Отрывок из романа "Совместить несовместимое".
За время, проведённое в Западной Сибири, я хорошо изучил географию, неожиданно для самого себя запомнил все населённые пункты, расположения рек и дорог западнее и восточнее. В конце 1997-го я отправился из Тюмени в Екатеринбург проходящим поездом — сейчас уже не помню, то ли Абаканским, то ли Нижневартовским, а может быть, Уренгойским. Ехать было где-то около шести часов. В плацкартном вагоне ещё до Тюмени ехали десятка три новоявленных рядовых милиционеров — совсем мальчишек, наверное, только принявших присягу и вряд ли достигших двадцати лет. Одним из них был упитанный деревенский парень с не отягощённым ни интеллектом, ни какими-либо нравственными нормами, — и это очень отчётливо бросалось в глаза! — круглым чернобровым лицом. Он вечно подшучивал, в соответствии с известной ему одному иерархией, над более молодыми, слабыми и умными сослуживцами. «Ты у нас парень высокий. Достань матрас!» «Ты у нас самый умный. Разбуди меня, когда приедем!» Почему-то вспомнилась когда-то услышанная в Германии фраза: «Auf der Reise ein guter Gefaehrt ist so gut wie ein Pferd». «Хороший попутчик - что хорошая лошадь».
Ночью он умудрился включить на среднюю громкость плеер, прикрыв его ладонью, и прежде спящий вагон долгое время не понимал, откуда идёт звук. И только минут через сорок отдельные полусонные тётушки, проведшие для этого целое расследование, наконец, установили источник звука и долго пытались растормошить неожиданного меломана, чтобы наконец загасить эту удивительно противную, низкопробную матерную хамоватую мелодию, смысл которой сводится к тому, что всем нам в конце концов будет «крышка». Растормошить долго не удавалось — не водой же поливать незадачливого начинающего блюстителя порядка! К счастью, в конце концов отреагировав на коллективные увещевания, возмутитель тишины перевернулся на другой бок, в результате чего плотно улёгся на плеер, и музыка, наконец-то, заткнулась, позволяя долгожданной тишине наконец-то разлиться по вагону. Поначалу все успокоились и разбрелись по полкам, но через десять или пятнадцать минут всё повторилось снова. Незадачливый плеер снова вынырнул из-под спящего героя, оглашая пространство непотребными и омерзительными звукоизлияниями.
В течение ночных часов борьба сна и бодрствования, какофонии и тишины, демократов-либералов и коммунистов-консерваторов, самозабвенно рассуждавших, должен или не должен человек иметь безусловное, ничем не ограничиваемое право на сон и на прослушивание музыки в любое время дня и ночи, не прекращалась ни на минуту. Таковы были девяностые — в них ещё велись дискуссии о лучшем общественном устройстве, и каждый имел возможность по этому поводу что-то сказать. Сегодня мало кто задумывается, что за восемь с половиной лет, начиная с августовского «путча» 1991 года и до сворачивания «либерального курса на перестройку», страна провела огромную работу по обсуждению сложившейся ситуации и выстраиванию ценностного фундамента новой постсоветской жизни. Жизнь и проблемы общества, роли политических деятелей прошлого и настоящего, «куда вдруг неожиданно испарилось великое национальное богатство, сила и мощь великой страны», и конечно, «что делать», «кто виноват» и «с чего начать». Обсуждали все и всё на каждом шагу. На страницах газет и в телепередачах, на рабочих местах и на рынках, в общественном транспорте тысяч российских городов и в каждом вагоне каждого российского поезда дальнего следования. И только потом, на рубеже столетий, новая элита устойчиво воцарилась, а система с завершившимся несправедливым распределением собственности и отсутствующими социальными лифтами
сформировалась и закостенела. Обсуждать что-либо с кем-либо стало с практической точки зрения бесполезно. «Голосуй — не голосуй, всё равно ничего не получишь!» — умудрённый жизненным опытом властного беспредела на новом витке истории, в очередной раз обманутый и обворованный, но так ничему и не научившийся, несчастный российский народ формулировал своё разочарование в гораздо менее литературных выражениях.