ГРУЗИЯ
Владимир Шуф
КАВКАЗ
Художнику И.И. Крылову.
Вершины спят, в ущельях даль пустынна.
Томит печаль, к которой ум привык...
Когда бы здесь тоски раздался крик, —
Сто крат ему ответит скал теснина.
Духан в горах нам шлет Святая Нина,
И спутник мой сготовить нам шашлык
Духанщика торопит, армянина.
Встает Кавказ, величествен и дик.
Уступы гор выходят из тумана...
— «Саркиз! Вина, душа моя, налей!
Есть кахетинское? Тащи скорей!».
И мы глядим на Эльбрус из духана.
Там коршуны терзали грудь титана
И был к скале прикован Прометей.
Валерий Брюсов
В ТИФЛИСЕ
Увидеть с улицы грохочущей
Вершины снежных гор, —
Неизъяснимое пророчащий
Зазубренный узор;
Отметить монастырь, поставленный
На сгорбленный уступ.
И вдоль реки, снегами сдавленной,
Ряд кипарисных куп;
Вступив в толпу многоодежную,
В шум разных языков,
Следить чадру, как дали, снежную,
Иль строгий ход волов;
Смотреть на поступи верблюжие
Под зеркалом-окном,
Где эталажи неуклюжие
Сверкают серебром;
Пройдя базары многолюдные,
С их криком без конца,
Разглядывать остатки скудные
Грузинского дворца;
В мечтах восставить над обломками
Пленителен: молвы:
Тамары век, с делами громкими,
И век Саят-Новы;
Припоминать преданья пестрые,
Веков цветной узор, —
И заглядеться вновь на острые
Вершины снежных гор.
1916
Тифлис
Константин Бальмонт
ГРУЗИЯ
О, макоце! Целуй, целуй меня!
Дочь Грузии, твой поцелуй — блаженство,
Взор чёрных глаз, исполненных огня,
Горячность серны, барса, и коня,
И голос твой, что ворожит, звеня, —
На всём печать и чёткость совершенства.
В красивую из творческих минут,
Рука Его, рука Нечеловека,
Согнув гранит, как гнётся тонкий прут,
Взнесла узор победного Казбека.
Вверху — снега, внизу — цветы цветут.
Ты хочешь Бога. Восходи. Он тут.
Лишь вознесись — взнесением орлиным.
Над пропастью сверкает вышина,
Незримый храм белеет по вершинам.
Здесь ворожат, в изломах, письмена
Взнесённо запредельного Корана.
Когда в долинах спят, здесь рано-рано
Улыбка Солнца скрытого видна.
Глядит Казбек. У ног его — Светлана,
Спит Грузия, священная страна,
Отдавшая пришельцам, им, равнинным,
Высокий взмах своих родимых гор,
Чтобы у них, в их бытии пустынном,
И плоском, но великом, словно хор
Разливных вод, предельный был упор,
Чтобы хребет могучий встал, белея,
У сильного безо;бразного Змея.
Но да поймут, что есть священный Змей,
Но есть Змея, что жалится, воруя.
Да не таит же сильный Чародей
Предательство в обряде поцелуя.
О, Грузия жива, жива, жива!
Поёт Арагва, звучно вторит Терек.
Я слышу эти верные слова.
Зачем же, точно горькая трава,
Которой зыбь морская бьёт о берег,
Те мёртвые, что горды слепотой,
Приходят в край, где всё любви достойно,
Где жизнь людей озарена мечтой.
Кто входит в храм, да чувствует он стройно.
Мстит Красота, будь зорок с Красотой.
Я возглашаю словом заклинанья:
Высокому — высокое вниманье.
И если снежно дремлет высота,
Она умеет молнией и громом
Играть по вековым своим изломам.
И первые здесь рыцари Креста,
Поэму жертвы, всем её объемом,
В себя внедрив, пропели, что Казбек
Не тщетно полон гроз, из века в век!
1916
ТАМАР
Я встретился с тобой на радостной дороге,
Ведущей к счастию. Но был уж поздний час,
И были пламенны и богомольно-строги
Изгибы губ твоих и зовы чёрных глаз.
Я полюбил тебя. Чуть встретя. В первый час.
О, в первый миг. Ты встала на пороге.
Мне бросила цветы. И в этом был рассказ,
Что ты ждала того, чего желают боги.
Ты показала мне скрывавшийся пожар.
Ты приоткрыла мне таинственную дверцу.
Ты искру бросила от сердца прямо к сердцу.
И я несу тебе горение — как дар.
Ты, Солнцем вспыхнувши, зажглась единоверцу.
Я полюбил тебя, красивая Тамар.
1916
СКАЖИТЕ ВЫ
Скажите вы, которые горели,
Сгорали, и сгорели, полюбив, —
Вы, видевшие Солнце с колыбели,
Вы, в чьих сердцах горячий пламень жив, —
Вы, чей язык и странен и красив,
Вы, знающие строки Руставели, —
Скажите, как мне быть? Я весь — порыв,
Я весь — обрыв, и я — нежней свирели.
Мне тоже в сердце вдруг вошло копьё,
И знаю я, любовь постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть всё возьмёт моё.
Пусть сделаю, что будет безрассудно.
Но пусть безумье будет обоюдно,
Хочу. Горю. Молюсь. Люблю её.
1916
АЛЫЧА
Цветок тысячекратный, древо-цвет,
Без листьев сонм расцветов белоснежных,
Несчётнолепестковый бледноцвет,
Рой мотыльков, застывших, лунных, нежных, —
Под пламенем полдневного луча,
На склоне гор, увенчанных снегами,
Белеет над Курою алыча,
Всю Грузию окутала цветами.
1916
Саша Чёрный
Тифлисская песня
Как лезгинская шашка твой стан,
Рот — рубин раскаленный!
Если б я был турецкий султан,
Я бы взял тебя в жены…
Под чинарой на пестром ковре
Мы играли бы в прятки.
Я б, склонившись к лиловой чадре,
Целовал тебе пятки.
Жемчуг вплел бы тебе я средь кос!
Пусть завидуют люди…
Свое сердце тебе б я поднес
На эмалевом блюде…
Ты потупила взор, ты молчишь?
Ты скребешь штукатурку?
А зачем ты тихонько, как мышь,
Ночью бегаешь к турку?..
Он проклятый мединский шакал,
Он шайтан! Он невежа!..
Третий день я точу свой кинжал,
На четвертый — зарррежу!..
Искрошу его в мелкий шашлык…
Кабардинцу дам шпоры —
И на брови надвину башлык,
И умчу тебя в горы.
Михаил Зенкевич
По Кавказу
I
Котомкою стянуты плечи,
Но сердцу и груди легко.
И солон сыр горный, овечий,
И сладостно коз молоко.
Вон девочка... С нежной истомой
Пугливо глядит, как коза.
Попорчены красной трахомой
Ее грозовые глаза.
Как низко, и грязно, и нище,
И кажется бедных бедней
Оборванных горцев жилище
Из сложенных в груду камней.
Что нужды? Им много не надо:
В лощине у гневной реки
Накормится буйволов стадо,
Накопит баран курдюки.
И скалы отвесны и хмуры,
Где пенят потоки снега,
Где в пропасть бросаются туры
На каменный лоб и рога.
И утром, и вечером звонки
Под бьющей струей кувшины,
И горлышек узких воронки
Блестят из-за гибкой спины.
И радостна Пасха близ неба,
Где снежные тучи рассек
Над церковью Цминде-Самеба
Вершиною льдистой Казбек.
II
Пусть позади на лаве горней
Сияют вечный лед и снег,-
Здесь юрких ящериц проворней
Между камней бесшумный бег.
Арагва светлая для слуха
Нежней, чем Терек... У ручья
Бьет палкой нищая старуха
По куче красного тряпья.
И восемь пар волов, впряженных
В один идущий туго плуг,
Под крик людей изнеможденных
И резкий чиркающий стук
Готовят ниву... Все крупнее
У буйволов их грузный круп.
У женщин тоньше и нежнее
Дуга бровей, усмешка губ.
И все пышней, все золотистей
Зеленый и отлогий скат,
Где скоро усики и кисти
Покажет буйный виноград.
Здесь, посреди непостоянства
И смены царств, в прибое орд,
Очаг начальный христианства
Остался незлоблив, но тверд.
И пред народною иконой,
Где взрезал огненную пасть
Георгий жирному дракону,-
Смиренно хочется упасть.
1912
Василий Каменский
ТИФЛИС
О, солнцедатная
Грузинских гор
столица,
Оранжерейная
мечта
теплиц,
В твои
загарные
востока
лица
Смотрю я,
царственный
Тифлис.
Здесь всё —
взнесенно,
крыловейно
Как друг —
Стремительная
Кура
Поет
поэту
мне
песню
лейно,
Что
быть
стремительным
пора.
Ты
в час,
Когда
восходит
солнце,
Взгляни
с горы
Давида
вниз
И улыбайся
всем
в оконца,
Где
розовеется
Тифлис.
И сердцем,
утром
уловленным,
В сияньи
горного
экстаза
Останься
Вечно
удивленным
Перед
столицею
Кавказа.
Пусть
кубок,
Полный
кахетинским,
В руках
моих —
орла
Урала —
Звенит
кинжалом
кабардинским
И льется
Тереком
Дарьяла.
Пусть
кубок,
Полный
южной
крови,
Для
гостя
северного —
хмель.
Мне
так
близки
востока
брови,
Как
мне
понятна
в скалах
ель.
Урал,
Кавказ —
Родные
братья
Одной
чудеснейшей
страны.
Стихийно
всем
готов
орать я
Стихи
под перепень
зурны.
Тифлис,
Тифлис,
В твоих
духанах
На берегах
крутой
Куры
Преданья
жуткие
о ханах
Живут,
как
жаркие
ковры.
Легендой
каждой,
будто
лаской,
Я преисполнен
благодарий, —
Я весь
звучу
Струной
кавказской,
—
Звучи
ударно,
сазандарий.
Играй
лезгинку!
Гость
Тифлиса,
Я приглашаю
в
пляс
грузинку.
Со стройным
станом
кипариса
Сам стану
стройным.
Эй,лезгинку!
Играй
лезгинку!
В развесели
Я закружился
виноградно.
В грузинской
дружбе-карусели
Кровь
льется
в жилах
водопадно.
Таши!
Генацвале!
1914
НЕ МОГУ БЕЗ ТИФЛИСА
Приехал и рад.
Тифлис,
вокзал.
В улицах
встретила мысль.
..
Куда-то
взглянул,
что-то
сказал.
Улыбкой
окинул
высь.
Странная
вещь.
Северный,
русский,
Уральский,
ну — хоть
напоказ.
А вот,
поди ж, —
мир
кажется
узким,
Если
не видеть
Кавказ!
Будто
грузин,
не могу
без
Тифлиса,—
И я
упоительно
горд.
Верно,
для
сердца
живая
теплица
Здесь —
среди
мудрости
гор.
Вечность
сиянья!
Крылья
орла, —
Полет
навсегда
поднебесен.
Нет!
на
зимнем
Урале,
где
кровь
замерла,
Не найти
огневеющих
песен.
А я
ведь
поэт —
перелетная
птица,
Путь
прямой
горизонт
отольет!
Это мне
по ночам
беспокойно
не
спится,
Когда
птицы
зовут
на отлет!
И так
каждую
осень,
и каждый
раз,
Крыльями
в далях
белея,
Улетаю
с Урала,
лечу
на Кавказ,
Сюда,
где
жить
теплее!
И стал
этот
край
родным
гнездом —
Меткости
снов
прелестней.
Здесь благодатный,
причальный дом,
Здесь
неисчерпные
песни.
Огороженный
солнцем,
стражей
хребта,
Я
готов
свет
и
дар
нести,
Чтоб
никогда
не
грустить,
не
роптать
Над
долинами
дней
утрозарности.
В
этом
—
суть,
приехал
и
рад:
Тифлис
улыбается
новью.
Жизнь
сочна,
как
во
рту
виноград,
Жизнь преисполнена зорью!
<1916>
Сергей Городецкий
Вечер
От гор ложатся тени
В пурпурный город мой.
Незримые ступени
Проходят час немой.
И звон соборов важных
Струится в вышину,
Как шепот лилий влажных,
Клонящихся ко сну.
И тихо тают дымы
Согревшихся жилищ,
И месяц пилигримом
Выходит, наг и нищ.
Птенцов скликают птицы
И матери — детей.
Вот вспыхнут звезд ресницы
Потоками лучей.
Вот вздрогнет близкой ночи
Уютное крыло,
Чтоб всем, кто одиночит,
От сердца отлегло.
1918, Тифлис
Осип Мандельштам
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить, —
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое,
Одному не надо пить!
В самом маленьком духане
Ты обманщика найдешь.
Если спросишь «Телиани»,
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывешь.
Человек бывает старым,
А барашек молодым,
И под месяцем поджарым
С розоватым винным паром
Полетит шашлычный дым...
1920, 1927, 1935
Сергей Есенин
Батум
Корабли плывут в Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль иль от скопа ль
Каждый день я чувствую тоску.
Далеко я, далеко заброшен,
Даже ближе кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская волна.
Каждый день я прихожу на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
Может быть, из Гавра иль Марселя
Приплывет Луиза иль Жаннет,
О которых помню я доселе,
Но которых вовсе – нет.
Запах моря в привкус дымно-горький,
Может быть, мисс Митчел или Клод
Обо мне вспомянут в Нью-Йорке,
Прочитав сей вещи перевод.
Все мы ищем в этом мире буром
Нас зовущие незримые следы.
Не с того ль, как лампы с абажуром,
Светятся медузы из воды?
Оттого при встрече иностранки
Я под скрипы шхун и кораблей
Слышу голос плачущей шарманки
Иль далекий окрик журавлей.
Не она ли это? Не она ли?
Ну да разве в жизни разберешь?
Если вот сейчас ее догнали
И умчали брюки клеш.
Каждый день я прихожу на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
А другие здесь живут иначе.
И недаром ночью слышен свист, —
Это значит, с ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.
Пограничник не боится быстри.
Не уйдет подмеченный им враг,
Оттого так часто слышен выстрел
На морских, соленых берегах.
Но живуч враг, как ни вздынь его,
Потому синеет весь Батум.
Даже море кажется мне индиго
Под бульварный смех и шум.
А смеяться есть чему причина.
Ведь не так уж много в мире див.
Ходит полоумный старичина,
Петуха на темень посадив.
Сам смеясь, я вновь иду на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
‹1924›
ПОЭТАМ ГРУЗИИ
Писали раньше
Ямбом и октавой.
Классическая форма
Умерла.
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздернул
Удила.
Земля далекая!
Чужая сторона!
Грузинские кремнистые дороги.
Вино янтарное
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги.
Поэты Грузии!
Я ныне вспомнил вас.
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Я – северный ваш друг
И брат!
Поэты – все единой крови.
И сам я тоже азиат
В поступках, в помыслах
И слове.
И потому в чужой
Стране
Вы близки
И приятны мне.
Века всё смелют,
Дни пройдут,
Людская речь
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется.
Он скажет:
В пропасти времен
Есть изысканья и приметы…
Дралися сонмища племен,
Зато не ссорились поэты.
Свидетельствует
Вещий знак:
Поэт поэту
Есть кунак.
Самодержавный
Русский гнет
Сжимал все лучшее за горло,
Его мы кончили —
И вот
Свобода крылья распростерла.
И каждый в племени своем,
Своим мотивом и наречьем,
Мы всяк
По-своему поем,
Поддавшись чувствам
Человечьим…
Свершился дивный
Рок судьбы:
Уже мы больше
Не рабы.
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
1924
Владимир Маяковский
Тамара и Демон
От этого Терека
в поэтах
истерика.
Я Терек не видел.
Большая потерийка.
Из омнибуса
вразвалку
сошел,
поплевывал
в Терек с берега,
совал ему
в пену
палку.
Чего же хорошего?
Полный развал!
Шумит,
как Есенин в участке.
Как будто бы
Терек
сорганизовал,
проездом в Боржом,
Луначарский.
Хочу отвернуть
заносчивый нос
и чувствую:
стыну на грани я,
овладевает
мною
гипноз,
воды
и пены играние.
Вот башня,
револьвером
небу к висну,
разит
красотою нетроганой.
Поди,
подчини ее
преду искусств —
Петру Семенычу
Когану.
Стою,
и злоба взяла меня,
что эту
дикость и выступы
с такой бездарностью
я
променял
на славу,
рецензии,
диспуты.
Мне место
не в «Красных нивах»,
а здесь,
и не построчно,
а даром
реветь
стараться в голос во весь,
срывая
струны гитарам.
Я знаю мой голос:
паршивый тон,
но страшен
силою ярой.
Кто видывал,
не усомнится,
что
я
был бы услышан Тамарой.
Царица крепится,
взвинчена хоть,
величественно
делает пальчиком.
Но я ей
сразу:
— А мне начхать,
царица вы
или прачка!
Тем более
с песен —
какой гонорар?!
А стирка —
в семью копейка.
А даром
немного дарит гора:
лишь воду —
поди,
попей-ка!-
Взъярилась царица,
к кинжалу рука.
Козой,
из берданки ударенной.
Но я ей
по-своему,
вы ж знаете как —
под ручку…
любезно…
— Сударыня!
Чего кипятитесь,
как паровоз?
Мы
общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
мне
много про вас
говаривал
некий Лермонтов.
Он клялся,
что страстью
и равных нет…
Таким мне
мерещился образ твой.
Любви я заждался,
мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.
Да так,
чтоб скала
распостелилась в пух.
От черта скраду
и от бога я!
Ну что тебе Демон?
Фантазия!
Дух!
К тому ж староват —
мифология.
Не кинь меня в пропасть,
будь добра.
От этой ли
струшу боли я?
Мне
даже
пиджак не жаль ободрать,
а грудь и бока —
тем более.
Отсюда
дашь
хороший удар —
и в Терек
замертво треснется.
В Москве
больнее спускают…
куда!
ступеньки считаешь —
лестница.
Я кончил,
и дело мое сторона.
И пусть,
озверев от помарок,
про это
пишет себе Пастернак.
А мы…
соглашайся, Тамара! —
История дальше
уже не для книг.
Я скромный,
и я
бастую.
Сам Демон слетел,
подслушал,
и сник,
и скрылся,
смердя
впустую.
К нам Лермонтов сходит,
презрев времена.
Сияет —
«Счастливая парочка!»
Люблю я гостей.
Бутылку вина!
Налей гусару, Тамарочка!
[1924]
АРМЕНИЯ
Владимир Шуф
ГОКЧА
Среди снегов, с вершин кавказских гор
Широко даль открылась голубая, —
Холмов, долин причудливый узор,
И озеро во мгле дрожит, мерцая.
То Гокча... За чертой предельной края
Здесь Арарат седой хребет простер,
И колыбель Эвфрата ищет взор,
Святой реки, текущей в сени рая.
Великую увидел я страну.
Там родились потоки и преданья,
Там чудно все, и мир подобен сну.
Неясные светлеют очертанья.
Смущенный взгляд в восторге созерцанья,
Как даль, проник столетий глубину.
Василий Немирович-Данченко
ЗА ЧТО?
(Посвящается г. Суслову и ему
подобным)
Над чем ваш дикий смех, слепое осужденье
И злая ненависть? Как будто в вражий стан
Попали мы сюда на казнь и поношенье...
О, если б летопись кровавую армян
Могли бы вы узнать!.. И славны и могучи
Когда-то были мы. На рубежах родных
Дружины смелые сбиралися, как тучи
В громах и молниях, на стражу прав святых...
В Армении цвела великая свобода,
Благословенный труд счастливых деревень.
В руинах царственных погибшего народа —
Вам не понять его тоскующую тень.
У наших алтарей не ваши ли молитвы?
Не тот же ли у нас животворящий крест?
Мы вместе с вами шли в огонь священной битвы
За общую судьбу одних и тех же мест.
Да, правда, мало нас! И меньше с каждым годом
Становится армян... Осмеивайте их!
Но ведь вы тешитесь над жертвенным народом,
Распятым, как Христос, на рубежах своих.
Мы на Голгофу шли с восторженной любовью,
И в тёмные века боролись мы одни.
Могли бы напоить мы ад своею кровью
И погасить его багровые огни.
А унижения мучительного плена?
А пытки, а позор, а горе и боязнь?
О, нас спасли бы всех предательство, измена,
Но мы — мы выбрали апостольскую казнь.
Надгробный слышен плач над братской и великой
Могилою армян и погребальный звон...
Стыдитесь! Жалок смех вражды и злобы дикой
В благоговейный час народных похорон.
1916
ВЕСНОЮ
(Из армянских впечатлений 1914 г.)
Цвели застенчивые розы
Благоуханною весной.
Капризно-вьющиеся лозы
Убрались листвой золотой.
Родной земли открылось лоно.
Пьянела мысль... Бродила кровь.
И с страстной жаждой у балкона
Уста гранат пылали вновь.
Тысячерукие титаны
Полузабытой старины,
Благословляли нас платаны
Прохладной вечной тишины.
Природа-мать, лаская око,
Щедрее ткала каждый день
Цветами пышного Востока
Печаль сожжённых деревень.
Святых вершин живые воды
Стремились в рай родных долин:
Уже встречал зарю победы
Весёлой песней армянин.
Неописуемые муки
Свивались прочь, как злые сны,
Под эти радостные звуки
На светлом празднике весны.
Быстрее птиц слетались вести:
«Вставай,молись, спасенья жди!
Идут бойцы народной чести,
Освобождения вожди».
«Как тучи гневной непогоды
В туманах Севера, они
Таят в рядах своих свободы
Молниеносные огни...»
«Мы верим, близок час расплаты!
За ружья, в строй! Воскресший брат,
Ты слышишь дальние раскаты, —
Побед обещанных набат?..»
И если пасть судьба сулила,
Так лучше встретить смерть в бою, —
Чем гнить, как смрадная могила,
В тобою преданном краю.
1917
Александр Кулебякин
АРДАМЕТ
Поверхность успокоенного Вана
Покачивает нити переливов.
И в воздухе прозрачном до обмана
Всё сине над зазубринами гор.
И берег с перегибами заливов
Вершинами соседнего Вастана 1,
И пятнами причудливых обрывов, —
Как старый гобеленовый ковёр.
Над озером у берега стоят
Развалины забытой Артемиды 2.
Террасами спускаются подряд
Старинные сады Семирамиды.
Ветвисто зеленеют тополя
И высятся сквозящими рядами,
И озеро волнами хрусталя
Внизу переливает за садами.
Канавы переполнены водой,
С журчанием бегущей под мостками,
И отзвуками жизни молодой
Беседуют деревья с ручейками.
И шорох перепутанных стеблей,
И звуков отдалённых переклички
В ветвистых переплётах тополей
Задорно пересвистывают птички.
И щётки разрастающихся трав
Булыжные постройки оттеняют,
И стоки из запущенных канав
Зелёные низинки наводняют.
Террасы опускаются везде,
Заросшие тенистыми кустами,
И чётко отражаются в воде,
Играя переливными цветами.
И Ванская прозрачная волна
Подрытые уступы омывает,
Просвечивает камешками дна
И к берегу, плескаясь, приливает.
За озером серебряный Сипан
Желтеет оголёнными боками
И кутается в призрачный туман,
Вершину прикрывая облаками.
И полосы синеют в серебре
Зеркально-переменчивого Вана,
А каменная кладка на горе
Чернеется, как башня великана.
И берег подымается грядой
С развалинами древней Артемиды,
И чудно зеленеют над водой
Висящие сады Семирамиды.
И, солнечною лаской упоённый,
Весь берег испаряется и дышит,
И с сумраком под сеткою зелёной
Играет затеняющийся свет.
1 Турецкое селение Вастан —
в 92 верстах от г. Вана. По-армянски Востан.
2 Ардамет, Ардамида или Адрамет —
турецкое селение на берегу Ванского озера.
Юрий Веселовский
К армянам
Я не родился там, где вы могли родиться,
Востока жаркий луч меня не согревал.
Нет! В северной стране я должен был томиться,
Но я далёкий край любить не перестал.
Он вдохновлял меня; меж трудностей науки
Он для меня светил отрадною звездой,
Я видел новый свет, другие слышал звуки,
И я стремился вдаль восторженной душой.
Аракса древнего шумящее теченье,
Под шапкой белою великий Арарат,
Развалины дворцов и замков разрушенье
Мечтанья разные невольно возбудят.
И вспомнил я тогда про древние сказанья,
Победы Гайка я, Арама воспевал,
Тиграна славного великие деянья
Я с уважением и страхом вспоминал.
Я пел о мужестве великого Вардана,
О славных с персами сражениях я пел;
Про горестный конец и гибель Гайастана {*} {* Гайастан — Армения (арм.).} Народу своему поведать я хотел.
А вы, рождённые под ярким солнца светом,
Узнайте, что в глуши, средь северных лесов,
Я не могу никак быть северным поэтом, —
Восточную страну я воспевать готов.
Я вам сочувствую, о дети Гайастана,
Одно заветное мечтание храня:
Быть может, день придёт: средь мрачного тумана
Взойдёт на небосклон Армении заря.
1887
АРМЕНИЯ
Есть древний край — о нём давно забыли,
Но вспомнить вновь судьбу его пора!
О, тяжелы его страданья были...
Он смерти ждал — но дожил до утра.
В былые дни он знал иную долю,
Свободных стран изведал он удел!
Он вёл борьбу за веру, честь и волю,
В глухую ночь, как светоч, он горел.
Те дни прошли... Покорен и печален
Стал древний край, тяжёлым сном объят.
Он былтеперь страной немых развалин,
Угасших грёз, разрушенных палат.
Где прежде жизнь свободно расцветала,
И бодрых сил исполнен был народ,
Склонив чело, всё молча трепетало,
Снося врагов тяжёлый, грубый гнёт...
Страна борцов, подвижников, героев!
Ты ск орбный крест, Армения, несла...
Средь диких зверств, пожаров и разбоев
Грозила смерть — но ты не умерла!
Пусть ты была безмолвна, как могила,
Угасла жизнь, не стало красоты, —
Но ты в душе глубоко сохранила
Счастливых лет порывы и мечты.
И в дни борьбы великой и тревожной
Вновь над тобой рассеялся туман, —
И стала вновь твоя мечта возможной,
Забытый край, печальный край армян!
Встречая тех, кто нёс им избавленье,
Твои сыны рвались отважно в бой, —
И там, где жизнь сулила лишь мученье,
Там новый путь открылся пред тобой.
Пусть злобен враг, — и, как в былые годы,
Твоих детей несчастных льётся кровь:
Армянский край, ты долго ждал свободы, —
Твой близок день... он не померкнет вновь!
1911
В ПРЕДДВЕРИИ НОВОГО ГОДА
...Чего армянскому народу
Мне пожелать на Новый Год?
Добыть заветную свободу,
Идти бестрепетно вперёд!
Пусть тучи мрачные покрыли
Опять наш общий небосклон:
Свободу много раз губили, —
Кто духом смел, не гибнет он!
В те дни, когда кругом —мученье,
Нужда, раздоры и захват,
Я верю: близко обновленье,
Не может жизнь пойти назад!
И, как для русского народа
Не вечен грубой силы гнёт,
Пусть долгожданная свобода
И для Армении блеснёт!
1918
Валерий Брюсов
К АРМЕНИИ
В тот год, когда господь сурово
Над нами длань отяготил,
Я, в жажде сумрачного крова,
Скрываясь от лица дневного,
Бежал к бесстрастию могил.
Я думал: божескую гневность
Избуду я в святой тиши:
Смирит тоску седая древность,
Тысячелетних строф напевность
Излечит недуги души.
Но там, где я искал гробницы,
Я целый мир живой обрёл:
Запели, в сретенье денницы,
Давно истлевшие цевницы,
И смерти луг — в цветах расцвёл.
Не мёртвым голосом былины, —
Живым приветствием любви
Окрестно дрогнули долины,
И древний мир, как зов единый,
Мне грянул грозное: Живи!
Сквозь разделяющие годы
Услышал я ту песнь веков,
Во славу благостной природы,
Любви, познанья и свободы,
Песнь цепь ломающих рабов.
Армения! Твой древний голос —
Как свежий ветер в летний зной!
Как бодро он взвивает волос,
И, как дождём омытый колос,
Я выпрямляюсь под грозой!
Москва, Тифлис
9 декабря 1915
К АРМЯНАМ
Да! Вы поставлены на грани
Двух разных спорящих миров,
И в глубине родных преданий
Вам слышны отзвуки веков.
Все бури, все волненья мира,
Летя, касались вас крылом,
И гром глухой походов Кира,
И Александра бранный гром.
Вы низили, в смятеньи стана,
При Каррах римские значки;
Вы за мечом Юстиниана
Вели на бой свои полки;
Нередко вас клонили бури,
Как вихри — нежный цвет весны, —
При Чингис-хане, Ленгтимуре,
При мрачном торжестве Луны.
Но, воин стойкий, под ударом
Ваш дух не уступал Судьбе, —
Два мира вкруг него недаром
Кипели, смешаны в борьбе.
Гранился он, как твердь алмаза,
В себе все отсветы храня:
И краски нежных роз Шираза,
И блеск Гомерова огня.
И уцелел ваш край Наирский
В крушеньях царств, меж мук земли:
Вы за оградой монастырской
Свои святыни сберегли.
Там, откровенья скрыв глубоко,
Таила скорбная мечта
Мысль Запада и мысль Востока,
Агурамазды и Христа, —
И ключ божественной услады,
Нетленный в переменах лет,
На светлом пламени Эллады
Зажжённый — ваших песен свет!
И ныне, в этом мире новом,
В толпе мятущихся племён,
Вы встали обликом суровым
Для нас таинственных времён.
Но то, что было, вечно живо,
В былом — награда и урок,
Носить вы вправе горделиво
Свой многовековой венок.
А мы, великому наследью
Дивясь, обеты слышим в нём...
Так! Прошлое тяжёлой медью
Гудит над каждым новым днём.
И верится, народ Тиграна,
Что, бурю вновь преодолев,
Звездой ты выйдешь из тумана,
Для новых подвигов созрев,
Что вновь твоя живая лира,
Над камнями истлевших плит,
Два чуждых, два враждебных мира
В напеве высшем съединит!
23 января 1916
Тифлис
К АРАРАТУ
Благодарю, священный Хронос!
Ты двинул дней бесцветных ряд —
И предо мной свой белый конус
Ты высишь, старый Арарат!
В огромной шапке Мономаха,
Как властелин окрестных гор,
Ты взнёсся от земного праха
В свободно-голубой простор.
Овеян ласковым закатом
И сизым облаком повит,
Твой снег сияньем розоватым
На кручах каменных горит.
Внизу, на поле каменистом,
Овец ведёт пастух седой,
И длинный посох, в свете мглистом,
Похож на скипетр вековой.
Вдали — убогие деревни,
Уступы, скалы, камни, снег...
Весь мир кругом — суровый, древний,
Как тот, где опочил ковчег.
А против Арарата, слева,
В снегах, алея, Алагяз,
Короной венчанная дева,
Со старика не сводит глаз.
1916,
Эчмиадзин
АРАРАТ ИЗ ЭРИВАНИ...
Весь ослепительный, весь белый,
В рубцах задумчивых морщин,
Ты взнес над плоскостью равнин
Свой облик древле-онемелый,
Накинув на плечи покров
Таких же белых облаков.
Внизу кипят и рукоплещут
Потоки шумные Зангу;
Дивясь тебе, на берегу
Раины стройные трепещут,
Как белых девственниц ряды,
Прикрыв застывшие сады.
С утеса, стены Саардара,
Забыв о славе прошлой, ждут,
Когда пройдет внизу верблюд,
Когда домчится гул с базара,
Когда с мурлыканьем купец
Протянет блеющих овец.
Но ты, седой Масис, не слышишь
Ни шумных хвал, ни нужд земных,
Ты их отверг, ты выше их,
Ты небом и веками дышишь,
Тебе шептать — лишь младший брат
Дерзает — Малый Арарат.
И пусть, взглянув угрюмо к Югу,
Как древле, ты увидишь вновь —
Дым, сталь, огни, тела и кровь,
Миры, грозящие друг другу:
Ты хмурый вновь отводишь лоб,
Как в дни, когда шумел потоп.
Творенья современник, ведал
Ты человечества конец,
И тайну новых дней — Творец
Твоим сединам заповедал:
Встав над кровавостью равнин,
Что будет, — знаешь ты один.
Январь 1916
Мариэтта Шагинян
К Армении
С какой отрадой неустанной,
Молясь, припоминаю я
Твоих церквей напев гортанный,
Отчизна дальняя моя!
Припоминаю в боли жгучей,
Как очерк милого лица,
Твои поля, ручьи, и кручи,
И сладкий запах чебреца...
Веленью тайному послушный,
Мой слух доныне не отвык
Любить твой грустно-простодушный,
Всегда торжественный язык.
И в час тоски невыразимой,
Приют последний обретя,
Твое несчастное дитя
Идет прилечь к тебе, к родимой...
Я знаю, мудрый зверь лесной
Ползет домой, когда он ранен, -
Ту боль, что дал мне северянин,
О, залечи мне, край родной!
1912
Сергей Городецкий
Армения
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,
Друг другу двери сердца отворить!
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, тебя готов я полюбить.
Я голову пред древностью твоей склоняю
И красоту твою целую в алые уста.
Как странно мне, что я тебя еще не знаю.
Страна-кремень, страна-алмаз, страна-мечта!
Иду к тебе! Я сердцем скорый.
Я оком быстрый. Вот горят твои венцы
Жемчужные, от долгих бед седые горы.
Я к ним иду. Иду во все твои концы.
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью
И воскресенья весть услышать над тобой,
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, не побежденная судьбой!
13 апреля 1916
АНГЕЛ АРМЕНИИ
Он мне явился в блеске алых риз
Над той страной, что всех несчастней стран.
Одним крылом он осенял Масис,
Другим — седой от горьких слез Сипан.
Под ним, как тучи, темен и тяжел,
Сбираясь по долинам голубым,
С испепеленных, разоренных сел
Струился молчаливый, душный дым.
Под ним на дне ущелий, в бездне гор,
В ненарушимой тишине полян,
Как сотканный из жемчугов ковер,
Сияли кости белые армян.
И где-то по тропиночке брели
Измученной, истерзанной толпой
Последние наследники земли
В тоске изнеможения слепой.
Выл гневен ангел. Взор его пылал,
Как молнии неудержимых гроз.
И словно пламень, замкнутый в опал,
Металось сердце в нем, алее роз.
И высоко в руках богатыря
Держал он радугу семи цветов.
Его чело светилось, как заря,
Уста струили водопады слов:
«Восстань, страна, из праха и руин!
Своих сынов рассеянных сомкни
В несокрушимый круг восторженных дружин!
Я возвещаю новой жизни дни.
Истлеет марево враждебных чар,
И цепи ржавые спадут, как сон.
Заветный Ван и синий Ахтамар
В тебе вернутся из былых времен.
Восстань, страна! Воскресни, Айастан!
Вот радугу я поднял над тобой.
Ты всех земных была несчастней стран,
Теперь счастливой осенись судьбой!»
1918
ВАН
Душа, огромная как море,
Дыша, как ветер над вулканом,
Вдыхает огненное горе
Над разоренным раем, Ваном.
Как жертвенное счастье,
Как сладкое мученье
В народной гибели участье,
С тенями скорбными общенье!
Еще я мог пробыть с живыми
При свете солнца, в полдень знойный,
Но над садами горевыми
Поднялся лик луны спокойный.
Непобедимое сиянье
И неподвижные руины
Развалин жуткое зиянье
И свист немолчный, соловьиный.
Луна лавины света рушит.
В садах, от лепестков дремотных
Исходит ладан, душу душит
Среди цветов толпа бесплотных.
Они проходят вереницей
И каждый в дом былой заходит
Как узник связанный с темницей
Меж стен обуглившихся бродит.
Их, лучезарных много-много,
Что белых звезд под небесами,
Иной присядет у порога
Иной прильнет к нему устами.
Рыданья сердца заглушая,
Хожу я с ними между ними.
Душа, как звездный свод, большая,
Поет народа скорби имя.
Осип Мандельштам
Армения
Как бык шестикрылый и грозный,
Здесь людям является труд
И, кровью набухнув венозной,
Предзимние розы цветут...
Октябрь 1930
1
Ты розу Гафиза колышешь
И нянчишь зверушек-детей,
Плечьми осьмигранными дышишь
Мужицких бычачьих церквей.
Окрашена охрою хриплой,
Ты вся далеко за горой,
А здесь лишь картинка налипла
Из чайного блюдца с водой.
Октябрь 1930
2 [1]
Ты красок себе пожелала —
И выхватил лапой своей
Рисующий лев из пенала
С полдюжины карандашей.
Страна москательных пожаров
И мертвых гончарных равнин,
Ты рыжебородых сардаров
Терпела средь камней и глин.
Вдали якорей и трезубцев,
Где жухлый почил материк,
Ты видела всех жизнелюбцев,
Всех казнелюбивых владык.
И, крови моей не волнуя,
Как детский рисунок просты,
Здесь жены проходят, даруя
От львиной своей красоты.
Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы — кузнечные клещи
И каждое слово — скоба...
16 октября 1930
2а
Ломается мел, и крошится
Ребенка цветной карандаш...
Мне утро армянское снится,
Когда выпекают лаваш.
И с хлебом играющий в жмурки
Их вешает булочник в ряд,
Чтоб высохли барсовы шкурки
До солнца убитых зверят.
3
Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,
Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра.
И почему-то мне начало утро армянское сниться;
Думал — возьму посмотрю, как живет в Эривани синица,
Как нагибается булочник, с хлебом играющий в жмурки,
Из очага вынимает лавашные влажные шкурки...[1]
Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,
Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?
Ах, Эривань, Эривань! Не город — орешек каленый,
Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.
Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран, замусолил,
Время свое заморозил и крови горячей не пролил.
Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо.
Я не хочу твоего замороженного винограда!
Тифлис 21 октября 1930
«Лаваш» – тонко раскатанный армянский хлеб.
4
Закутав рот, как влажную розу,
Держа в руках осьмигранные соты,
Всё утро дней на окраине мира
Ты простояла, глотая слезы.
И отвернулась со стыдом и скорбью
От городов бородатых востока;
И вот лежишь на москательном ложе
И с тебя снимают посмертную маску.
Тифлис 25 октября 1930
5
Руку платком обмотай и в венценосный шиповник,
В самую гущу его целлулоидных терний
Смело, до хруста, ее погрузи. Добудем розу без ножниц.
Но смотри, чтобы он не осыпался сразу —
Розовый мусор — муслин[1] — лепесток соломоновый —
И для шербета[2] негодный дичок, не дающий ни масла, ни запаха.
Октябрь 1930
Муслин — лёгкая ткань.
Шербет — восточный напиток из лепестков розы.
6 [1]
Орущих камней государство —
Армения, Армения!
Хриплые горы к оружью зовущая —
Армения, Армения!
К трубам серебряным Азии вечно летящая —
Армения Армения!
Солнца персидские деньги щедро раздаривающая —
Армения, Армения!.
1930
7
Не развалины — нет, — но порубка могучего циркульного леса[1],
Якорные пни поваленных дубов звериного и басенного христианства,
Рулоны каменного сукна на капителях, как товар из языческой разграбленной лавки,
Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих рогов
И нахохленные орлы с совиными крыльями, еще не оскверненные Византией.
1930
Описываются руины кафедрального собора и дворца каталикоса в Звартноце близ Эчмиадзина — центра духовной и религиозной культуры всех армян.
8
Холодно розе в снегу:
На Севане снег в три аршина...
Вытащил горный рыбак расписные лазурные сани,
Сытых форелей усатые морды
Несут полицейскую службу
На известковом дне.
А в Эривани и в Эчмиадзине
Весь воздух выпила огромная гора[1],
Её бы приманить какой-то окариной[2]
Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.
Снега, снега, снега на рисовой бумаге,
Гора плывет к губам.
Мне холодно. Я рад...
1930
Огромная гора — Арарат.
Окарина — итальянская глиняная дудочка.
9
О порфирные цокая граниты,
Спотыкается крестьянская лошадка,
Забираясь на лысый цоколь
Государственного звонкого камня.
А за нею с узелками сыра,
Еле дух переводя, бегут курдины,
Примирившие дьявола и бога[1],
Каждому воздавши половину...
1930
...курдины, примирившие дьявола и бога... — живущие в Армении курды исповедуют езидизм — смесь христианства, ислама и зороастризма, веруя в одинаковое могущество злых и добрых начал.
10
Какая роскошь в нищенском селенье — [1]
Волосяная музыка воды!
Что это? пряжа? звук? предупрежденье?
Чур-чур меня! Далеко ль до беды!
И в лабиринте влажного распева
Такая душная стрекочет мгла,
Как будто в гости водяная дева
К часовщику подземному пришла.
1930
«Селенье» — имеется в виду посёлок Аштарак (теперь город) на юго-восточном склоне Арагаца.
11[1]
Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну прищурясь
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди.
1930
Первоначально это стихотворение было заключительным в цикле «Армения».
12[1]
Лазурь да глина, глина да лазурь,
Чего ж тебе ещё? Скорей глаза сощурь,
Как близорукий шах над перстнем бирюзовым,
Над книгой звонких глин, над книжною землёй[2],
Над гнойной книгою, над глиной дорогой,
Которой мучимся, как музыкой и словом.
16 октября — 5 ноября 1930
Заключительное стихотворение цикла.
Разночтение в 4 строке: «Над книгой звонких глин, над книжкою немой».
Сергей Шервинский
СТИХИ ОБ АРМЕНИИ
ПАТРИАРХАЛЬНАЯ ЗИМА
А я люблю пустынный Алагез,
Когда одетый донизу снегами
Он отрешённо смотрит в синь небес,
И лишь Касах струится под ногами.
Пора зимы покойна и легка;
Неспешный день не проливает пота,
Чернеют гордо башни кизяка
И льнёт к огню домашняя работа.
В прозрачности, похожей на весну,
То горьковатым вдруг потянет дымом,
То чей-то зов пронижет тишину,
А горный склон в сияньи нестерпимом.
***
Целый день над сырой Эриванью,
Длинноухим мохнатя бока,
Неприязненной серою рванью
Дождевые ползли облака
Не затем ли, чтоб нам на прощанье
Поднести, как на золоте плод,
Этот вечер и с ним обещанье
От Армении новых щедрот?
ЭЧМИАДЗИН (ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ)
В пыль приседают верблюдов горбы.
Кресло пустует индийской резьбы.
Кисти чужой кипарисы и розы
Просалили белый как воск амвон.
Черные Мкртичи и Мартиросы
Сдергивают с купола тоненький звон.
Темень отпрянет песчаной бури
И лбы наклоняются к миниатюре
В тоске, что когда-то умел монах
В узорочье вписывать лазоревых птах
Под тонконогой, с подхватами, скиньицей.
Глазок монашеских угольки
Угодливо водят по затхлой ризнице,
Где злому поветрию вопреки
Милостью Божией не знали изъятия
Жезлы, потиры, пелён шитье,
И кем-то подобранное вблизи распятье,
И золотом охваченное копье.
За оградой сады румянят плоды,
А здесь из глиняной немочи
Ветла, что метла, и следы у воды
Расходуют сплетен мелочи.
Скучатся где-нибудь более двух,
Вздыхают: а было ль пророчество,
Чтобы угодников плотский дух
Обидел таким одиночеством?
Озарен ереванской турбиной,
Край и за полночь не тонет во тьме.
Вот миновали мы приют голубиный,
Узкоокий храм Рипсимэ.
Золотые сады сардара
Обвевал на лету бензин.
Так отведал я древнего дара,
Таким увидел Эчмиадзин.
АЗЕРБАЙДЖАН
Владимир Шуф
КЮРДЕМИР
Забыв мечты, забыв о светлом мире,
В пустыне гор, в далеком Кюрдемире
Скитаюсь я, следя теченье рек
В ущельях тех, где кроется абрек.
Вершины гор, застывшие в эфире,
Блестят в снегах суровей, чем Казбек.
Вот всадники в папахах. Их четыре.
Не едет ли дорогой мирный бек?
Но зная горских всадников замашки,
Чапар мой левой держится руки, —
Так лучше встретить их ударом шашки.
Мелькнули бурки их и башлыки.
Среди кустов все выше путь наш тяжкий,
Безлюдье, снег, аулы далеки.
ШЕМАХА
На перепутье двух моих дорог
Я видел Шемаху... В кровавой груде
Лежали там обломки, камни, люди.
Казнил страну землетрясеньем Бог.
Мир трепетал, исполненный тревог,
И гор дрожали каменные груди.
Спасенья там искали только в чуде, —
Лишь Агасфер там умереть не мог.
Мне слышались тяжелые раскаты
Из глубины расторгнутой земли.
Подземный гром еще гремел вдали.
Был стон кругом, и ужас, и утраты.
Я видел город, пышный и богатый,
В развалинах, во прахе и пыли.
КАСПИЙ
Была зима. У берегов Кавказа
Передо мною Каспий, весь седой,
Плескал зеленой, мутною водой,
И кругозор туман скрывал от глаза.
Что там, вдали? Богатства ли Шираза,
Улыбка ль персиянки молодой?..
Носился ворон, каркая бедой,
Да лед в камнях сверкал игрой алмаза.
В траве морской и в иглах ледяных
Застыли камни... Скучный берег тих, —
Нет впереди ни радости, ни цели.
Лишь в воздух висел туман метели.
Снег шел и таял на волнах седых,
Кружились хлопья, падали, летели.
Валерий Брюсов
В БАКУ
Стыдливо стучатся о пристань валы
Каспийского моря,
Подкрашенной пеной — и выступ скалы,
И плиты узоря,
На рейде ряды разноцветных судов
Качаются кротко,
И мирно дрожит на волненьи валов
Подводная лодка.
Сплетается ветер с январским теплом,
Живительно-свежий,
И ищет мечта, в далеке голубом,
Персидских прибрежий.
Там розы Шираза, там сад Шах-наме,
Газели Гафиза…
И грезы о прошлом блистают в уме,
Как пестрая риза.
Привет тебе, дальний и дивный Иран,
Ты, праотец мира,
Где некогда шли спарапеты армян
За знаменем Кира…
Но мирно на рейде трепещут суда
С шелками, с изюмом;
Стыдливо о пристань стучится вода
С приветливым шумом;
На улице быстрая смена толпы,
Покорной минуте,
И гордо стоят нефтяные столпы
На Биби-Эйбуте.
24 января 1916
Баку
БАКУ
Холодно Каспию, стаpый воpчит:
Длится зима утомительно долго.
Ноpд, налетев, его волны pябит;
Льдом его колит любовница-Волга!
Бок свой погpеет усталый стаpик
Там, у гоpячих пеpсидских пpедгоpий...
Тщетно! вновь с севеpа ветеp возник,
Веет с России метелями... Гоpе!
Злобно подымет стаpик-исполин
Дpяхлые воды, - удаpит с pазмаху,
Кинет суда по пpостоpу пучин...
То-то матpосы натеpпятся стpаху!
Помнит стаpик, как в былые века
Он шиpоко pазлегался на ложе...
Волга-Ахтуба была не pека,
Моpя Азовского не было тоже;
Все эти pечки: Аму, Сыp-Даpья,
Все, чем сегодня мы каpты узоpим,
Были - его побеpежий семья;
С Чеpным, как с бpатом, сливался он моpем!
И, обойдя сонм Кавказских гpомад,
Узким далеко пpостеpшись пpоливом,
Он омывал вековой Аpаpат,
Спал у него под челом гоpделивым.
Ныне увидишь ли стаpых дpузей?
Где ты, Масис, охpанитель ковчега?
Так же ли дpемлешь в гоpдыне своей?
- Хмуpится Каспий, бьет в беpег с pазбега.
Все здесь и чуждо и ново ему:
Речки, холмы, гоpода и наpоды!
Вновь бы веpнуться к былому, к тому,
Что он знавал на pассвете пpиpоды!
Видеть бы лес из безмеpных стволов,
А не из этих лимонов да лавpов!
Ждать мастодонтов и в глуби валов
Пpятать заботливо ихтиозавpов!
Ах, эти люди! Покинув свой пpах,
Бpодят они сpедь зыбей и в туманах,
Режут валы на стальных скоpлупах,
Пpыгают ввысь на своих гидpопланах!
Все ненавистно тепеpь стаpику:
Все б затопить, истpебить, обесславить, -
Нивы, селенья и этот Баку,
Что его пpежние глуби буpавит!
(25 янваpя 1917. Баку)
Сергей Городецкий
Белый пустынник
Зачем ты нем? Скажи хоть что-нибудь!
Пустынник белый беспредельных вод,
Куда ты держишь своей безумный путь?
— Маяк отчаянья меня зовет.
Но вод его боятся корабли,
Под ним — громады черного кре ...
1919
Баку
ЗЫХ
Пpиземисты, мpачны, стоят коpпуса.
Я в эти жилища вошел, словно в сон,
Ужаснее Дантова ада был он.
Все попpано: пpавда, и жизнь, и кpаса!
Сыpой коpидоp. С облупившихся стен
Холодные гpязные капли текут.
За что же pабочие замкнуты тут,
В бессовестный этот, безвыходный плен?
За низкими, злыми двеpьми, как в тюpьме,
Угpюмые камеpы. Каменный пол.
И ползают дети. А воздух тяжел.
И окна не к солнцу, а к стенам и тьме.
В лохмотьях сидит исхудалая мать.
В мангале каpтофель закопан в золу.
И жадный мышонок ютится в углу:
Голодным голодных не стать понимать!
Сpеди неподвижной глухой тишины
Лишь с фабpики слышен машины напев,
Как будто там стонет закованный лев.
Я стал у поpога. И хлынули сны.
Раздвинулись стены. Раскинулся сад.
Пpостоpные, светлые встали дома.
Как будто пpиpода pешила сама
Постpоить в мгновенье невиданный гpад.
И кто-то подходит: – Смотpи, как живем!
Вот зал. Вот читальня. Вот школа. Здесь вpач
Котельщик и слесаpь, таpтальщик и ткач,
Здесь каждый обласкан наpодным теплом.
Вдpуг стоpож толкает: – Пpоснись, господин!
– И впpавду, товаpищ, я с гоpя вздpемнул.
Но слышишь ты фабpики pадостный гул?
Мы скоpо пpоснемся. И все как один!
1920, Баку
Вячеслав Иванов
ЗЫХ
На Зыхе нет ни виноградной
В кистях лозы, ни инжиря:
Все выжег зной, все выпил жадный;
И в сакле я дремал прохладной
До половины сентября.
А перед саклею, горя
Сафирами восточной славы,
Текли Хвалынские струи.
И милы стали мне твои,
О Зых, возгорий плоских главы,
Твой остов высохшей змеи
Меж двух морей живой оправы,
И солнцем пахнущие травы,
И в белом камне колеи.
1921
Сабунчи
Таинственны заpосли вышек,
Набухли смолой Сабунчи,
Земля извеpгает излишек,
Гpохочет богатством в ночи.
И пpямо созвездиям в очи
Хохочет, собою гоpда.
И тут же, в домишках, pабочий
Бледнеет от злого тpуда.
Войди в эти капища нищих,
Толкни эту хмуpую двеpь:
Ноpу себе лучше отыщет
Погоней затpавленный звеpь.
Ни солнца, ни воздуха! Дети -
Как в темном подвале pостки.
Не жить им счастливо на свете,
Пока не умpут пауки!
У женщин вся молодость в стонах
Погасла, весны не узнав,
Писать на стаpинных иконах
С них мучениц мог бы зогpаф.
И эти в цепях великаны,
Владыки гpядущих эпох!
Какой в них тубеpкул pумяный!
Как долог тяжелый их вздох!
Рабочий, когда же, когда же
Твой pазум, твой новый закон
Узлы паутины pазвяжет
И pабства pазвеется сон?
Когда же земное богатство
Достанется истым живым
И ветеp свободы и бpатства
Разгонит удушливый дым?
(1919. Баку)
Татьяна Вечорка
Баку
Облака, шеpшавые как бязь,
Опускаются, кpая дождем опpыскав.
Гоpод нефтяных железных обелисков
Говоpят, что здесь я pодилась...
В пыльном дыме шевелится поpт...
День сегодняшний яснее, чем вчеpашний.
Вьются птицы над Девичьей башней
И несет саман весенний ноpд.
Голубые лавки пеpсиан
Моpе - плоская цементная веpанда...
Гpузится тяжелая шаланда
И жужжит у дока гидpоплан.
Сонная пpохладная волна
Лижет обомшелый столб купальни.
Плещет женский смех в кабине дальней,
Обpываясь визгом как стpуна.
Зелень высыхает и гоpит.
Пыль pакушечно-песочного бульваpа.
В pамках тpауpных плакат-агит:
Двадцать шесть. Расстpелянные комиссаpы.
Запах нефти, фpуктов, табаку...
Пот жаpы, pаботы и тоpговли...
Развеpнет асфальтовые кpылья-кpовли
Не пpовинция-колония - Баку!
Владимир Маяковский
Баку
Баку.
Город ветра.
Песок плюет в глаза.
Баку.
Город пожаров.
Полыхание Балахан[1].
Баку.
Листья — копоть.
Ветки — провода.
10 Баку.
Ручьи —
чернила нефти.
Баку.
Плосковерхие дома.
Горбоносые люди.
Баку.
Никто не селится для веселья.
Баку.
Жирное пятно в пиджаке мира.
20 Баку.
Резервуар грязи,
но к тебе
я тянусь
любовью
более —
чем притягивает дервиша Тибет,
Мекка — правоверного,
Иерусалим —
христиан
30
на богомолье.
По тебе
машинами вздыхают
миллиарды
поршней и колес.
Поцелуют
и опять
целуют, не стихая,
маслом,
нефтью,
40 тихо
и взасос.
Воле города
противостать не смея,
цепью сцепеневших тел
льнут
к Баку
покорно
даже змеи
извивающихся цистерн.
50 Если в будущее
крепко верится —
это оттого,
что до краев
изливается
столицам в сердце
черная
бакинская
густая кровь.
1923
Балаханы — пригород Баку, где находится часть нефтяных промыслов.
Сергей Есенин
Прощай, Баку!
Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!
В последний раз я друга обниму...
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
Май 1925
Использована литература:
Армения в творчестве русских поэтов. Сост. О.Ганаланян. Ереван. "Советакан грох". 1988