Кто нам диктует реплики и ходы?
Старая мельница, ливень - по доскам дробь.
Внятен ли голос пресной речной воды,
или его опять заглушила кровь?
Зябко. Вопрос у рта обратился в пар:
«Где я и, главное, как я сюда залез?».
Ты - на меня похожа, английский парк
мхом и туманом стремится в бискайский лес.
Молча скользишь, с ботинок не сводишь глаз,
в пальцах моих немеет твоё плечо.
Так же я замер, чувствуя в первый раз
между лопаток свёрла твоих зрачков.
Пахнут болотом листья, земля, кора.
Страшно подумать, где начинался путь:
«Замуж? Смеёшься? Ей же играть пора
не на рояле - в куклы. Хотя, забудь».
Стрелки ползут, рефрен переходит в бред:
«Ей бы нырять раздетой из лодки в пруд».
Я равнодушен к клавишам с ранних лет,
но цепенею, слыша твою игру.
Мы говорим при свете, по-детски, про
ноты, слова и море - до тайных слёз.
Страсть ищет тёмных мельниц, размытых троп,
чтоб не дай бог себя не принять всерьёз.
Запах лаванды, загнанный взгляд, манто,
под капюшоном - локоны. Так скупы
речи и жесты. Мне ли судить за то,
что амплуа - синоним твоей судьбы?
Ты отразилась в пресной речной воде,
я превращаюсь в зрение, то есть - глух.
Анахронизмом: «Крылья-то, крылья - где?».
«Чья бы корова...» - метко, хотя не вслух.
Я ведь давно за гранями высших мер,
не расплатиться, если предъявят счёт.
Слушай, малышка, море моих химер -
(палец к виску) вот здесь, и нигде ещё.
Трудно признать: тревожит отнюдь не счёт,
что мне предъявят, и не бумеранг судьбы.
Голос сердечной боли всегда поёт
на языке, который давно забыт.