд во граде. Там
на поворотах выживанья
наполнен светом тихий храм.
Алмазы, лики, а не лица,
играет светом камень тот,
и в населении столицы
таится избранный народ.
Часть шестая
***
Приблизиться к престолу не спеши,
вдыхая в ночь души
молельный символ дыма,
минуя слово Божия, войди
в покой и созерцание Судьи,
носимого на крыльях Херувимов.
***
Звезда кровавого заката
и солнце черного креста
сжигают Церкви мир, пока та -
идея стадная для ста
людей для диких миллиардов
не завершит безбожный век,
растопят лед в сиянье марта
орел, телец, лев, человек.
***
Во Храмах две тысячи лет напролет
душа христиан первобытных живет.
Священная ревность Петра не ослабла
и солнечный дух огнесловного Павла.
В алтарь не войти многоликому злу -
пространство живущих без тел и имен,
и ум Златоуста возводит хвалу
творцу литургий непрерывных времен.
***
В пространстве городского крова
сплетает дух венец из терна,
ждет воскресения второго
в покоях Божьих Лазарь верный.
А ночь полна лихвы и лести
в трудах столицы беззаконной,
о мирном ослике известье
Царя небес насмешка оной.
Воздухи, сжигающий метеорит,
из времени вечность языкам творит -
верховный апостол материи всей.
Измена сошествием Духа палима,
послание неба речет фарисей
в огне благодатного Иерусалима.
***
Сердечный огнь — избыток силы,
и героизмом ум палим.
Подвижет страсть детей Атиллы
завоевать Иерусалим.
Но в сердце лев, и змий во взгляде,
крест на щите и серп меча.
Духовный меч Креста украден,
кровь крестоносцев горяча.
Куда военный подвиг движет,
то знает Бог и падший дух.
Джихад поход за славой иже
понятен для властительств двух.
Часть седьмая
Равноапостольный Кирилл
Язычникам лепо поведать о Нем -
завет любомудрия Бога таков.
Горит изумрудным духовным огнем
надмысленный крест четырех языков.
Легко тяготеет Землею под ним
блаженный церковнословенский закон,
четвертого царства языческий Рим
круженьем созиждет второй Вавилон.
***
Звездами храма не украсить,
не лечит мир мгновений бег,
но упоительно бесстрастен
пустой, никчемный человек.
Пьянящий стих дошел до точки,
власть упоенья злобной воли,
а вдохновенье одиночки
творит порыв душевной боли.
Умом и бытом плоским важен,
что создает житейский тон,
на площади старинных башен
стрекочет аглицкий жаргон.
А время ночи вертит сальто,
перед огнем склоняясь ниц.
Не отыскать в краю асфальта
плодов восточных смоковниц.
Но закален татарской данью
церковный слог из рода в род.
Язык в словенском пониманьи
есть богоизбранный народ.
Часть 8
Огнь - вдохновенье жизни оной.
Слова келейные сокрыв,
не ограничится иконой
молитвы благостный порыв.
Пространство времени изменит,
украсит вечности круги
преображенное мгновенье
закону тленья вопреки.
***
Страна православья багряна от ран,
к финалу приходят века и года.
Языческий храм - эстетический вид,
Эллады струится живая вода.
Приносит огонь маздаизма Иран,
и крест из Египта в России горит.
***
Культуры далекие книги хранят,
мешая земное блаженство и яд.
Сбирая огонь напечатанных лет,
не помня о прошлом, грядущему вслед
по мигу и миру торопишься ты
в покой за чертою ночной черноты.
***
Когда на пьедестал взойдешь не ты,
гармонию вселенной не зови.
Понятия есть знаки пустоты,
слова звенящие не струны для любви.
Вино духовное - молчание витии,
и город, что живет водой и хлебом -
московский храм всеведущей Софии,
соединивший очищение и небо.
***
Людей отличье лишь в могиле прекратится.
Порыва жара в западной столице
не ставит солнцу заходящему в вину
японец, созерцающий луну.
***
Не плоский быт, не бледный вид
не «харе Кришна» и не «Ом»,
но мысль о Слове возвестит
поэт, что болен творчеством.
Ведь предназначено ему
прожить светилом, а не тенью,
воспеть постылую тюрьму
и покаянье с вдохновеньем.
***
Пустыня выжжена дотла,
песок горячий как зола,
и лишь мираж полуземной
колышет царственный покой.
Прохлады жаждет скорпион,
как солнце смерти полон он,
и яд в крови его горит,
но жертвы нет, пустынный вид.
И жало, в коем хладный сон,
В себя вонзает скорпион.
***
Напишет поэму таинственных чар
над озером солнца пылающий шар.
Извечный закон поэтических лир
творит не талант - окружающий мир.
Сливаются в пар уходящего дня
стихия воды и музыка огня.
***
Мы душу жжем горчицею и перцем,
и ждем, когда расплата подытожится.
И более злодейство нам по сердцу,
чем смехотворное ничтожество.
***
Тому, кто черен - вечный бой,
слепое костенение во зле.
И озабоченный собой
ступает по пылающей земле.
Вокруг одни мытарства
и искаженный миром свет,
но будущего царства
без настоящей жизни нет.
***
Огнь возжигает таинственный дом,
где обитают надежда и вера.
Чисто, стерильно украшено льдом
мертвое слово ума лицемера.
Но сообщает движение, вес
буквам в словесной обойме,
тот, у кого покровитель небес -
благоразумный разбойник.
Часть девятая
***
Мы видим огонь запредельный воочию.
Извозчика конь до утра довези
того, кто не спит опустевшею ночью,
пытаясь найти возвышенье в грязи.
Для нас обличенье - святых житие,
ведь совесть всеобщая спит. Неужели
мы так ненавидим законы ее,
и служим Царю в бытовом отражении?
***
Работает сердце - палач боковой,
мои одноверцы лишь те, для кого
распятия милость предстала судом,
и жизнь разделилась на «после» и «до».
Прошедшее – тьма, грядущее – свет,
и лишь настоящего нет.
***
Под вечер ярче чувство плахи,
воздух тревогой обуян.
Для пресмыкающихся в прахе
высокий слог таит обман.
Стихи сиренами напеты,
вдохновлены тоскою тли.
Ведь группа риска лишь поэты -
пророки царствия Земли.
***
Осада города приблизилась к финалу,
на тело скоро соберется воронье,
в долине смерти золота немало,
путем войны захватишь ты ее.
Исполнится заветное желание,
и небо над дорогою закружится.
Не просто в ежедневном выживании
облечься в целомудрие и мужество.
***
Есть храм и келейник,
нет духа на двух,
и в мир запредельный
возводят воздух,
входящие в онь
славословья пустые.
Пасхальный огонь -
воскресенье в пустыне.
Часть десятая
Ангелу хранителю
Пустынный мираж чистотой опали,
для истинных трусов воитель всегрозный.
О вечном законе познанья земли
молчанье хранят удаленные звезды.
Ведь космос поэтами одушевлен,
и мир обновляется цветом весенним,
творит бытие перекресток времен,
где жизнь наполняет нас по воскресеньям.
***
Грешат словами только устно
кому дается крест и лира,
но без творенья в жизни пусто,
и мы не полностью от мира.
Не идентично зло со мной,
живут в душе, смеясь и плача,
наперекор фортуне злой
познанье и самоотдача.