Час скрипок
Гудел,
Галдел
День
Дел,
День скрепок,
День папок...
А в скверике липовый запах!
А в скверике почки в пальбе!
В перерыв прилетал я к тебе
Брать из глаз расцветающих взяток.
Этот маленький праздник, пикник,
Этот митинг двух душ обрываем
На скамейке у балясинок лепных,
Возле лестниц к ожидающим трамваям.
И опять гудел
И галдел
День
Дел
День скрепок...
Но звенел в этом дне,
Не стихая во мне,
Час
Скрипок!
Ночь
День меня чертово морит...
Дай оттолкнуться от белого
Бедного
Берега
В черное море!
Ноченькой душу омою!
Темная-темная – день наших тел,
Вплоть до рассвета светящих друг другу.
Дьявол поспешливый стрелки вертел
По циферблату, по вечному кругу.
Как я тянул их назад и тянул,
Как над волнами то грудью, то боком
Снова всплывал и снова тонул
Между колен дарованной Богом.
Темная-темная, все нам простит.
Может, усталым, еще нам посветит...
В утренней комнате чуть шелестит
Листопад
Поцелуев
Последних...
Гармония
Пока не стих, как стон, мой стих,
Пока я весь в блокаде
Рук твоих,
Губ твоих,
Глаз твоих, –
Бога ради, что-нибудь реши,
Бога ради, что-нибудь придумай,
Чтоб не стало тревожного шума
В тайнике двуединой души.
Может, скрыться в глуши да тиши,
Забывая о лжи, недоверье,
И откроют тетрадку, как двери,
Очиненные карандаши?
Неужели нельзя обмануть
Этот суд-душекрут и распятье, –
И гармония жизни – в расплате
За отраду блаженных минут?
Что ж! Я после готов за двоих
Расплатиться и жизнью не глядя.
Но сегодня, сейчас, в этот миг
Среди солнца, небес голубых
Помоги мне остаться в блокаде
Рук твоих,
Губ твоих,
Глаз твоих!
Три корабля
Люблю тебя, люблю тебя, люблю!
Большому кораблю
Большое плаванье.
А в моей удивительной гавани
Сам свои корабли я топлю.
Был один – голубой, и за мной
Девочка на палубу ступила.
Оказалась бабою земной
И моими руками смеясь потопила
Первый корабль.
Медленный краб,
Ползал по дну, собирал я обломки, –
И между лееров снежной горой,
Пробивая потемки,
Вырос второй!
О, как придумывал я, молодой,
Строгую, стройную, милую, тонкую.
Не позвал, не решился... сторонкою...
И – второй захлебнулся водой.
Жизнь моя готовилась для той,
Кто вослед за белой, голубою
Войдет в меня последнею бедой,
Единственною – красною любовью.
Люблю тебя, люблю тебя, люблю!
Да груз велик, обманно наше плаванье.
Красный корабль полыхает по гавани.
Красный корабль я топлю.
Сердце
Отстреляла осень
По дальним берегам
Длинными очередями
Гусей и уток, –
И горькоголосый
Угас
Гам
И слышнее, сердце,
Твой крик-смуток.
О, на сколько застуженных суток,
Одинокое, всех одиночей,
Внесла тебя бессонница, сосущая рассудок,
В черные списки ночи?
А впрочем, то всегдашняя тоски кабала,
А впрочем, ты воистину слетыш, а не птица,
И с мыслишкой глупою пора распроститься.
А мыслишка глупая о небе была.
Ожиданье
Помнишь, помнишь: от мокрых осин,
От дождя, от небесной погони
Побежали мы с тобою в магазин,
Стали в очередь к яснеющей погоде.
Стали в очередь за голубым,
За бездонным, безоблачным... Что же,
Что же мы, любимая, до сих пор стоим,
А дождаться ясного не можем?
Ложе лжи
Жена моя!
Желанная!
Жила
Один лишь год любовь на свете белом,
Но, Боже, как состариться успела,
Вся поседела от слепого зла.
А начинала с корочки ржаной,
Посоленной привычно крупной ложью,
И на подушке, рядышком, на ложе,
Жег старый след от головы чужой.
Ползли вокруг чужие голоса,
В больных ушах сплетали паутину,
Чужие пальцы сдавливали спину...
Но приходила ночь, на все закрыв глаза.
И наважденье – прочь, и думы далеко,
И зыркал из-за туч лишь месяц-переветчик,
И было так легко-легко
Ласкать у милой плечи!
И спал легко, и встал шутя
С зарею нежно-алой.
...Мертворожденное дитя
На ложе лжи лежало.
Глубинность
Как я хотел любить,
Когда мне не любилось,
Все солнце из себя добыть,
Всей жизни вымерить глубинность!
Не в двадцать – в тридцать три, виски посеребря,
Пришла любовь среди планктонной мути.
Но не добыл я солнца из себя,
Лишь вымерил одну глубинность муки.
Поезд
Укати меня, поезд, далеко-далеко
Не от кары, – от примары, от Тамары,
Укроти наваждения удары
И тоски тупое долото.
Скоро сбросит зимнее пальто
Небо голубое!
И над головою
Завеснеется диск золочено-литой!
Ты постой!
Ты постой! Неужели нельзя,
Неужели не понял, что ни поршень, ни вожжи
Не превысят вовек тяготенья назад:
Убежишь от любимой – от любви невозможно.
Побег
Конца зиме большой
Не видно как назло,
И снег так долго шел,
Что сердце занесло.
А где оно, со мною или во поле,
У тополя, под холмиком застыло?
Пошептаться ли с белыми хлопьями,
Расспросить ли у женщины милой?
Только женщина милая плачет в ответ:
“Это ты охладел, а не снег понадуло,
Просто сердца в тебе, милый Ленечка, нет,
Просто снова “бежать” от меня ты надумал”.
Вопросы
Не глядел темно и косо,
Просто думал я вначале,
Что зима задает вопросы,
А весна на них отвечает.
Но рожденных от нечаянной печали
Да от ревности отчаянных вопросов
Столько накопилось зимними ночами,
Что не хватит нам, милая, весен.
Спросим
У сосен,
У пашен,
У листьев опавших.
Спросим у трав под плакучим дождем,
Спросим у севера, спросим у юга:
Что же с любимой друг другу мы лжем?
Что же, любимые, мучаем друг друга?
Спросим у ветра – дошепчет бересклет,
Спросим у тропы – договорит дорога:
Если без любви на свете счастья нет,
Что же и с любовью так его немного?
Дом
Вся любовь моя – как дом,
Предназначенный на снос.
Отчего ж ютится в нем
Надежды маленький вопрос,
Когда одежды я увез,
И стол, и стулья, и постель,
И выбиты стекла, и белый мороз
Ползет
Вдоль
Стен?
А что взамен, а что взамен?
Мне новый дом построить надо?
Старый дом, старый плен,
Ставший горше ада.
Ты, построенный давно,
Мука моя, старость.
Вынесено все добро –
Зло одно осталось.
Змейкою свернувшееся зло!
Затрещал от крыши до подвала.
Ветра рваное крыло
В подрешетинах затрепетало.
На стене квадратик полинялый
От портрета, снятого вчера...
И шатаются белые балки устало,
И дорога от дома черна.
Я снесу этот дом втихомолку
И пойму, что на месте его
Можно плакать напрасно и долго,
А построить невозможно ничего.
Заклинание
Отпусти мои пальцы,
Цепляющиеся за твои,
Отпусти мои губы,
Прижимающиеся к твоим,
Не стой на моей дороге,
Что веду и веду к тебе,
Не беги за мною по рощам и пущам
За бегущим, бегущим, бегущим
За тобой,
за тобой,
за тобой.
Возвращение
Казалось мне, что кроме этих
Гусей в плакучей вышине
И полей распахнутых в рассвете
Ничего на свете больше нет.
Ни вокзала с возвращенным скорым,
Ни узды трамвайного кольца,
Ни проспекта дальнобойного, в котором
Бьют тоска и нетерпенье без конца.
Ни высоких светофоров в красноротых
Окриках над хлещущей толпой,
Ни того крутого поворота
На Сомовскую сослепу под аркою рябой,
Ни лестницы-предвестницы паденья по привычке,
Ни лампы над площадкою с отсветом меловым,
Ни мук, ни задыхания у двери, у таблички,
Ни кнопки
под пальцем
дрожащим моим...
Без тебя
Ты можешь без меня прожить?
Живи, любимая!
Не стану коршуном кружить –
Застыну льдиною.
Ты можешь петь, плясать, блажить,
Кого-нибудь приворожить,
В кино спешить, наряды шить.
Ах, мало ли можно еще придумать!
Никогда-никогда не приду я
Золотую золу ворошить.
Да и я, все твое истребя,
Проживу, и оглохну, ослепну,
Чтоб ни разу не вспомнить тебя,
Не вернуться
по сладостному
следу...
Покой
Вот и начал я жить без тебя
Равномерно, примерно и верно...
А не высохли березоньки и вербы
Да и в мире не убавилось тепла.
Вот и начал ожидать я без тебя
Мелких радостей, копеечек летучих.
Не обрушились разгневанные тучи,
Не покрылась бурьяном тропа.
Как спокойно, вовек не терпя
Ни бессонниц, ни ссоры, ни свары...
Тихо-тихо на земле без Тамары.
Вот и начал умирать я без тебя.
Черные окна
Жду стука твоего,
Звонка, письма, открытки.
Но боюсь, но боюсь одного –
Мертвой хватки твоей улыбки.
О, тогда не расстаться двоим
И опять мне смиряться без боя
Даже с ложью твоею, такой голубою,
Даже с прошлым твоим, не таким голубым.
Свет гашу. Заперся. Чтоб решила опять,
Что нет меня дома, что бегать впустую
И стучать, и звонить. И зачем тебе знать,
Как черные окна мои тоскуют...
След
Жизнь, я дал тебе задаток
Нервами,
муками,
разлуками моими.
Дай прожить остаток, только без загадок,
Что легко манили – тяжко наморили.
Мне уж не до счастья – где оно такое?
Не до багряницы – рад и шалашу.
И любви я уже не прошу.
Мне покоя, покоя, покоя...
И хочу, чтоб во мне – ни следа
От улыбки, от слова, от взгляда
Той, кого мне и помнить не надо,
Словно не было в мире ее никогда.
Чтобы стала ты, жизнь, мне как прежде мила,
Чтобы мог через год, поднимаясь с рассветом,
Улыбнуться “короткой истории этой”,
Что полжизни моей отняла.
Пепел
Обыкновенно началось,
Обыкновенно кончилось.
А в промежутке-то так мучилось и корчилось,
Священною любовью назвалось.
А в промежутке-то на жуткой высоте,
Где пролетали, возвращая юность,
Не тело к телу трепетно тянулось,
А небо к небу и звезда к звезде.
Теперь гляжу на угли да смолу,
На кучку пепла от звезды и неба.
Ничего я, прощальница, не дал
Ни тебе, ни себе самому.
Разве бросил прощальную горсть,
Чтобы мучилось меньше и корчилось...
Обыкновенно началось,
Обыкновенно кончилось.
Навсегда
Мы люди еще?
Мы любящие?
Что же он наделал, веснами освистанный,
Одинок и сед?
Прежде “люблю” – единственной,
Ныне спокойно – всем?
Что она наделала, скрытая за дымом,
Ставшая, как дым?
Прежде – с любимым,
Ныне – с любым?
Что они наделали? Чистый сад черешневый –
Вхрясть на ходу?
Навсегда на земле попрощалися, грешные,
Встретятся в аду.
Жизнь
И помчался, тревожно трубя,
Далеко-далеко от тебя,
За леса и за села мой поезд,
Колесо за колесом торопя.
Но за мною наша гонится тропа –
Вечной строчкой в недописанную повесть.
Кланяюсь тебе в пояс,
Женщина и судьба!
За радости и за беды,
За скорые поезда.
Ну, что ж, я к счастью опоздал,
Зато любовь твою изведал.
Я был слепой и слабый крот,
Я песен ждал от Иппокрены.
Но вскрыл я нежным строкам вены, –
И хлынула грубо
живая кровь.
1971