В Ночь с 16 на 17 июля 1918 года убита царская семья и четверо их слуг.
Служение Романовых началось в Ипатьевском монастыре, а прервалось в Ипатьевском доме.
1
С колокольни Ивана Великого
Звонари подымали трезвон,
Созывали, скликали и кликали:
Русь дремучая, встань на поклон.
Светлошерстыми вербами скрашена
Та страстная, что завтра, молись.
Колокольными черпали чашами
Родниковую чистую высь.
Русь валилась на землю, на камни ли,
Русь рыдала, не в силах помочь,
И молилась в саду Гефсимании
Рядом с Ним в эту чёрную ночь.
2
Посох был, но уже не царский,
И держава была – в горсти.
Просыпалась она сквозь пальцы,
Проливалась – и отпустил.
3
Небывалая, чёрная, чуткая
Разлилась и раскинулась ночь.
Непроглядная, летняя, жуткая:
Темноту, словно воду толочь –
Не столочишь. Скрипучей корягою
Ночь бросалась под ноги убийц,
Ночь ревела, как загнанный, тягловый
Скот крестьянский, не видела лиц –
Ибо не было. Бледными пятнами
Лишь светилась едва темнота.
Зарывали, сжигали и прятали:
До утра бы успеть, до утра.
Ночь за лес отошла и испуганно
Замерла, и усилился страх.
Может, дятел на ветке выстукивал,
Может, сердце стучало в висках.
Может, сердце металось минутами.
Стук последний – и времени нет.
Час тяжёлый и долгий – предутренний.
Никогда не наступит рассвет.
4
И грузовик, не видя тракта,
Буксует на краю земли
У самого провала в шахту.
Конец последней колеи
Встречает пришлых липкой грязью
И глиной, сдобренной дождём.
Резина чавкает и вязнет,
Но грузовик своё дожмёт.
Последний оборот баранки –
И кожанки кидают вниз
Тела и платья наизнанку –
Всё, что недавно было – жизнь.
5
Не пели, не кружили птицы,
Где всё свирепствовал июль,
Но птицам мнилось раствориться
В лучах иных рассветных бурь,
Не в этих, эти страшны слишком
И красны слишком. Цвет – ожог…
Как невесомо к Небу вышли,
Как просто перешли порог
Семнадцатой зари июльской
Из тяжести рассветных мук,
Вдруг ощутив биенье пульса
В растерянности мёртвых рук.
И то, что было древом царским –
Трёхсот июлей крепь и кость –
Одним рассветом пролетарским
Над всей Россией пронеслось,
Отозвалось: «Прости им, Боже,
Не ведят, Отче, что творят».
Петух пророчить изнеможет,
Пока поймут, пока простят,
Пока опомнятся. Семнадцать
Июльских – всероссийский смерч.
Свобода, равенство и братство –
Сиротство, нищенство и смерть.
6
Колебалась заря, но всходила,
Нет, не с неба – из адовых шахт,
Провалились холмы и могилы,
Только ямы подняться спешат,
Терпеливо вскипают опарой,
Обнажая осколки костей,
То огнём извергаясь, то паром,
Рвутся к свету могилы без стен.
Эти ямы предродовой дрожью
Тянут небо сорваться с оси,
И в борьбе против тьмы изнеможет
Войско крепких сибирских осин.
И из ада, прорвавшись наружу,
Нарушая повадки теней,
Пустота продирает, как стужа,
Пробирает до самых костей.
7
Последнее родство с державой,
Последнее родство с землёй.
Покроет царственную славу
За слоем слой, за слоем слой.
И жизнь просыпалась сквозь сито
Сибирских непроглядных шахт.
Тайга таит своих убитых,
И звёзды выдать не спешат.
Обеими руками эхо
Зажало непослушный рот –
Последний путь в телеге смертных
За ними до конца пройдёт.
8
А у Иверской ни лампады, ни молитв, ни огней.
Пролетарское стадо Гадаринских свиней,
Разрывая границы, и бурлит, и гудёт,
По державной столице, как по морю, плывёт,
Но не тонет, а топчет, роет рылом Москву.
И никто не возропщет, не утишит разгул,
И уже не осилит этот бешеный вихрь –
Ведь Христа «попросили» от пределов от сих.
9
А потом зарядили дожди,
И земля, пораскиснув, размокла.
Увязали, ругались и шли,
Убивали, шутили и с мёртвых –
Сапоги и портянки в поту,
Еще теплые…Солнце всходило,
Продолжали поход в пустоту,
За спиною холмы и могилы
Оставляли. Ругались и шли,
Проклиная и ветер, и солнце.
Шли солдаты, и лили дожди,
Лили слёзы и кровь добровольцы.
10
Колокольня Ивана Великого
Онемела, и город застыл,
Только ветер набатом выкликивал,
Нарушая безмолвье Москвы.
Столько горя и слёз нерастраченных –
Их ещё не впитала земля.
Ветер рвал купола и раскачивал
Исполинские стены Кремля.
С колокольни Ивана Великого
Звонари разошлись по Руси,
Помолясь перед древними ликами,
Им бы плакать, да не было сил.