ЦЕЙЛОН (ШРИ-ЛАНКА)
Иван Бунин
Цейлон
В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни,
В болотистых низах, в долинах рек - потоп.
Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни,
Сырые хоботы закинувши на лоб.
На тучах зелень пальм - безжизненней металла,
И, тяжко заступив графитный горизонт,
Глядит из-за лесов нагая Алагалла,
Как сизый мастодонт.
1915
Цейлон
Окраина земли,
Безлюдные пустынные прибрежья,
До полюса открытый океан...
Матара — форт голландцев. Рвы и стены,
Ворота в них... Тенистая дорога
В кокосовом лесу, среди кокосов —
Лачуги сингалесов... Справа блеск,
Горячий зной сухих песков и моря.
Мыс Дондра в старых пальмах. Тут свежей,
Муссоном сладко тянет, под верандой
Гостиницы на сваях — шум воды:
Она, крутясь, перемывает камни,
Кипит атласной пеной...
Дальше — край,
Забытый богом. Джунгли низкорослы,
Холмисты, безграничны. Белой пылью
Слепит глаза... Меняют лошадей,
Толпятся дети, нищие... И снова
Глядишь на раскаленное шоссе,
На бухты океана. Пчелоеды,
В зелено-синих перьях, отдыхают
На золотистых нитях телеграфа...
Лагуна возле Ранны — как сапфир.
Вокруг алеют розами фламинго,
По лужам дремлют буйволы. На них
Стоят, белеют цапли, и с жужжаньем
Сверкают мухи... Сверху, из листвы,
Круглят глаза большие обезьяны...
Затем опять убогое селенье,
Десяток нищих хижин. В океане,
В закатном блеске,— розовые пятна
Недвижных парусов, а сзади, в джунглях,—
Сиреневые горы... Ночью в окна
Глядит луна... А утром, в голубом
И чистом небе — коршуны браминов,
Кофейные, с фарфоровой головкой:
Следят в прибое рыбу...
Вновь дорога:
Лазоревое озеро, в кольце
Из белой соли, заросли и дебри.
Все дико и прекрасно, как в Эдеме:
Торчат шипы акаций, защищая
Узорную нежнейшую листву,
Цветами рдеют кактусы, сереют
Стволы в густых лианах... Как огонь
Пылают чаши лилии ползучей,
Тьмы мотыльков трепещут... На поляне
Лежит громада бурая: удав...
Вот медленно клубится, уползает...
Встречаются двуколки. Крыши их,
Соломенные, длинно выступают
И спереди и сзади. В круп бычков,
Запряженных в двуколки, тычут палкой:
«Мек, мек!»— кричит погонщик, весь нагой,
С прекрасным черным телом... Вот пески,
Пошли пальмиры — ходят в синем небе
Их веерные листья,— распевают
По джунглям петухи, но тонко, странно,
Как наши молодые... В высоте
Кружат орлы, трепещет зоркий сокол...
В траве перебегают грациозно
Песочники, бекасы... На деревьях
Сидят в венцах павлины... Вдруг бревном
Промчался крокодил, шлеп в воду —
И точно порохом взорвало рыбок!
Тут часто слон встречается: стоит
И дремлет на поляне, на припеке;
Есть леопард,— он лакомка, он жрет,
Когда убьет собаку, только сердце;
Есть кабаны и губачи-медведи;
Есть дикобраз,— бежит на водопой,
Подняв щетину, страшно деловито,
Угрюмо, озабоченно...
Отсюда,
От этих джунглей, этих берегов —
До полюса открыто море...
27 июня 1916
МАЛАККА
Константин Бальмонт
МАЛАЙСКИЙ КОСТЁР
Бросил клетку
Пламень, Апи.
Держит ветку
В красной лапе.
В изумруде
Цвет сметает.
В алом чуде
Зелень тает.
Когти красны.
Ветки смяты.
Будь, прекрасный.
Жив трикраты.
ВУАЛИ
Вы Малайки, вы Малаечки,
;Любы ваши мне вуали.
Я на Русской балалаечке
;Вам спою свои печали.
Ты, в вуали нежно-розовой,
;Мысль вернула в утро Мая: —
С милой в роще я берёзовой
;Был, любил, её сжимая.
Ты, мерцаньями зелёными,
Говоришь мне о рассвете: —
Шёл пастух вдали за склонами,
;На свирели пел о лете.
Ты, что светами златистыми
;Так сияешь мне напрасно,
Знай, что днями серо-мглистыми
;Я любил другую страстно.
Ты, огнями ярко-красными
;Мне горящая напевно,
Верь, что ласками согласными
Отвечала мне царевна.
Что ж вы, что вы мне, Малаечки,
;Пусть и нежны вы и юны?
Я на звонкой балалаечке
;Сосчитал давно все струны.
1914
Иван Бунин
Малайская песня
L';clair vibre sa fl;che...
L. de Lisle 1
Чернеет зыбкий горизонт,
Над белым блеском острых волн
Змеится молний быстрый блеск
И бьет прибой мой узкий челн.
Сырой и теплый ураган
Проносится в сыром лесу,
И сыплет изумрудный лес
Свою жемчужную красу.
Стою у хижины твоей:
Ты на циновке голубой,
На скользких лыках сладко спишь,
И ветер веет над тобой.
Ты спишь с улыбкой, мой цветок.
Пустая хижина твоя,
В ненастный вечер, на ветру,
Благоухает от тебя.
Ресницы смольные смежив,
Закрывши длинные глаза,
Окутав бедра кисеей,
Ты изогнулась, как лоза.
Мала твоя тугая грудь,
И кожа смуглая гладка,
И влажная нежна ладонь,
И крепкая кругла рука.
И золотые позвонки
Висят на щиколках твоих,
Янтарных, твердых, как кокос,
И сон твой беззаботный тих.
Но черен, черен горизонт!
Зловеще грому вторит гром,
Темнеет лес, и океан
Сверкает острым серебром.
Твои уста — пчелиный мед,
Твой смех счастливый — щебет птиц,
Но, женщина, люби лишь раз,
Не поднимай для всех ресниц!
Ты легче лани на бегу,
Но вот на лань, из тростников,
Метнулся розовый огонь
Двух желтых суженных зрачков:
О женщина! Люби лишь раз!
Твой смех лукав и лгал твой рот —
Клинок мой медный раскален
В моей руке — и метко бьет.
Вот пьяные твои глаза,
Вот побелевшие уста.
Вздувает буря парус мой,
Во мраке вьется блеск холста.
Клинком я голову отсек
В единый взмах от шеи прочь,
Косою к мачте привязал —
И снова в путь, во мрак и ночь.
Раскалывает небо гром —
И озаряет надо мной
По мачте льющуюся кровь
И лик, качаемый волной.
23.I.16
1
Молния мечет свою стрелу... Л. де Лиль (франц.).
ИНДОНЕЗИЯ
Константин Бальмонт
Гамеланг
Гамеланг - как море - без начала,
Гамеланг - как ветер - без конца.
Стройная яванка танцевала,
Не меняя бледного лица.
Гибкая, как эта вот лиана,
Пряная, как губы орхидей,
Нежная, как лотос средь тумана,
Что чуть-чуть раскрылся для страстей.
В пляске повторяющейся - руки,
Сеть прядет движением руки,
Гамеланга жалуются звуки,
В зыбком лёте вьются светляки.
Над водой, где лотос закачался,
Обвенчался с светляком светляк,
Разошелся, снова повстречался,
Свет и мрак, и свет, и свет, и мрак.
Ход созвездий к полночи откинут,
В полночь засвечается вулкан.
Неужели звуки эти минут?
В этой пляске сказка вещих стран.
За горой звенит металл певучий,
Срыв глухой и тонкая струна.
Гамеланг - как смерть сама - тягучий,
Гамеланг - колодец снов, без дна.
1914
БОРО-БУДУР
(Храм Будды. – Ява)
В камне тлеющем хмуро
Лики – тысячи – хоры.
Ещё смотрят их взоры.
Возле Боро-Будура
Серо-бурые горы.
Вон оттуда досюда
Протянулись вершины,
Как огромные спины
Исполина-верблюда,
Горбуна-чуда-юда.
Но в выси распалённой
Над Природой и Храмом,
Над ликующим гамом,
Многократно-взнесённый,
Жив навек – Просветлённый.
1921
ЯВАНСКИЙ САД
О, Бейтензорг. Пышнейший в мире сад,
Где сонмами мерцают орхидеи,
Меняя до несчётности затеи,
Размеры, облик, краски, аромат, —
Где Демон Ночи, притаившись, рад
Заслышать, как шуршат в лианах змеи,
И чуют задремавшие аллеи
Всех запахов ликующий набат.
Я там бродил в ночах с моей желанной,
И ящерица гекко, точно гном,
Кричала «Гекко!» где-то за углом.
Вся жизнь земная чудилась мне странной,
Я сам себе казался чьим-то сном,
Одна любовь являлась необманной.
1917
СВЕТЛЯНКИ
В холодных странах светят светляки,
В те ночи, что назначены светящим,
Фонариком зелёным и дрожащим
Они в траве лелеют огоньки.
В ночах Яванских рдеют вдоль реки
Крылатые светлянки, и по чащам
Скользят напевом, глазу говорящим,
Сближаются как странные зрачки.
По выдыхам земли обильной, мглистым,
Где баобаб объём раскинул свой,
Они игрой вздыхают лучевой, —
Оркестром переливно-серебристым.
И смотрят с неба звёзды в этот рой,
Что власть нашёл быть молча голосистым.
1917
АВСТРАЛИЯ
Константин Бальмонт
ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ
Австралийский черный лебедь на волне,
Словно в сказке на картинке,виден мне.
Настоящий, проплывает предо мной,
Весь змеиный, весь узорный, вырезной.
И воистину влечет мечту в игру
Настоящими прыжками кенгуру.
И в хранимом зачарованном прудке
Светят лотосы во влажном цветнике.
Голубеет эвкалипта стройный ствол,
Куст невиданной акации расцвел.
Как колибри, медосос припал к цветку,
Птица-флейта засвирелила тоску.
И хохочут зимородки по ветвям,
Словно в сказке, что сказали в детстве нам.
Только это все лишь малый уголок,
Громче пенья птиц на фабрике гудок.
Нет Австралии тех детских наших дней,
Вся сгорела между дымов и огней.
Рельсы врезались во взмахи желтых гор,
Скован, сцеплен, весь расчисленный, простор.
Там, где черные слагали стройный пляс,
Одинокий белоликий волопас
Там, где быстрая играла кенгуру,
Овцы, овцы, поутру и ввечеру.
Миллионная толпа их здесь прошла,
В холодильники замкнуты их тела.
Замороженные трупы увезут,
Овцы новые пасутся там и тут.
И от города до города всегда
Воют, копоть рассевая, поезда.
И от улицы до улицы свисток, -
Вся и музыка у белого - гудок.
Сами выбрали такой себе удел,
Что их белый лик так грязно посерел.
Обездолили весь край своей гурьбой.
Черный лебедь, песнь прощальную пропой.
1914
ОСТРОВ ЧЕТВЕРГА
Свежий день с зарёю новой,
Светлый остров Четверга[1].
Здравствуй, остров Четверговый,
Вырезные берега.
Мы проплыли, и приплыли
В островной морской венец.
Ты ли знак давнишней были?
Я с тобою, наконец.
Потонувшие вершины
Выдвигаются над дном.
Меж красивых ты — единый,
И лагунный цвет кругом.
Еле зримое растенье
Синий цветик на земле.
И селенье как виденье
Там далёко, там во мгле.
Дым ползёт по красной крыше,
Лёгкий стелется туман.
А над Морем выше-выше
Возлетает пеликан.
Он седой как привиденье,
Но скользит к иному взгляд: —
Ожерельное сплетенье,
Гуси дикие летят.
Точно это Север милый,
Точно это журавли.
Сколько жизни! Сколько силы!
Тот, кто жив — свой миг продли!
1914
ОКЕАНИЯ
Константин Бальмонт
В ТИХОМ ОКЕАНЕ
1. ТИШЬ.
Вот она, неоглядная тишь океана, который зовется Великим,
И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори.
Человек островов, что вулканами встали, виденьем возник смуглоликим,
И кораллы растут, и над синей волной -- без числа -- острова-алтари.
2. КОРАЛЛОВЫЕ ОСТРОВА
Море, как озеро безглагольно-лагунное,
Пальмы, как стражи, стоят.
Что-то отшедшее, что-то звездное, лунное,
Дни однолики подряд.
Временем, облако задымится опалами,
Там, на Небесном Пути.
В Вечность заброшены, мы пребудем усталыми.
Некуда больше идти.
3. ЛАГУНЫ
Цвет живой, как стебель нежный,
Что, овеян легкой мглой,
Вышел к Солнцу, в мир безбрежный,
Но взращен он под землей.
Изумруд преображенный,
Словно видимый во сне,
Круглых рифов мир затонный,
В ворожащей тишине.
Здесь не встанет вал, в качаньи
Пенно-взвихренных минут,
Он в молитвенном молчаньи,
Просветленный изумруд.
Эта зелень покрывала
Влажно-призрачно светла,
И в нее лазурь опала,
Изнутри светясь, вошла.
4. РАДУГИ
Много радуг семицветных
В Тихом океане.
Много в сердце слов ответных,
Светлых звезд в тумане.
Много в Небе, в Звездной Книге,
Божьих откровений.
Сердце, сбрось с себя вериги,
Будь в огне мгновений.
Пусть твои мгновенья малы,
-- Будут в светлом стане,
Как коралловые скалы
В Тихом океане.
5. ЧЕРЕДА
Белое облако --там.
Знают цвета череду.
Медь разошлась по краям.
Жду.
Дымчатый курится свет.
Копит разгром чернота.
Гуще взрастанье примет.
В ветре все свисты листа.
Раньше Вечерней звезды,
Взбрызнет, разрушивши грань,
Бешенство белой воды.
Глянь!
6. ЦВЕТНАЯ РАКОВИНА
Цветная раковина, на сушу брошенная,
В песках молчит.
Но вверх приподнятая, но ветром спрошенная,
Светясь, звучит.
И сердцу слышащему, лишь ей рассказанные,
Жужжанья струн
Сквозят глубинностями, тобою связанные
В напевы рун.
7. НАПЕВЫ РУН
Напевы рун звучать -- но лишь для взора,
В узорах звезд, в которых высота
Сложила гимны огненного хора
Под верховенством Южного Креста.
Напевы рун дрожат -- их слышит ухо
Во вскипах волн, в безмерности морей.
Дорогой глаз, или тропинкой слуха
В их смысл войди, -- все смыслы в них светлей.
8. ТОНГА-ТАБУ
Отъединенный остров,
Цветущие деревья,
Лучисто-сонный остров,
Застывшее кочевье.
Здесь зори светят зорям,
Передвигая время,
Над этим синим морем --
Улыбчивое племя.
В одном недвижном чуде,
Забывши счет столетий,
Здесь счастливы все люди,
Здесь все они, как дети.
Но странная здесь чара:
Когда все спят, ночами,
Как будто клубы пара
Несутся над ветвями.
Как дьявольские клиры,
Скользят, спешат во мраке
Могучие вампиры --
Летучие собаки.
И носятся над садом,
Кружат над огородом,
Своим полночным взглядом
Приносят порчу всходам.
И кажется, что каждый
Здесь сон людской подслушан.
И в жаре лютой жажды
Неспелый плод закушен.
Но эти люди-дети
Собак ночных жалеют,
И ни за что на свете,
Убить их не посмеют.
И снова день для смеха,
И снова ночью темной
Грабителей потеха,
И пир теней заемный.
1912
ЗАВОРОЖЕННЫЕ
Тонга-Табу, Юг Священный, Край Завороженный,
Я люблю тебя за то, что ты лучисто-сонный.
Я люблю тебя за то, что все Тонганки рады
Пить душой напиток счастья, смехи и услады.
Я люблю тебя за то, что все Тонганцы – дети,
Всех блаженней, простодушней, всех светлей на свете.
Я люблю тебя за то, что вот тебя люблю я,
Потому что Тонга-Табу – счастье поцелуя.
ЖЕМЧУГА
Тонга-Табу и Самоа – две жемчужины морей.
Тонга-Табу – круглый жемчуг в просветленьи изумруда,
А Самоа – жемчуг длинный в осияньи янтарей.
Но и Тонга и Самоа – только сказка, только чудо.
И не знаешь, где блаженство ты, плывя, найдешь скорей,
То пленяет Тонга-Табу, то влечет к себе Самоа.
Так от острова на остров я стремлюсь среди морей,
И плавучею змеею по волне скользит каноа.
ФИДЖИ
Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.
Утес за утесом -- изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.
Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь небесный промолвил: "Пора",
И белый означился конь.
Он медленно шел от ущербной луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.
Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива
И в грезе по-прежнему есть.
И черные лица фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор --
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.
ПАЛЬМА
Пальма кокоа, прямая колонна,
В небе лазурном застыла взнесенно.
Листья, забывшие трепет усилья,
Словно гигантского коршуна крылья.
Очерк изваянный, пальма кокоа,
Лик твой есть остров, чье имя Самоа.
САМОА
Многозвездная ночь на Самоа,
Смуглоликие люди проходят,
И одни восклицают: – «Талёфа!»
И другие примолвят: – «Тофа!»
Это значит: – «Люблю тебя! Здравствуй!»
Также значит: – «Прощай! Ты желанный!»
Смуглоликие люди исчезли,
Их тела потонули в ночи.
Заливаются в ветках цикады,
Южный Крест на высотах сияет,
У коралловых рифов повторность
Многопевной гремучей волны.
Я далеко-далеко-далеко,
Разве мысль приведет меня к дому,
И не знаю, далеко ли дом мой,
Или здесь он на Млечном Пути.
САМОАНКЕ
Ты красива, Самоанка,
Ты смугла.
Но Севильская Испанка
Тоже капля, что пришла
Из кипящего котла.
Все вы, все островитяне –
Красота.
Все же я во вражьем стане.
Там в России, там в тумане –
Сердце, воля, широта.
САМОАНЕЦ
Вот высокий Самоанец,
Факел левой взяв рукою,
Правой сжал копье.
И по взморью так проходит,
И в воде наметив рыбу,
Он ее гвоздит.
Он проходит в мелководьи,
А немного там подальше,
Где волна грозней,
Неумолчные буруны,
И акула, волком Моря,
Сторожит, следит.
Но не смеет эта ведьма,
Эта дьявольская кошка,
И живой топор,
Подойти к красавцу Моря,
Что направо и налево
Факел свой стремит.
ПЛЯСКА КОЛДУНА
Один, ничьи не ощущая взоры,
В ложбине горной, вкруг огня кружась,
Он в пляске шёл, волшебный Папуас,
Изображая танцем чьи-то споры.
Он вёл с огнём дрожавшим разговоры.
Курчавый, тёмный, с блеском чёрных глаз,
Сплетал руками длительный рассказ,
Ловил себя, качал свои уборы.
Хвост райской птицы в пышности волос
Взметался как султан незримой битвы.
Опять кружась, он длил свои ловитвы.
Я видел всё, припавши за утёс.
И колдовские возмогли молитвы.
Как жезл любви, огонь до туч возрос.
1917
ОСТРОВНОЕ СОЗВЕЗДИЕ
Загарно-золотистые тела.
Здесь старики, как юноши, всё юны.
А женщины поют как гамаюны.
И пляшут. Их душа в глазах светла.
Здесь наши не звучат колокола.
Циклон промчится. Прогремят буруны.
И снова тишь коралловой лагуны.
Всё та же стройность, как века была.
Здесь радованье медленной планеты.
«Любовь тебе!», «Талёфа!», и «Тофа!»,
«С тобою мир!» — обычные приветы —
Втекают в жизнь, как за строфой строфа.
И в Вечности плывёт твоя каноа,
В созвездии, зовущемся Самоа.
1917
В ГОСТЯХ
Я сижу скрестивши ноги, я в гостях.
Мысль окончила на время свой размах.
Самоанский дом прохладный, весь сквозной.
Самоанский мой хозяин предо мной.
Он сидит, скрестивши ноги, на полу.
Так зазывчиво ленивит в сердце мглу.
На цыновках мы недвижные сидим.
Миг спокойствия обычаем храним.
Свет бестрепетный, идет за часом час.
Греза шепчет зачарованный рассказ.
Убедительный рассказ в дремотной игле,
Что воистину есть счастье на земле.
ЛЕЛЕИ
Я зашел к Самоанцу испить.
Я не знал, что в единой минуте
Кто-то скрутит цветистую нить,
Чтобы сердце свирелилось в путе,
Научившись внезапно любить.
Я вступил словно в сказочный край.
Уронив свои косы, как змеи,
Самоанка шепнула: «Сияй.
Ты застигнут: Самоа – лелеи».
Это значит: «Самоа есть рай».
ПЛЯСКА
Говорят, что пляска есть молитва,
Говорят, что просто есть круженье,
Может быть, ловитва или битва,
Разных чувств – движеньем – отраженье.
Говорят... Сказал когда-то кто-то, –
Пляшешь, так окончена забота.
Говорят...
Но говорят,
Что дурман есть тонкий яд.
И коль пляшут мне Испанки,
Счастлив я,
И коль пляшут богоданки,
Девы, жены – Самоанки,
Тут – змея.
Вся хотение. Вперед.
Вся томленье. Воздух бьет.
Убегает. Улетает.
Отдается. Упадает.
Вся движением поет,
Птицы раненой полет.
Ближе, ближе. Вот смеется.
Ниже, ниже. Отдается.
Убеганьям кончен счет.
Я – змея.
Чет и нечет. Нечет, чет.
Я – твоя.
ДРЕВО ГРУСТИ
На прибрежьи, в ярком свете,
Подошла ко мне она,
Прямо, близко, как Весна,
Как подходят к детям дети,
Как скользит к волне волна,
Как проходит в нежном свете
Новолунняя Луна.
Подошла, и не спросила,
Не сказала ничего,
Но внушающая сила, –
Луч до сердца моего, –
Приходила, уходила,
И меня оповестила,
Что, слиянные огнем,
Вот мы оба вместе в нем.
«Как зовут тебя, скажи мне?»
Я доверчиво спросил.
И, горя во вспевном гимне,
Вал прибрежье оросил.
Как просыпанное просо,
Бисер, нитка жемчугов, –
Смех, смешинки, смех без слов,
И ответ на всклик вопроса,
Слово нежной, юной: «Тосо!»
Самоанское: «Вернись!»
Имя – облик, имя – жало.
Звезды много раз зажглись,
Все ж, как сердце задрожало,
Слыша имя юной, той,
По-июньски золотой,
Так дрожит оно доныне,
В этой срывчатой пустыне
Некончающихся дней,
И поет, грустя о ней.
В волосах у юной ветка
С голубым была огнем,
Цветик с цветиком, как сетка
Синих пчел, сплетенных сном.
Тосо ветку отдала мне,
Я колечко ей надел.
Шел прилив, играл на камне,
Стаи рыб, как стаи стрел,
Уносились в свой предел.
Эта ветка голубая, –
Древо Грусти имя ей,
Там, где грусть лишь гостья дней,
Там, где Солнце, засыпая,
Не роняет на утес
Бледных рос, и в душу слез,
Там, где Бездна голубая
Золотым велела быть,
Чтобы солнечно любить.
ПРАЗДНИК МИГА
В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отъединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Зыбь зажженной Солнцем дали,
Мысль, которой нет предела,
Пирамиды диких гор.
Грудки нежной Папуаски
Под рукой моей дрожали,
Тело смуглое горело,
Подошла любовь в упор.
Мы давно молились счастью,
И бежав от глаз блестящих,
От очей бежав станицы,
Слили вольные сердца.
Так друг к другу жаркой страстью
Были кинуты мы в чащах,
Как летят друг к другу птицы,
Все изведать до конца.
Вот он, трепет настоящий,
Пенье крови, всем родное,
На высотах небосклона
Мысли Божьего лица.
Солнца глаз, огнем глядящий,
И в крылатой ласке двое,
Два парящих фаэтона,
Два горячие гонца.
НОВОЛУНЬЕ
Пальмы змеино мерцают в ночи,
Новая светит победно Луна,
Белые тянутся с неба лучи,
В сердце размерно поет тишина.
Тихо качаю златую мечту.
Нежность далекая, любишь меня?
Тонкие струны из света плету,
Сердце поет, все тобою звеня.
Я отдалился за крайность морей,
Смело доверился я кораблю.
Слышишь ли, счастье, душою своей,
Как я тебя бесконечно люблю!
УПЛЫВАЕТ КОРАБЛЬ
Уплывает корабль, уплывает, восставая на дальней черте,
И прощально печаль мне свевает, оставляя меня в темноте.
В полутьме, озаренной по скатам и растущей из впадин холмов,
Он уплыл, осиянный закатом, уходя до иных берегов.
Вот он срезан водой вполовину. Вот уж мачты содвинулись вниз.
Вот уж мачты маячат чуть зримо. С воскуреньями дыма слились.
Он уплыл. Он ушел. Не вернется. Над вспененной я стыну волной.
Чем же сердце полночно зажжется? Или мертвой ущербной Луной?
ТРОФ;
Прощальный марш играют в бесконечности,
Ты слышишь ли его?
Я слышу. Да. Прости, мои беспечности.
Погасло торжество.
Ушел от нас в ликующей багряности,
Нам радостный пожар.
Он скрылся там, без нас, в безвестной пьяности
Влюбленно-алый шар.
И мы следим в седеющей туманности,
Где сладко так «Люблю»,
Чтоб в верный путь не впуталось нежданности
И нам, и кораблю.
ДУХ ТРЕВОЖНЫЙ
Мной владеет жар тревоги,
Он ведет мою мечту.
Люди медлят на пороге,
Я сверкаю на лету.
Мной владеет дух тревожный,
Ранит, жалит, гонит прочь.
Миг касанья – праздник ложный,
Тут нельзя душе помочь.
Манит берег неизвестный,
Восхотевший досягнул: –
Мир широк был – стал он тесный.
Замер Моря дальний гул.
В путь, моряк. В иные страны.
Стань, глядящий, у руля.
Сказку ткут в морях туманы.
Свежесть в скрипах корабля.
Это я водил круженья
Финикийских кораблей,
И людские достиженья
Разбросал среди морей.
Скандинавские драконы,
Бороздившие моря,
Я, презревший все законы,
Вел, как день ведет заря.
Мной живут в Океании
Вырезные острова,
Мной живут пути морские,
Только мною жизнь жива.
ПРАЗДНИК ВОСХОДА СОЛНЦА
1
Семь островов их, кроме Мангайи,
Чт; означает Покой,
Семь разноцветных светятся Солнцу,
В синей лагуне морской.
В сине-зеленой, в нежно-воздушной,
Семь поднялось островов.
Взрывом вулканов, грезой кораллов,
Тихим решеньем веков.
Строят кораллы столько мгновений,
Сколько найдешь их в мечте,
Мыслят вулканы, сколько желают,
Копят огонь в темноте.
Строят кораллы, как строятся мысли,
Смутной дружиной в уме.
В глубях пророчут, тихо хохочут,
Медлят вулканы во тьме.
О, как ветвисты, молча речисты,
Вьются кораллы в мечте.
О, как хохочут, жгут и грохочут
Брызги огней в высоте.
Малые сонмы сделали дело,
Жерла разрушили темь.
Силой содружной выстроен остров,
Целый венец их, – их семь.
Семь островов их, кроме Мангайи,
Что означает Покой.
Самый могучий из них – Раротонга,
Западно-Южный Прибой.
Рядом – Уступчатый Сон, Ауау,
Ставший Мангайей потом,
Сказкой Огня он отмечен особо,
Строил здесь Пламень свой дом.
Литутаки есть Богом ведомый,
Атиу – Старший из всех.
Мауки – Край Первожителя Мира,
Край, где родился наш смех.
Лик Океана еще, Митиаро,
Мануай – Сборище птиц.
Семь в полнопевных напевах прилива
Нежно-зеленых станиц.
Каждый тот остров – двойной, потому что
Двое построили их,
Две их замыслили разные силы,
В рифме сдвояется стих.
Тело у каждого острова зримо,
Словно пропетое вслух,
С телом содружный, и с телом раздельный,
Каждого острова дух.
Тело на зыбях, и Солнцем согрето,
Духу колдует Луна,
В Крае живут Теневом привиденья,
Скрытая это страна.
Тело означено именем здешним,
Духам – свои имена,
Каждое имя чарует как Солнце,
И ворожит как Луна.
Первый в Краю Привидений есть Эхо,
И Равновесный – второй.
Третий – Гирлянда для пляски с цветами,
Нежно-пахучнй извой.
Птичий затон – так зовется четвертый,
Пятый – Игра в барабан,
Дух же шестой есть Обширное войско,
К бою раскинутый стан.
Самый причудливый в действии тайном,
Самый богатый – седьмой,
С именем – Лес попугаев багряных,
В жизни он самый живой.
Семь этих духов, семь привидений,
Бодрствуя, входят в семь тел.
Море покличет, откликнется Эхо,
Запад и Юг загудел.
Все же уступчатый остров Мангайя,
Слыша, как шепчет волна,
Светы качает в немом равновесьи;
Мудрая в нем тишина.
Эхо проносится дальше, тревожа
Нежно-пахучий извой,
Юные лики оделись цветами,
В пляске живут круговой.
Пляска, ведомая богом красивым,
Рушится в Птичий Затон,
Смехи, купанье, и всклики, и пенье,
Клекот, и ласки, и стон.
В Море буруны, угрозные струны,
Волны как вражеский стан.
Войско на войско, два войска обширных,
Громко поет барабан.
Только в Лесу Попугаев Багряных
Клик, переклик, пересмех.
Эхо на эхо, все стонет от смеха,
Радость повторна для всех.
Только Мангайя в дремоте безгласной
Сказке Огня предана.
Радостно свиты в ней таинством Утра
Духов и тел имена.
2
Ключ и Море это – двое,
Хор и голос это – два.
Звук – один, но все слова
В Море льются хоровое.
Хор запевает,
Голос молчит.
«Как Небеса распростертые,
Крылья раскинуты птиц
Предупреждающих.
В них воплощение бога.
Глянь: уж вторые ряды, уж четвертые.
Сколько летит верениц,
Грозно-блистающих.
Полчище птиц.
Кровью горит их дорога.
Каждый от страха дрожит, заглянув,
Длинный увидя их клюв».
Хор замолкает,
Голос поет.
«Клюв, этот клюв! Он изогнутый!
Я птица из дальней страны,
Избранница.
Предупредить прихожу,
Углем гляжу,
Вещие сны
Мной зажжены,
Длинный мой клюв и изогнутый.
Остерегись. Это – странница».
Хор запевает,
Голос молчит.
«Все мы избранники
Все мы избранницы,
Солнца мы данники,
Лунные странницы.
Клюв, он опасен у всех.
Волны грызут берега.
Счастье бежит в жемчуга.
Радость жемчужится в смех.
Лунный светильник, ты светишь Мангайе,
Утро с Звездой, ты ответишь Мангайе
Солнцем на каждый вопрос».
Хор замолкает,
Голос поет.
«Ветер по небу румяность пронес,
Встаньте все прямо,
Тайна ушла!
Черная яма
Ночи светла!
Лик обратите
К рождению дня!
Люди, глядите
На сказку Огня!»
Хор запевает,
Голос молчит.
«Шорохи крыл все сильней.
Птица, лети на Восток.
Птица, к Закату лети.
Воздух широк.
Все на пути.
Много путей.
Все собирайтесь сюда».
Хор замолкает,
Голос поет.
«Звезды летят. Я лечу. Я звезда.
Сердце вскипает.
Мысль не молчит».
Хор запевает,
Голос звучит.
«Светлые нити лучей все длиннее,
Гор крутоверхих стена все яснее.
Вот Небосклон
Солнцем пронзен.
В звездах еще вышина,
Нежен, хоть четок
Утренний вздох.
Медлит укрыться Луна.
Он еще кроток,
Яростный бог.
Солнце еще – точно край
Уж уходящего сна.
Сумрак, прощай.
Мчит глубина.
Спавший, проснись.
Мы улетаем, горя.
Глянь на высоты и вниз.
Солнце – как огненный шар.
Солнце – как страшный пожар.
Это – Заря».
АТОЛЛЫ
Атоллы зеленые,
Омытая утром росистым гора,
В сне сказочном.
Атоллы-оазисы,
В лазурной – и нет – в изумрудной воде,
Взнесенные.
Кораллы лазурные,
И белые-белые диво-леса,
Подводные.
Кораллы пурпурные,
Строители храмов безвестных глубин,
Скрепители.
Атоллы-вещатели,
Связавшие тайность и явность Земли,
В их разности.
Из бездны изведшие
Потонувших в глубинах на вольную высь,
Для счастия.
ЗАКАТНАЯ РИЗА
Я уплывал по морю Гаваики,
До южной грани края Маори.
Зажглись, метнувши жёлтым, янтари,
Слились и разлились, как сердолики.
Огни змеились ходом повилики,
Пылал гранат вечеровой зари.
Из красных туч сложились алтари,
Немой огонь гремел в багряном крике.
Вдруг занавес пурпурно-огневой
Порвал продольность разожжённой ризы.
И глянул Месяц мёртвой головой, —
Испуганный, ещё полуживой.
Могучий вал, в перекипаньи сизый,
Каноа мчал в пустыне мировой.
1917
ПАМЯТНИК
Базальтовые горы
В мерцаньи черноты,
Зеленые узоры
И красные цветы.
Поля застывшей лавы,
Колонны прошлых лет,
Замкнувшийся в октавы
Перекипевший бред.
Здесь кратеры шутили
Над синею волной,
Здесь памятник их силе,
Когда-то столь шальной.
Потухшие вулканы,
И в них озера спят,
По ним ползут лианы,
И пляшет водопад.