Би-жутерия свободы 181

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 181
 
Попечитель богоугодных произведений Гастон Печенега оправлялся от потрясения и пыток, которым его подверг безжалостный тип с литературно-криминальными наклонностями Даник Шницель. Правда, на охаянном Гастоне не осталось ссадин, синяков и колото-резаных ран, а спина его избежала заглаживания вины раскалённым утюгом, но это не облегчало опущенного духовного существования. Ровный ряд зубов не был исковеркан долотом, неказистые конечности не были переломаны, но моральные муки оказались посущественней физических.
Методы достигли эффективного результата, и превзошли все ожидания с обеих договаривающихся сторон. Допрос, учинённый ему Шницелем, касался  карикатуристки по жизни Муры. С нею Гастон имел честь плодотворно поработать и на определённом трудовом этапе завести взрывчатые шашни. В ходе конфликта интересов в коридоре отношений он «имел её в виду» и потерял из виду, самолично поместив закодированное объявление странного содержания: «В отдел прогнозов газеты «Древнегреческое слово» требуется ветрогон». Никто из учёных-пофигистов расшифровать его так и не сумел, включая египтологов-саркофагистов.
Цели потока издевательств со стороны изобретательного Даника Шницеля над его личностью сообразительному редактору сразу оказались не под силу, и в дальнейшем разгадать их ему так и не удалось. Ради чего вся эта экзекуция была затеяна, оставалось для Гастона неразрешимой загадкой. Возможно, причиной явился его резкий отказ печатать автобиографические каракули Даника откровенно пронационалистического бестолкового характера, присланные им в редакцию около года назад. Текст говорил сам за себя:

Маме церковь подавай,
Папе синагогу.
Маме хлеба каравай,
Папе кошер строгий.

Мама про Россию всё,
Папа про Израиль.
Почему мне так «везёт»,
Смутно понимаю.

Напроказили мене
Сполупьяну, сразу.
И мечусь среди огней,
Между Father с Mother.

Никакой не шахматист,
Верю в рокировку…
Рассчитайсь! и Разойдись!

                P.S. Сын их Полукровка.

 Тогда Гастон обозвал пререкающегося Шницеля, увешенного значками, как отвесная стена эстампами в комнате коллекционера, жалким рабом, совершившим неумышленное убийство времени.
       – Какой же я раб, если время работает на меня?!
Печенега свирепо посмотрел на Шницеля и, мысленно отложив себя в сторону, подумал, что ничего не составляет задурить умному голову плодами зрелого труда, вот с дураками намного сложнее. Увидев позеленевшего Даню, Гастон угодливо подал зеркало.
– Такое у меня бывает от хлорированной воды, – пояснил Дан.
Не поэтому ли за каждый из уклончивых ответов на свои инквизиторские вопросы, звучавшие непререкаемыми утверждениями, Даник стал с ещё большим упорством подвергать Печенегу остракизму и наказывать набором словарно-садистских заявлений, зачастую не имевших под собой, по вредному мнению редактора, никакой этической почвы? На этом издевательства не прекратились, Даник сменил «а» на «о» в слове поясничать в месте, где по его мнению, должна находиться непомерно завышенная талия. Когда измождённый в лице Гастон перевернул страницу, в глазах у него потемнело, а бойницы глазниц сковало льдом презрения, смешанного с тихим ужасом, совпадающим с таянием льдов и потеплением на бескорыстной жертвеннице-планете. После прочтения Шницелем опуса «Тысяча и одна болячка Ше-хере-зады» у редактора не вызвала сомнения сексуальная дезориентация его создателя, выразившаяся в больном воображении типа «выше крыши». Так Гастон ещё раз убедился, что увлекающегося затягивает  воронка, а ворон действует отталкивающе. Увлекательное повествование велось от третьего кичливого лица родом из Сахары, где страннику не угрожает сесть в лужу, но опростоволоситься в барханах среди бедуинов удаётся.
Автор заблуждался в своей причастности ко всему и ему мало что уже могло помочь. Видимо часы, проведённые в школьных стенах туалета, отразились на потере времени под писателем, превращая драгоценное в геморроидальные шишки, столь необходимые для выживания проктолога Гуревичикуса. Но приходилось учитывать, что обаятельный вымогатель Даник Шницель (он же в Сочинский период Марсельеза Желваки – революционно настроенная карбонарий кальция) чистосердечно признавался, пристегнувшись проходящим мимо курьерским поясом, что творит неизвестно что исключительно для себя, преследуя благородную цель – не навредить другим, и в этом случае сказывалось пагубное воздействие его уличного воспитания.
Неожиданно Гастона осенила кем-то вывезенная отмытая мысль, считавшаяся гениальной – не обязательно обладать психологией землекопа, чтобы перелопачивать загубленное писательским топором, особенно, если это касается любви.
               
Тот ли я, кто был тебе нужен,
Та ли ты, что ко мне пришла?
Разговор без умысла кружит
Незначительные слова.

В полутьме вопрошающим взглядом
Я смотрю в восхищенье немом
На твой профиль редакторский рядом
И не верю, что это не сон.

Твои руки меня ласкают,
Твои губы у шеи моей.
Вся доступная и простая,
Пусть нам будет тесней и теплей.

Разве можно любви стыдиться,
Упустить нескончаемый миг?
В этот вечер поэт и рыцарь
Сам не знает, что говорит.

Из приёмника музыка плещет...
Ты мне шепчешь на ухо «Да».
Окружающие нас вещи –
Сюрреальная ерунда.

Я запомню тебя такою,
Близкой, нежною, как сейчас.
И кого это беспокоит,
Что знакомы всего лишь час.

Естественно, Гастон с возмущением отверг домогательства Даника и выбросил в цветочную корзину для грязного белья его бели-дэнсинговую белиберду, предусматривающую в обязательном порядке оголённый пупок, задействованный Малый Таз и непомерные бёдра, бередящие воображение мусульманского мира. Назревал международный конфликт, которого было больно касаться. В Афганистане могли удвоить площади под маковую культуру.
Вот выходит за что редакторское сомолюбие (хотя к  остальным рыбным представителям, включая осетровых, Печенега относился с недоверием) подвергается диким, идущим вразрез с логикой, умозрениям Даниэля Шницеля. Вопросы относящиеся к корням утрусского языка в их полемике представлялись разрывными пулями, свистящими вокруг головы Печенеги и иногда поражающими намеченные Даниелем цели – заведомо умереть в родовых путях литературного воображения.
Что-то всё-таки Гастон пытался понять в нечётких писаниях настырного автора бесчисленных строк. Но то ли вакханальные годы бессменного пребывания на посту художественного редуктора, то ли природная узость мышления не позволяли Печенеге переварить поступающий объём лингвистической информации, взваленной на его плечи Шницелем – этой (с его точки зрения) клацающим языком бездари – рассадника трофической язвы плагиата.
Для во всю шпарящих по-провансальски без парижского акцента пыткой представало открытие, что рюшечки – это уменьшительно-ласкательные переулки, в то время как он от кого-то слышал, что рю на том же наречии символизирует улицу. Естественно, Гастон, не выдержав сериала издевательств, мгновенно сплавил в мозгу и выдал два ключевых материала на Муру: она умеет держать кисточку в руках и кое-что ещё за раскачивающимися парадонтозными зубами, идя напопятную без каблуков.
Милое утрусскому слуху слово Арбат, тысячи раз изнасилованное в стихах и фигурировавшее в песнях, потому что было чем, неожиданно обернулось комбинацией из двух тюркских слов: ара – повозка, бат – лошадь. Получалось, что батраки – ломовые лошади, что вполне соответствовало железной логике Шницеля и прошлой Истории порабощённого с 1240 по 1480 годы утрусского народа. Но и это никак не укладывалось в задёрганном, отрабатывающем жалкую редакторскую зарплату, мозгу Гастона.
Тогда неумолимый Даник взял понятие лошадь под уздцы и не совсем сформировавшимся голосом со словами «Брынза тебе в глаза» подверг обработке припев итальянской песенки Тото Кутуньо «Lasсhate mi cantare» (позвольте мне спеть).
Перепуганный неподражаемыми вокальными способностями Даника в качестве исполнителя Аппенинских канцон, Гастон в ответ на его выступлениене, отклонявшееся от намеченной хризантемы, немедленно согласился с теорией происхождения лошади Пржевальского. По Шницелевски  выходило, что необъезженный – это определённо конь, а та, что всё позволяет с собой делать, вплоть до...  несомненно, лошадь.
Вообще-то не мешало навести справки у популярного в конюшнях есаула, усиленно ухаживавшего за лошадью, подумал редактор. По архивным данным ухажёр скончался от какого-то таинственного кобылинного заболевания ещё в позапрошлом веке, возможно, не вынес  разлуки с любимой. Предание гласило, что преданная лошадь ещё задолго до его смерти не подпускала к себе гарных жеребцов.
После шокирующих коммунистических китайских данных, попавших в прессу о Поднебесной подкованной на все четыре, Печенеге ничего не оставалось, как выдать палачу Шницелю подробные данные о меню, предпочитаемом Мурой Спичкой на завтрак. Печенега взял печенюшку из вазочки, удручённо порываясь уйти от дезавуирующего ответа, в котором баба – пустоцвет и связываться с нею не желательно даже в ночные часы. Приверженица пассивного отдыха меняла климатические пояса наподобие ловеласа, решающего проблемы с женщинами в перчаточной манере.
Добавочные минуты словесных пыток позволили изуверу выбить название шампуня, которым она намыливала  голову исключительно по пятницам перед тем, как зажечь субботние свечи и прежде чем уйти от него навсегда. Казалось, что на этом этапе всё к обоюдному согласию утрясётся, но настырный Даник не унимался. Когда ему снились облучённые белочки, щёлкающие термоядерные орешки, он заливался обеззараживающим лаем. Последовали изощрённые лингвистические изыски, пересыпаемые утончёнными издевательствами:
Медведь – индийское, что-то связанное с мёдом, причём (meadow – англ.) – лужайка медовая.
Торчком (англ.) – олимпийский комитет  факельных шествий.
Начальственное слово де’журный содержало французский корень – день с дворянской добавкой «де».
Торе’одор – (исп.) запах быка. Пуля – буллет (англ.)
Шабашничать (иврит) – религиозным евреям свет по субботам выключать. Хам, могила – то же, что и предыдущее (ивр.).
Шаровары – турецкие. Богатырь – батыр (монгол.)
Итальянские: страда – дорога, эстрада – в дороге, лярва – личинка, курва – кривая, билеты – бильетти, песка – рыба. Нева – снежная. И даже непопулярное словечко евреи оказалось латинским – Ebrei, а это не то же самое, что в аризонской пустыне жаловаться управдому на протекающую крышу.
Выходило, что название «Харчевня трёх пескарей» подразумевает трёх самых распространённых в утрусских водоёмах рыбёшек. Cлово резвиться – пробуждаться по-латински risveglio. Дом тоже оказался не родным словом duomo. А популярное – попа (стократно повторённая в романах Амброзия Садюги) – по-итальянски – корма судна, не путайте с животными кормами. Suoi – свой, tuoi – твой.
Ататюрк – отец турок (тату – укр.) Шальвары (тюрк.) – шаровары (укр.) Гастона постепенно охватывала необъяснимая паника.
Французские: варьете – разное,
                ... шваль – шевалье (джентльмен, всадник),
                шаромыжники – мон шер ами, на шару,
                шан-тро-па – Жан (Иван) не может танцевать.
И так бы продолжалось до бесконечности, если бы Даник не напомнил, что сабо не венгерский футболист, а Лёва Геноцид или деревянный башмак, от которого происходит слово саботаж (стук башмаком), ненаглядным примером которого послужило выступление Деятеля в Организации Обделённых Дотациями, долбившего туфлёй по кафедре в ответ на выступление представителя филиппинской делегации (он же – закладчик государственного музея «Кукурузно-кургузых культур»).
Под напором доводов чародея гончарного производства Шницеля Печенега ломался на глазах, а вокруг него рушился привычный языковый мир, за солидным барьером которого он жил и соразмерно дышал, отличая кружащую голову от скатывающейся в корзинку под гильотиной.
– Вероятно обойма происходит от обойми меня, а валютная пьеса «Король Лир» подслеповата и поэтому не увидит сцены, ведь она ставится в берложьей Виталии переименованной в Берлусконию со столицей переМанила. Затянутые за спину руки монологов и длиннющие ноги диалогов пугают, – предложил Гастон свою версию и с сожалением взглянул на бездушного мучителя, надеясь хоть на какой-то проблеск благоразумия или сознания в глазах участника благотворительного кросса представлений о себе.
– Приятно слышать, что вы, сидя на пляже напротив женщины,   мыслите в правильном направлении, это значит, вы созрели для лечения в Карловых барах. Я постараюсь посодействовать вам в получении путёвки, дорогой мой наставник, недоглядевший в своей жизни уйму ошибок и мультипликационных фильмов, – воспрянул духом Шницель. – Могу только добавить, накладными бывают гривы, которые с возрастом перекочёвывают с головы на спину.
– А как с несчастными лошадьми поступить изволите?
– У вас памяти нет, Гастон, я вам как дошкольнику по ТотоКутуньевски разобъяснял про лошадей – «Lasсhate mi cantare».
– Мистер, Шницель, играя на Тотолизаторе, научитесь класть на... стол, «...» проветрив, не вынося на повестку дня, и «ставить» на будильник. Если вы борец за загрязнение утрусского языка, то называйте альбатросов белыми канатами, слово фордыбачить превратите в праздное глазение на марки «Мустангов» в Детройте в песочнице и оправляйтесь на жопингмоле на женском пляже.
Разрешите привести классическое доказательство правоты моей теории. Напишите слово сношение по-латински – соitus. А теперь прочтите его по-утрусски, получится соитие. Опустите последнюю букву – она значения не имеет, я дарю её вам.
В результате лингвистических методичных поучений и пыток сработала приятельско-предательская защитная реакция.
Понимая, что в своё время Мурка – эта Баба-Яга, наевшаяся «голубчиков», попала под его обаяние, как под колёса транспорта, в надежде получить значительную материальную компенсацию, Гастон начал выдавать Муркины явки – адреса квартир, восточно-медицинских офисов, венерических диспансеров, ипотечных дискотек, клубов нетрадиционной медицины и сексуальной ориентации на местности и в жилых помещениях.
Подробный список всех, посещавших вышеуказанные места совершеннолетних, которые для неё без этикеток на верхней и нижней одежды не имели право на существование будет представлен ниже. Тех же кому она отдавалась доступно в дешёвом представлении о себе (пять таллеров за вход) он не подверг огласке. 

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #182)