Первая серия
Говорят, обломовщина – социально-вредное и даже социально-опасное явление. Однако я могу доказать и обратное. На собственном примере.
По натуре я просто-таки копия Ильи Ильича Обломова (героя бессмертного романа Ивана Александровича Гончарова)... Лежу целыми днями и смотрю в потолок. Причем – точно так же, как и для Ильи Ильича, - лежанье для меня ни необходимость, как у больного или как у человека, желающего спать, ни случайность, как у уставшего человека, ни наслаждение, как у лентяя, а нормальное состояние.
Если сравнивать мое житье-бытье с житьем-бытьем Ильи Ильича, то, можно сказать, мое – гораздо выгоднее и предпочтительнее. Вот представьте... Илья Ильич жил на Гороховой улице в Санкт-Петербурге в Х1Х веке. Во-первых, ему нужно было худо или бедно задумываться о некоторых приличиях и пристойностях, принятых в столичном городе. Во-вторых, ему время от времени приходилось следить за состоянием дел в родовом поместье, требовать от нерадивого управляющего некоторого отчета. В-третьих, ему нужно было требовать от того же управляющего присылки очередной порции денег. Я же живу в собственном загородном доме, в ХХ1 веке. Мне не нужно ни в малейшей степени задумываться ни о приличиях, ни о пристойностях, ни о состоянии дел, ни об отчетах, ни о деньгах. Хозяйство – хоть гори полымём, огород – хоть бурьяном порасти, деньги на пропитание получаю не от управляющего, а в ближайшем банкомате! (Источник моего дохода - это гонорары и авторские за сочиненные когда-то музыкальные произведения).
Илья Ильич имел слугу Захара – ленивого, сонного и слегка жуликоватого. Я же не имею ни слуги, ни домработницы. Жена – два года назад сбежала. Зато я имею кошку Катерину. Эта кошка служит мне получше любого Захара!..
Первый пункт в распорядке дня – пробуждение и подъем. Я могу спать сколь угодно долго. Кошка Катерина понимает, что нужен будильник. Но будильника у меня в помине нет. Тогда кошка имитирует его... В двенадцать часов она запрыгивает на раскрытое фортепьяно и начинает бродить по клавишам. Я кричу: «Катька! Противная!» и переворачиваюсь лицом в подушку. Катерина, жалеючи меня, утихомиривается. Она понимает, что в будильнике за одним сигналом можно установить следующий. Поэтому спустя два часа приступает к имитации повторного сигнала... Запрыгивает на фортепьяно, на этот раз - не на клавиши, а на партитуру моей недосочиненной оперы. Хватает зубами нотный лист и начинает его рвать. Я кричу: «Катька! Нахалка!» Она останавливается и смотрит: проснулся ли я. Но я только перевернулся в постели с бока на бок. Тогда Катерина снова хватает зубами тот же нотный лист и продолжает – про-о-отивно, ме-е-едленно - его рвать. Я нервически дергаюсь и подскакиваю в постели. Снова ложусь и лежу - глядя в окно напротив и в потолок.
Следующий пункт в распорядке дня – умывание и приведение себя в некоторый порядок... Кошка Катерина усаживается рядом с подушкой. Начинает вылизывать мне лицо, как бы говоря: «Пора умыться». Я несколько минут отмахиваюсь. Но Катерина не отстает, усаживается еще поудобнее и продолжает вылизывать. Я не выдерживаю такого напора – встаю и умываюсь под умывальником.
Теперь по распорядку дня – завтрак. Выходим дружной парочкой на кухню. Вижу, что Катерина уже успела и позавтракать, и пообедать: несколько паучей надкушено и съедено, пакет сухого корма надкушен и испробован, полиэтиленовый пакет молока, положенный сверху на широкую и глубокую тарелку, прокушен, истек в тарелку и наполовину выпит. (Мы давно уговорились с кошкой, что я – для ее удобства и самообслуживания – всегда буду пакеты молока укладывать сверху вот на такие широкие и глубокие тарелки). Короче говоря, моя кошка уже давно сыта - осталось насытиться только мне. Я готовлю кофе, усаживаюсь с ним за стол. Катерина хватает зубами длинную веревку, привязанную к ручке холодильника, и открывает дверцу. (Мы давно придумали с кошкой привязать к холодильнику вот такую веревку... Кошка может сама, без посторонней помощи, – главное, не беспокоя меня по пустякам – в любой момент открывать холодильник и брать с полок все, что пожелается). Катерина достает из холодильника упаковку с белым хлебом, упаковку сливочного масла, пакетик с сыром, все это по очереди тянет по полу - к столу и ко мне. Я, даже не приподнимаясь со стула, делаю себе бутерброды с сыром. Пью кофе, наслаждаюсь... Кошка-умница сидит рядом на втором стуле и аккомпанирует моему наслаждению своим прекрасным пением-мурлыканьем.
Теперь по распорядку дня – творчество и музыкальное сочинительство. Я из кухни перемещаюсь в комнату и укладываюсь в постель, под одеяло. Направляю взгляд в потолок: может быть, с потолка и с неба посетит ненароком вдохновение...
В комнату заходит кошка. Она решает проветрить помещение (чтобы мне лучше сочинялось) – взбирается на подоконник и открывает форточку. Спрыгивает с подоконника и удаляется из комнаты (чтобы не мешать моему сочинительству).
Спустя некоторое время кошка возвращается. Она решает, что уже достаточно проветривать помещение. Взбирается на подоконник и закрывает форточку. Спрыгивает с подоконника и удаляется из комнаты.
Тем временем за окном все темнеет и темнеет, а вдохновение все не посещает и не посещает. По распорядку дня – обед. В комнату заходит кошка. Я знаю, что она в положенный срок уже пообедала: на кухне привычно самообслужИлась. Теперь кошка заботится исключительно обо мне. Она на минуту выходит из комнаты и втаскивает мертвую мышку: то есть предлагает своему хозяину на обед самое дорогое, что у нее сейчас есть. Мне очень жалко эту бедненькую мышку, но Катюшу я не ругаю: с инстинктом ведь не поспоришь. Размышляю: «Как эта кошка любит меня: сама не съела, а мне принесла!» Я поднимаюсь с постели, беру двумя пальчиками мышку, перемещаюсь на кухню... Там кладу мышку в Катюшкину миску, а сам мою руки с мылом. Потом готовлю себе суп из пакетика, чай, бутерброды – короче, обедаю. Катюша, управившись с мышкой, сидит рядом со мной на втором стуле - аккомпанирует моей поздней трапезе своим прекрасным пением-мурлыканьем.
По распорядку дня – продолжение творчества и музыкального сочинительства. Возвращаюсь в комнату и укладываюсь в постель, под одеяло. Снова направляю взгляд в потолок: может быть, с потолка и с неба все-таки посетит какое-никакое вдохновение?!.. Но вдохновение ни в какую не приходит.
Кошка Катерина решает произвести уборку на кухне и в прихожей (но не в комнате: чтобы не мешать моему сочинительству). Она достает с поддона умывальника влажную поролоновую губку и гоняет ее по кухне и по прихожей. На первый взгляд кажется, что она просто играется с губкой, но на самом деле она таким образом моет полы.
По распорядку дня – ужин. В комнату заходит кошка. Я знаю, что она в положенный срок уже поужинала: на кухне привычно самообслужИлась. Теперь кошка заботится исключительно обо мне. Она на минуту выходит из комнаты и втаскивает еще одну мертвую мышку. Я поднимаюсь с постели, беру двумя пальчиками мышку, перемещаюсь на кухню... Там кладу мышку в Катюшкину миску, сам мою руки с мылом. Потом готовлю себе пшенную кашу из пакетика, бутерброды – короче, ужинаю. Катюша, управившись с мышкой, сидит рядом со мной на втором стуле, поет - мурлыкает. Я наливаю молоко - себе и Катерине, мы дружно пьем и даже чокаемся.
По распорядку дня – продолжение творчества и музыкального сочинительства. Возвращаюсь в комнату и укладываюсь в постель, под одеяло. Снова направляю взгляд в потолок: может быть, с потолка и с неба все-таки улыбнется вдохновение?!.. Но наступает глубокая ночь, а вдохновение только ехидно ухмыляется.
Кошка Катерина решает, что, может быть, следует призывать вдохновение не в постель, под одеяло, а на клавиши раскрытого фортепьяно... Она запрыгивает на клавиши и бродит импровизационно то по белым, то по черным. И тут меня осеняют неплохие музыкальные темы! Я вскакиваю с постели и быстро записываю ноты в партитуру. Совместными – моими и кошкиными – стараниями опера когда-нибудь, глядишь, и досочинится!
По распорядку дня – сон. Кошка Катерина выключает настольную лампу (выдергивает из розетки), приходит ко мне под бочок. Мне снится сон: Василиса Прекрасная – в длинном нарядном сарафане, с русой косой, перетянутой шелковыми лентами, в кокошнике, расшитом бусинами и жемчугами, - хозяйничает в моем доме... Готовит, стирает, прибирает, поет прекрасные песни... Я ее спрашиваю: «Кто ты?» А она в ответ: «Это же я, твоя кошечка Катерина. Неужели не признал?!»
Теперь вернемся к постулату, с которого я начинал свой рассказ... «Обломовщина – социально-вредное и даже социально-опасное явление». Сейчас я докажу обратное... Если человек является копией Обломова и - при этом - имеет домашнего питомца, то наблюдается следующее... В какие-то определенные моменты жизни такой человек деградирует, но зато эволюционирует его домашний питомец и может даже обрести какие-то человеческие качества, едва ли не превратиться в человека! Чарльз Дарвин, насколько помнится, что-то там говорил об эволюции обезьян, об эволюции человека, о труде как решающем факторе эволюции, о происхождении человека из обезьяны, о гомосапиенсе... Моя кошка Катя в определенной степени прошла эволюционный путь от кошки простой к очеловеченному подвиду «котосапиенс». Такой подвид – это уже явно часть социума! Следовательно, социум совершенствуется. А поскольку именно совершенствуется – «Обломовщина – социально-полезное явление».
Вторая серия
Перевоспитание, или Рассказ о том,
как кошка Катерина надумала перевоспитать меня.
Первый пункт в распорядке дня – пробуждение и подъем. Ни свет-ни заря - в девять часов утра – кошка запрыгивает на раскрытое фортепьяно и начинает непрерывно, без остановки разгуливать по клавишам. Какие только крики, вопли и ругательства я не исторгаю – она не успокаивается. Как я только не прячу уши под подушку – не помогает. Я вскакиваю, ору «Негодяйка!» и хватаю тапок. Кошка прячется под кровать. Я успокаиваюсь и сижу в ошалелой прострации.
Следующий пункт в распорядке дня – умывание и приведение себя в некоторый порядок... Кошка Катерина осторожненько выползает из-под кровати и усаживается мне на колени. Подбирается к моему лицу и... действует не как обычно: не вылизывает плавно и нежно, а кусает за щеку, за нос. Я хватаюсь за нос, ору: «Гадюка!», вскакиваю с кровати. Энергично шествую к умывальнику и умываюсь.
Теперь по распорядку дня – завтрак. Выхожу на кухню, готовлю кофе и усаживаюсь за стол – жду, когда Катерина (как обычно) притянет мне по полу белый хлеб, сливочное масло и сыр. Но поганка Катька открывает дверцу холодильника и дальше не собирается пошевеливаться: ждет, когда я сам встану со стула, сам подойду к холодильнику и сам возьму продукты. Я поднимаюсь со стула, подхожу к холодильнику и показываю Катьке кулак. Она ехидно смеется и уходит на крыльцо и на улицу.
Теперь по распорядку дня – творчество и музыкальное сочинительство. Я из кухни перемещаюсь в комнату и собираюсь залечь в постель, под одеяло. Однако обнаруживаю, что вместо меня в моей постели лежит Белочка. Белочка – это не маленькая, юркая лесная зверюшка, с пушистым хвостом, любящая орешки, а огромная соседская собака, ростом с теленка. Белочкой ее зовут не потому, что она похожа на юркую лесную зверюшку, а потому что она белого цвета. Надо было соседке назвать это свое чудовище вообще не Белочкой, а прекрасной Беляночкой из известной сказки. Я собираюсь согнать белую скотину со своего любимого, налёжанного места, но она грозно рычит и показывает зубы. Я отскакиваю и смотрю в сторону порога... Там сидит моя кошка Катя и саркастически смеется. Ага, понятно: это Катька договорилась со своей подружкой Белочкой – совместно меня перевоспитывать! В жалком бессилии я усаживаюсь за фортепьяно и начинаю успокаивать нервы музыкальными импровизациями. Постепенно меня посещают неплохие сочинительские идеи. Я их записываю в партитуру. Поглядываю в сторону постели: не освободилось ли, наконец, мое тепленькое местечко? Но Белочка обосновалась там основательно: всей тушей забралась под одеяло, а морду с отвисшими ушами уложила на подушку. Храпит и рычит, рычит и храпит под мое музыкальное сочинительство.
Несколько часов без перерыва я тружусь у фортепьяно. А когда спОрится труд – крепчает аппетит. С удовольствием вспоминаю, что по распорядку дня – обед.Я встаю из-за фортепьяно – просыпается и Белочка, тоже соскакивает с постели. Я направляюсь на кухню - кошка Катя и Белочка на почтительном расстоянии сопровождают меня. На кухне я варю себе обед, более обильный, чем обычно. В это же время – параллельно – кошка Катя и Белочка самостоятельно достают и потрошат паучи и пакет с сухим кормом. Дружно насыщаемся: я своим продуктовым ассортиментом, они – своим.
По распорядку дня – продолжение творчества и музыкального сочинительства. Возвращаюсь в комнату и собираюсь залечь в постель, под одеяло. Однако обнаруживаю, что Белочка уже меня опередила: лежит в моей постели и на меня же грозно рычит и склабит зубы и пасть. Я оборачиваюсь в сторону порога... Там сидит моя кошка Катя и посмеивается. Сдавшись, я усаживаюсь за фортепьяно и снова вовлекаюсь в музыкальные импровизации и в творческий процесс. Партитура растет от страницы к странице, в объеме пухнет.
По распорядку дня – ужин. Я встаю из-за фортепьяно, Белочка просыпается, соскакивает с постели, кошка Катя оживляется. Вместе дружно идем на кухню. Я весьма удовлетворен небесцельно прожитым днем и очень благодарен за это своим сестрам меньшим – Кате и Белочке. Поэтому я их до отвала кормлю и сам – не менее обильно – насыщаюсь. Потом Белочка говорит нам: «Пока!» и убегает к себе, во двор по соседству.
По распорядку дня – ранний и, следовательно, здоровый сон. Я выключаю настольную лампу, укладываюсь поскорей в свою любимую теплую постель, по которой я так за день соскучился! Кошка Катерина ныряет ко мне под одеяло, под бочок. Мне снится сон: некий мужчина дирижирует огромным оркестром и огромным оперным коллективом, потом он одним мановением дирижерской палочки запускает в космос спутники и орбитальные станции... Я буквально восхищен невиданной творческо-интеллектуальной мощью этого мужчины. А он оборачивается и смотрит на меня... Я его спрашиваю: «Кто ты?» А он в ответ: «Я – это ты, перевоспитанный и возрожденный в новом качестве. Неужели не признал?!»
Третья серия
От эволюции к деградации и наоборот
Говорят, труд – движущая сила прогресса. Однако я могу доказать и обратное. На собственном примере.
После перевоспитания по натуре я просто-таки копия Штольца, Андрея Ивановича Штольца (героя бессмертного романа Ивана Александровича Гончарова, антипода Обломова)... Целыми днями я тружусь и тружусь – дотошно, выверенно, прагматично. У меня и в доме порядок, и на огороде, и на фортепьяно растут стопочкой оперные партитуры. Выращенные на огороде овощи я тоннами продаю на овощные базы, оперные партитуры килограммами рассылаю в европейские и американские театры. Денег у меня – невиданное множество: могу позволить себе и черную икру в бочках, и осетров в фурах, и винные погреба, и оливковые плантации. Деньги я получаю в ближайшем банкомате в сельпо, но могу забрать банкомат со всем его содержимым к себе в имение, а по окончании опустошения вернуть банкомат в сельпо и попросить заправить его по-новой. Я по-прежнему не имею ни слуг, ни домработниц, ни гарема с женами. Имею только кошку Катерину – мою госпожу и повелительницу.
Первый пункт в распорядке дня – пробуждение и подъем. В семь часов утра звонит будильник. Я поднимаюсь с суровой твердой койки (на которой особо не разоспишься), выхожу на улицу, обливаюсь водой из колодца. Покрасневшую от здорового холода, мускулистую, натруженную спину растираю полотенцем.
По распорядку дня – завтрак. Готовлю здоровый и правильный завтрак. Энергично и в темпе поглощаю его. На широченный поднос раскладываю отдельными кучками: содержимое одного пауча, содержимое другого, содержимое третьего, лосося, приготовленного на пару, осетра, приготовленного на пару, черную икру, красную икру, куриный холодец, молоко коровье, молоко козье, молоко верблюжье, молоко кенгуровье, сметану из кенгуровьего молока... Все это несу в комнату. Там, в моей постели, на пуховой подушке, приукутанная пуховым одеялом, спит моя кошка Катерина. В длину – метр и в ширину – два метра. Личико лоснится, щеки – как дыни, глаза, уши и усы утонули в жире. Я ей под морду (пардон: под личико) устанавливаю – как скатерть-самобранку – поднос. Кошка приоткрывает один глаз и переворачивает свое личико с одной щеки на другую. Я беру поднос и снова устанавливаю его под кошачье личико. Катерина на этот раз приоткрывает два глаза и кисло смотрит и на меня, и на скатерть-самобранку. «Дурашка, не будешь кушать – так умрешь...» - говорю я и на пальчике подношу к носу кошки то одно кушанье, то другое. Катерина морщится, как будто я ей предлагаю кусок навоза, и уползает с мордой (пардон: с личиком) под одеяло. Я достаю ее из-под одеяла и говорю: «Но вот хотя бы сметанку из кенгуровьего молока ты должна попробовать...» Я беру на палец немного сметанки и мажу этой сметанкой Катеринин нос. Катерина не может же ходить с грязным носом – она языком слизывает положенную туда сметанку. «Ну как, вкусно?» - спрашиваю. Катерина начинает на меня рычать и ныряет с мордой (с личиком) под одеяло. Вздохнув, я беру поднос и уношу на кухню. Там весь ассортимент (в том числе и содержимое паучей) съедаю сам.
Теперь по распорядку дня – труд и работа (арбайтен и арбайтен). Я из кухни перемещаюсь в погреб: теперь именно там, а не в комнате стоит мое фортепьяно... Это все чтобы музыкальными звуками не мешать сладко и пухОво спать моей кошке Катерине. Я исправно импровизирую и сочиняю, пополняю нотными страницами свои оперные партитуры.
По распорядку дня – обед. Я готовлю здоровый, питательный, калорийный обед, энергично и в темпе поглощаю его. На еще более широченный, чем утром, поднос раскладываю отдельными кучками новый – еще более всевозможнейший – ассортимент (обед должен быть повнушительнее и повсевозможнее, чем завтрак). Все это волоку в комнату. Катерина, завидев меня с обеденным ассортиментом, в панике ныряет под кровать. Только толстые задние ляжки и широкий зад торчат из-под кровати: поскольку не умещаются. Я пытаюсь приманить кошечку из-под кровати новым небывалым кушаньем: ряженкой из молока танзанских антилоп. Однако кошка начинает лихорадочно работать задними ляжками и задом и скоро в полный рост оказывается под кроватью. Там ей так тесно, что она начинает жалобно сопеть - с придыханием. Самой ей из тесноты не выбраться... Поэтому я отставляю поднос с кушаньями в сторону и отодвигаю кровать. Высвобождаю кошку и укладываю ее на пуховую подушку под пуховое одеяло. Говорю: «Ну, если ряженка из молока танзанских антилоп для тебя – полнейшая гадость, я попробую придумать для тебя какой-нибудь другой деликатес». И ухожу с подносом на кухню.
По распорядку дня – продолжение труда и работы (арбайтен и арбайтен). Я тружусь в огороде: копаю, пропалываю, поливаю, удобряю, собираю урожай, отмечаю свои селекционные наблюдения в блокноте, переобустраиваю теплицы, на некоторых грядках устанавливаю дощечки с указанием названия сорта и даты посева, посадки.
По распорядку дня – ужин. Готовлю здоровый, легкий ужин. Энергично и бодро его поглощаю. Потом призадумываюсь об ужине кошки Кати: «Она совсем ничего не хочет кушать. Может быть, все дело в плохом настроении? И нужно ее чем-нибудь поразвлечь?» Мне в голову приходит неплохая идея... Иду во двор, к поленнице: там водится множество мышей, можно хоть рукой преспокойно ловить. Я подставляю к штапелям поленьев одну руку, другой же тихохонько шуршу, создаю для мышей, живущих там, внутри, тревожную обстановку. Через минуту одна мышка запрыгивает прямо в мою подставленную руку. Я гуманист по отношению абсолютно ко всем существам, поэтому не собираюсь скармливать эту бедную мышку даже своей любимице Катерине. Я просто хочу оживить в обленившейся Кате инстинкты, приподнять с кровати: пусть хотя бы немного встрепенется и побегает за мышкой. И вот я прихожу со своим сюрпризом в комнату. Катя удивленно замечает, что на этот раз я без подноса, без скатерти-самобранки. Она смотрит с ленивым любопытством: что, интересно, я придумал на этот раз?! чем еще хочу побаловать? Когда я приближаю к ней зажатый в руке сюрприз, кошка настораживается... Я разжимаю руку... Мышка бежит через комнату в прихожую, Катерина – зевая от скуки – смотрит с любопытством на меня, поглупевшего до мышиного состояния.
По распорядку дня – сон. Ложусь на свою суровую твердую койку. Однако совершенно, ну прямо никак не могу заснуть, поскольку страшно переживаю: Катерина за целый день так ничего и не поела, у нее плохое-плохое настроение, она совсем-совсем обленилась... Что же делать, что же что же делать?!.. Я встаю с койки и иду во двор, к той самой поленнице, где водится множество мышей. Подставляю к штапелям поленьев одну руку, другой тихохонько шуршу. Тут же мышка запрыгивает в мою подставленную руку. Прихожу со своим сюрпризом в комнату. Кошка настораживается... Я разжимаю руку... Мышка убегает, Катерина смотрит с любопытством на меня...
Снова ложусь на свою суровую твердую койку. Засыпаю. Однако часа через три просыпаюсь, поскольку кошмарно переживаю: с Катюшей не все в порядке... Я встаю с койки и иду во двор, к поленнице. Ловлю мышку и прихожу с сюрпризом в комнату. Бужу Катю. Разжимаю руку... Мышка убегает, Катя уже без всякого любопытства смотрит на меня...
Снова ложусь на свою суровую твердую койку. Засыпаю. Однако часа через два просыпаюсь, поскольку ужасно переживаю: с Катюшенькой не все в порядке... Я встаю с койки и иду во двор, к поленнице. Ловлю мышку и прихожу с сюрпризом в комнату. Бужу Катю. Разжимаю руку... Мышка убегает, Катя с некоторым неудовольствием смотрит на меня...
Поскольку я ловлю мышей каждую ночь в течение уже целого месяца, они (мыши) уже все по очереди перебывали в гостях в моем доме. Они уже совсем не боятся оказаться в комнате, где спит кошка Катерина. И вот представьте очередной мой сюрприз... Среди глубокой ночи я встаю с койки и иду во двор, к поленнице. Ловлю мышку. Она очень-очень недовольна. И все мыши в поленнице пискляво ругаются на меня: «Повадился тут каждую ночь тревожить нас и забирать из уютной поленницы!» Я прихожу с мышкой в комнату. Бужу-бужу Катю, но та сердито сопит - даже и не собирается просыпаться. Разжимаю руку... Мышка медленно-медленно, лениво-лениво делает пять шагов и с недоумением смотрит на меня, поглупевшего до состояния глупее мышиного.
Теперь вернемся к постулату, с которого я начинал свой рассказ: «труд – двигательная сила прогресса». Сейчас я докажу обратное... Если человек является копией трудоголика Штольца и - при этом - имеет домашнего питомца, то наблюдается следующее... В какие-то определенные моменты жизни такой человек эволюционирует, но зато деградирует его домашний питомец и теряет качества очеловеченного подвида «котосапиенс», превращается в подвид «котопримитивус». За компанию с питомцем и хозяин опускается все ниже и ниже в своем развитии. Социум теряет сразу две свои составные части, то есть вдвойне регрессирует. Итак, можно сказать: «труд вреден, прямо-таки опасен для социума, является причиной эпидемического регресса».