В привычном видя новых красок гамму,
Мы жизнь преображаем в мелодраму...
Часть 1.
Субботний день начался с самого рассвета. По обыкновению Виргилий поднялся раньше, чем того требовали обстоятельства, призывавшие его к поездке в одну из школ, где содержались гладиаторы. Там он, по соглашению с владельцем малой арены Акцианом, поддерживал свое тело в хорошей физической форме и давал уроки фехтования. В эти выходные дни на арене амфитеатра боев назначено не было и поэтому большинство патрициев отправилось в свои провинции для отдыха от городских дел. Ланиста Акциан, как гостеприимный хозяин, предложил ему отобедать с ним, и они прошествовали в триклиний, обставленный с неким изяществом несвойственным положению его владельца. Поданные кушанья не отличались разнообразием, но были вкусно приготовлены и вызывали аппетит. Молчаливые рабы с услужливой готовностью внимательно следили за малейшим волеизъявление хозяина и гостя. Акциан не упустил случая похвастаться своим новым приобретением. Гладиатор Небулиан обошелся ему дорого, но стоил тех денег, которые он выложил за него. На будущей неделе Небулиан должен был впервые участвовать в боях на Большой арене цирка. Акциан понимал, что он рискует потерять свои вложения, так как гладиатор давно не выступал в поединках такого высокого ранга и приступил к тренировочным схваткам только несколько дней назад. Ранение в амфитеатре Капуи надолго вывело его из строя, видимо, поэтому прежний владелец ланиста Порфирий и уступил его своему приятелю Акциану. Чтобы развлечь гостя, хозяин решил ублажить его слух забавной историей. Одного ювелира, продававшего фальшивые драгоценные камни и приговоренного за это к арене, бестиарии выгнали на середину цирка и поставили напротив закрытой львиной клетки. Несчастный с замиранием сердца ждал неминуемой и притом ужасной смерти. Тут дверь клетки распахнулась, и из нее вышел… цыпленок. Не выдержавший напряжения ювелир упал в обморок. Когда зрители вдоволь насмеялись, император повелел объявить - Этот человек обманывал, поэтому и его обманули. - Затем ювелира привели в чувство и отпустили на все четыре стороны. Так в легкой беседе и приятной обстановке они провели обеденные часы, после чего Виргилий, никуда не заезжая, вернулся в свой дом, чтобы провести остаток дня в ожидании завтрашнего свидания. После легкого ужина он отправился в свою библиотеку занять себя чтением исторических свитков, коих в его запасниках было изрядное количество, но углубиться в их изучение ему не удалось. Мысленно он возвращался к событиям этой недели, когда не смотря на всю свою занятость изыскал возможность повидать Минерву в вечернее время…
Ветер с моря доносил запахи выброшенных на берег водорослей и еще чего-то необъяснимо томящего и волнующего. Хотя может, это ему только показалось, поскольку сегодня в душе у него зародилось маленькое, как песчинка, сомнение. Виргилий не мог найти объяснение этому. Ведь до сей поры, он был счастлив от одной только мысли, что любим и желаем ею. Так отчего же вдруг, после этой скоротечной тайной встречи, в нем что-то шевельнулось, как будто маленькие молоточки стучали в голове и не давали сосредоточиться на ее словах. Он снова отчетливо видел настороженность в ее прекрасных голубых глазах и тень неуверенности на лице в тот момент, когда настойчиво повторял свой вопрос о причинах невозможности предстоящей в воскресный день встречи, которая уже стала для них жизненной необходимостью и лекарством от любовного недуга! Конечно, зная ее занятость при дворе и о том положении вещей, которое существовало на сегодняшний день в ее повседневной жизни, следовало бы принять на веру объяснения, которые она ему высказала и оставить все как есть. Но страстное желание видеть ее, слышать ее, любить ее всю от стрелок ресниц томных глаз до миниатюрных пальчиков на ножках, делало эти объяснения несущественными и мелкими по сравнению с тем огромным чувством, которое переполняло его каждый раз при виде Минервы. Так что ж все-таки произошло? Ах, вот... Она не смогла сразу отыскать ответ на его вопрос, почему предстоящая встреча невозможна и неожиданно уводила его в сторону от ответа, переключая внимание на предметы сервировки стола в триклинии, на соусы и поданные блюда. Ведь будь причина веской и явной, то ответ не замедлил бы себя ждать. Интонация ее голоса, с которой она все же объяснила причину, будила неуверенность в нем, в истинности приводимых аргументов. Он чувствовал себя не в своей тарелке, терял самообладание, но желание верить ей безоговорочно, как всегда до этого, сдерживало его от дальнейших расспросов. Когда запыхавшийся посыльный доложил ему о том, что его разыскивают домашние, тем самым, положив конец и без того непродолжительной встрече, он торопливо откланялся, проявив при этом элементарную бестактность, даже не пожелав ей доброго здравия и неутомительного пути до её владений. Конечно, несколько позже он отправил короткую записку с извинениями через служанку, которая всегда была у нее на посылках, но сама неловкость недосказанности так и осталась между ними. В ответном послании Минерва благосклонно отнеслась к его поспешному бегству, ибо, по сути, всегда была учтива и мила с ним. Он видел ответное чувство в ее глазах, когда, оставшись наедине и отгородившись от всего окружающего мира, они растворялись друг в друге, соединяясь в той нежности прикосновений и страстных поцелуев, которые длились и длились, казалось, целую вечность, но которая часто имела, к сожалению, временной отрезок всего лишь несколько часов. И вот сидя здесь, под кронами сикомор, и проживая заново те самые минуты, Виргилий вдруг отчетливо понял, что все его необоснованные сомнения просто глупая выходка его воспаленного воображения, болезненно навеянная желанием быть рядом с ней, любимой и обожаемой им женщиной. К тому же, утром следующего дня, Минерва сообщила ему, что, вопреки сложившимся обстоятельствам, она проведет воскресенье с ним и, как всегда, будет дарить ему неземное наслаждение слушать ее голос, гладить ее руки, смотреть в ее глубокие, как озера глаза, любить ее так страстно и так горячо, как только он и умеет. Да, он любит ее! Это захлестнуло его, заставило вскочить на ноги и помчаться к песчаной косе, омываемой теплыми волнами Адриатического моря.
В воскресенье он проснулся на утренней заре и стал собирать нехитрый скарб в походную суму. Его супруга, Элеонора, которая имела надобность в поездке в Рим, неторопливо занималась своим внешним видом. Его слегка раздражала ее медлительность, хотя причин для беспокойства не было. Золоченая повозка стояла готовая к отправке у входа в его жилище. Погода не предвещала быть непредсказуемо плохой, хотя солнца не было и в помине. Наконец они выехали на проселочную дорогу, ведущую к окрестностям Рима. Быстрота, с которой они добрались до нужного места, удивила его. В прошлый раз он опоздал к назначенному сроку и очень корил себя за это, ведь именно его тогдашняя задержка послужила причиной внезапной размолвки между ним и Минервой! Доставив супругу в нужное ей место, он стал ждать встречи с той, ради которой мог пожертвовать многим. Минерва была, как всегда пунктуальна, что в очередной раз свидетельствовало об ее хороших манерах и воспитании. Радость от встречи была полной, но они не стали выражать ее прилюдно. Утро хоть и было ранним по меркам выходного дня, однако, граждан бесцельно слоняющихся по улочкам города присутствовало множество. Вигилий с Минервой зашли в дорожное заведение выпить чего-нибудь горячего, чтобы потом отправиться в облюбованное ими местечко, которое находилось в десятке верст от Рима и привлекало их своей гостеприимной атмосферой и достаточно демократичными ценами.
Комнатка была до боли знакомой и когда они вошли внутрь, то не смогли удержаться от нахлынувших чувств. Она приникла к его груди, а он нежно прижал ее голову к себе. Так они простояли, чуть дыша некоторое время до тех пор, пока радость от изобилия времени, которое было даровано им провидением, не отразилась улыбками на их лицах. Они расположились на месте и привычно сервировали стол тем, что удалось купить в лавке мелкого торговца. Настало время для задушевной беседы. Затем, чтобы как-то разнообразить их пребывание тут и не сидеть в замкнутом пространстве помещения, он предложил ей пойти развлечься игрой в шары, в которую умел неплохо играть и к которой хотел привлечь ее интерес. Минерва любезно согласилась, и они спустились по переходам полутемной галереи в смежное помещение, где располагалась игровая площадка. Она впервые познакомилась с правилами игры и ее основами. Виргилия поразило настойчивое желание Минервы научиться играть и вдумчивая сосредоточенность на процессе овладения навыками. Он похвалил ее за начальные успехи и развлек некоторыми трюками, присущими этой замечательной игре. Отведенное на игру время закончилось. Они вернулись в свой тихий и уютный мирок, в котором властвовала любовь и чувственное влечение. Тут она снова поразила его своей страстью. Не дав ему опомниться, она обвила руками его шею, покрыла нежными поцелуями его губы и вызвала в нем неистовое желание овладеть ею тут же, не сходя с места. Это и произошло! Они путались в одеждах, торопливо помогая друг другу разоблачиться, и когда его бедра оказались на уровне ее чудных голубых глаз, он онемел от ощущения невыносимого блаженства, которое она дарила ему своими губами я трепетным языком. Голова шла кругом, в глазах темнело, а дыхание становилось шумным и прерывистым. Он пронзительно, но очень бережно, проник в неё, откинув ее прекрасную голову, увенчанную короной изумительных волос на подушки. В глубине потемневших от экстаза зрачках, он увидел ее готовность отдаться ему полностью, всецело и безропотно. Это был феерический фонтан чувственности, наслаждения и обладания ими друг другом...
Когда они в очередной раз отдыхали после продолжительных ласк, и лакомилась новым урожаем виноградника, Минерва посетовала на то, что их знакомство не случилось раньше, когда она была более молода, и когда он был более свободен. Они оба отчетливо понимали в тот момент, что созданы друг для друга и что нет такой силы в мире, которая могла бы их разлучить. Время свидания неумолимо приближалось к своей финишной черте и легкая грусть появлялась на их дицах, когда им приходилось говорить прощальные слова, расставаясь на целую неделю. Когда они вышли из стен заведения, им под ноги кинулась свора глупых, маленьких щенков непонятной породы, но таких смешных в своей непосредственности и беззащитности, что Минерва не удержалась от умиления и принялась играться с ними. Они же почувствовав ее доброту и ласку, пытались наперебой прыгнуть ей на руки и лизнуть в лицо. Виргилий смотрел на это со стороны и улыбался своей трогательной улыбкой, дивясь ее детской непосредственности!
Они добрались до места расставания без происшествий. Наступила тягостная минута, когда слова становились торопливыми, чуть бессвязными, а к горлу подкатывал комочек готовых вырваться наружу рыданий. Но она справилась со своими эмоциями, а он не показал вида, что готов обнять ее в истошном порыве и не отпускать никогда. Они растворились в многолюдном переходе, скрепив поспешным поцелуем свое обещание увидеться снова, который получился чуть прохладным, но от этого не менее чувственным...
Часть 2.
Будни, последовавшие за выходными, тянулись неторопливо, размеренно и даже, как-то по-особенному неприметно. Дела во владениях Виргилия шли своим чередом, принося стабильную прибыль. Арендаторы земельных угодий просили его снизить ренту, ссылаясь на трудности, связанные с общим упадком дел в Империи. И хотя он понимал, что их требования в целом были обоснованы, но идти на уступку не спешил. Сам он происходил из знатного рода патрициев, его предки были видными людьми в Риме, многие из которых в свое время заседали в Сенате. Постепенно их влияние при дворе падало, пропорционально общему падению нравов, как в столице, так и в самой Империи. Об их честности и принципиальности ходили легенды, но в нынешние времена это не было в моде и такого сорта людей сторонились, считая их опасными и несколько старомодными. Будучи в том возрасте, когда порывы юности уступают место трезвому и холодному расчету, он не утратил в душе чувства некоего романтизма и готовности пожертвовать собой ради близких ему людей. В семейных отношениях он был предельно внимателен и добр к детям, а с супругой вежливо сдержан и предупредителен.
Женившись вторично на дочери городского судьи по настоятельной просьбе своей престарелой матери, он терпеливо нес свой крест брачных отношений уже на протяжении 25 лет. За эти годы он сохранил внешние приличия благопристойных уз, но любовь в его доме так и не нашла себе пристанища. Произведя на свет двух детей, и смирившись с положением женатого человека, все свои помыслы устремил на занятия воинским искусством и воспитание детей. Старшая дочь, в свои 17 лет, была начитанной и образованной девушкой, умеющей вести себя в обществе и кроме этого, считалась, по мнению окружающих, настоящей красавицей. Многие знатные отцы семейств хотели ввести ее в свой дом в качестве невестки. Сын с младенчества приучался к аскетическому образу жизни и проявлял интерес, как к единоборствам, так и к точным наукам. Сейчас, находясь еще в юном возрасте, он частенько получал похвалы от наставников за свое рвение в освоении гуманитарных предметов, а в учебных поединках практически всегда выходил победителем среди себе равных. Виргилий втайне радовался успехам сына, но никогда не рассыпался похвалами в адрес последнего, поскольку считал, что это может повредить ему и слегка завысить его самооценку. Благодаря собственному авторитету, завоеванному во множественных походах и кровопролитных боях, он был олицетворением героизма и служил объектом для подражания в глазах собственного сына.
Многочисленные знакомые ценили дружбу с Виргилием и его привязанность к ним, отдавая дань тем бесценным качествам, коими так щедро наделила его природа и блестящее образование, полученное в лучших школах Римской Империи. Он прекрасно владел всеми видами оружия, обладал даром красноречия, слагал вирши, писал очерки на злобу дня, по просьбе близких сочинял эпиграммы на политиканов и сутяг. Однако умел это так преподнести, что те, кому они предназначались, никогда не таили на него обиду, поскольку, обладая незаурядным актерским талантом, он вызывал искреннюю симпатию и у тех и у других. Он мог бы стать блестящим консулом или сенатором, но до поры это поприще не находило отклика в его душе. Многочисленные течения в среде Сената пытались склонить его примкнуть к их числу, но он, как тонко разбирающийся в истинном положении дел, не обнадеживал своим обещанием ни одну из противоборствующих сторон. Виргилий выжидал своего часа, понимая, что все происходящее в Империи в скором времени вскроет обнажившиеся язвы общества и обострившаяся ситуация может разразится бунтом порабощенных народов. Правление в республике превратилось в дешевую инсценировку, очень похожую на действо, источаемое с театральных подмостков. Гладиаторы в школах Капуи, Падуи, Кампаньи и Помпеи проявляли явное неудовольствие условиями их содержания и требовали свободу. Рабы уже без должного почтения смотрели на своих господ и в их, чересчур продолжительных взглядах проглядывала вековая ненависть и отчаяние. Еще десять лет назад, когда захватнические войны приносили неисчерпаемые богатства и толпы рабов, когда буквально из воздуха делались целые состояния, никто и не думал о тех временах, когда переизбыток рабов, нехватка продовольствия и неспособность армии поддерживать необходимый в стране порядок, приведут к повальному ропоту и недовольству граждан Рима. Действительность отчетливо отражала всю суть существующих противоречий, а так же глубину пропасти между рядовыми гражданами и правящей верхушкой. И это лишний раз убеждало его в скором и неизбежном падении Империи, такой беспомощной в своем содоме и гоморре. Виргилий и сам был не лишен плотских пристрастий. Он иногда посещал злачные заведения, коими кишели окрестности Рима, но никогда не преступал правил приличия и не выставлял напоказ своих связей со знатными гражданками, в большинстве которых были жены патрициев и сенаторов. Однако даже не слишком приближенный к элите, знал не понаслышке о творящихся в императорском дворце повальных оргиях. Знатные патриции, развращенные своими привилегиями и искушенные во множественных грехах, предавались им в мраморных покоях с упоением буйствующей черни.
Часть 3.
С некоторых пор среда, как переломный день недели, стала вызывать в нем двоякое чувство, когда теплота от свидания с Минервой еще грела ему душу, а оставшиеся до встречи дни вызывали тоску и невыразимое желание быть с ней рядом ежедневно. Страсть отложила легкий отпечаток на лице Виргилия, что выражалось в еще более заострившихся скулах и в чуть провалившихся глазах. По ночам он страдал бессонницей, а днем потерей аппетита. Эта перемена в нем со временем стала заметной близким и родственникам, но он с улыбкой отшучивался на их заботливые вопросы о состоянии его здоровья. Не имея возможности видеться с Минервой, а лишь тайно посылая ей записки, он испытывал душевные муки, которые усугубляли его и без того невыносимое положение. Зачастую он терзался сомнениями в ее верности, но требовать от нее этого был не в силах, поскольку сам не мог дать ей всего того, что она так ждала от него. Сопровождая ее в прогулках за город, он часто замечал восхищенные взгляды мужчин, обращенные в ее сторону, и при этом всегда с трудом сдерживался от необдуманного поступка, который мог повлечь за собой огласку и лишить его возможности хотя бы раз в неделю проводить с ней выходной. От Минервы исходила огромная притягательная сила, рождающаяся где-то в глубине и передаваемая окружающим посредством взгляда ее чуть овальных, кристально чистых глаз, которые буквально излучали тепло и нежность. Она была женственна и прекрасна. Нет, это не была ревность в обычном ее представлении, просто в нем росло ощущение безысходности того, что по воле судьбы им не дано было быть вместе. Она жила своей жизнью, свободной от всяческих обещаний и могла поступать так, как ей заблагорассудится.
Сегодняшний день оказался не заполненным делами, поскольку заседание городского суда, по делу его подопечного о неуплате налогов, было перенесено на неопределенный срок. Таким образом, чтобы как-то скоротать время до ужина, он решил отправиться в столичные бани и привести свое тело в надлежащее состояние, ибо вечером на арене цирка намечались бои гладиаторов, где он с Элеонорой, по обыкновению, присутствовал. У него был и другой не менее важный повод явиться в амфитеатр. Еще вчера он известил Минерву коротким письмом о своем желании увидеться с ней и надеялся, что она не откажет ему в его просьбе. Сейчас двигаясь по направлению к своему жилищу, он искал в голове всевозможные объяснения своей отлучке во время проведения ристалищ, которые не вызвали бы подозрений у его супруги.
Придя в свой дом, он застал там Вариния, с которым его связывала давнишняя, крепкая дружба. Приход друга был неожиданным, а поводом к визиту послужило огромное желание того увидеться с Виргилием, так как они давно не имели случая встретиться, занятые каждый своими заботами. Вариний поинтересовался положением дел, состоянием здоровья, вскользь намекнув на осунувшийся вид Виргилия, который напрямую связывал с любовным недугом последнего. Вариний был в курсе его взаимоотношений с Минервой и неоднократно с большой любезностью предоставлял в их распоряжение небольшой уютный домик в предгорьях Аппенинского полуострова, где располагались его земли с охотничьими и рыбными угодьями, и где вдали от посторонних глаз они могли предаваться своей страсти.
Отец Вариния был зажиточным эквитом, который вел, достаточно обширную торговлю и, хотя в семье ни в чем не испытывали нужды, маленький Вариний не понаслышке знал, что такое труд и пот. Когда он достиг полового созревания, все местные красотки по очереди и без нее перебывали на его узкой и скрипучей кровати, расположенной в спальне под крышей второго этажа. Отец, видя такую прыть сына, подыскал ему очень приличную партию в лице молодой вдовы римского центуриона, погибшего в бою на берегах Нила. Вдова обрела нового мужа, а Вариний в ее лице получил весьма солидное приданное, которое небезуспешно приумножил, спекулируя во время военных действий на фураже и продовольствии. Причем снабжал ими обе воюющие стороны. Когда это получило огласку, быть бы ему распятым на кресте вдоль Аппиевой дороги, но тут в дело вмешался Виргилий и, умело используя свои связи в среде квесторов и в центуриатном суде, благополучно избавил последнего от позорной казни и разорения, при этом получив от Вариния заверения в вечной дружбе и признательности. Стоит заметить, что свое слово Вариний держать умел. В свои 45 лет он выглядел немного старше, так как привык к беспечной жизни и не испытывал любви к гимнастическим упражнениям и воздержанию. Преждевременная седина и округлый животик дополняли его внешний вид. Однако назвать его инертным и изнеженным было нельзя. Благодаря своей врожденной предприимчивости и хватке, положения его дел на фоне всеобщего упадка и нестабильности, выглядели вполне благополучно. Родственные связи жены и немалые подачки нужным людям, позволили ему медленно, но верно занять свое место в Сенате. Он был отличной парой глаз и превосходной парой ушей в этом вечно кипящем котле взаимоотношений, в котором согласия давно уже трудно было добиться и где извечная борьба за власть и влияние не способствовали нормализации политического состояния общества и устоев гражданственности в Империи. Их тандем с Вергилием был хорош еще и тем, что Виргилий, обладая тонким и прозорливым умом, прекрасно мог спрогнозировать любую ситуацию, а Вариний каким-то врожденным чутьем умел распознать готовящийся заговор, мог натянуть на себя личину простофили и внимательно отслеживать все перипетии и веяния в стане противоборствующих сторон. Будучи не стеснен в средствах, он щедро раздавал посулы, имея своих соглядатаев в домах знатных патрициев, что позволяло ему, держать в руках все нити интриг, существующих при дворе императора.
Во время трапезы они не стали говорить о политике, а вспоминали молодые годы и свои амурные дела. Жена Вариния, женщина весьма ревнивая, буквально по пятам ходила за мужем, отслеживая каждый его шаг. Ему стоило необычайного труда, выдумки и изворотливости, чтобы не дать ей повода для очередного скандала. Трое сыновей накрепко приковали его к семейному ложу, причем младшему из них минуло всего пять лет, и тем не менее, он давно встречался с одной вольноотпущенницей, которая еще в пору его молодости, живя по соседству с ним, вытворяла такие фортели на его видавшей виды постели, что те воспоминания и ее еще более углубившийся опыт по части любовных утех, влекли Вариния к ней с очевидным постоянством. Нехватка времени и удручающий контроль со стороны супруги, не позволяли Варинию в полной мере наслаждаться всем тем, что могла предложить ему его пассия, однако, оральные ласки, которыми она доводила его до исступления, стоили того, чтобы он всегда откликался на ее настойчивые призывы.
Они с усмешкой вспомнили как однажды, отдыхая вдали от столицы так, скуки ради, забрели в местечковый лупанарий, где с трудом смогли выбрать себе женщин, которые бы своим видом хоть в чем-то могли отвечать их столичным предпочтениям и вкусам.
Виргилию досталась молоденькая девушка лет 18-19 очень худая и высокая, со стрижкой весьма напоминающей прическу Клеопатры. Это отдаленное сходство послужило причиной ряду наивных вопросов к нему со стороны этой полуженщины - полуребёнка о том, что действительно ли она и царица Египта внешне малоразличимы?! Чтобы не обидеть ее он согласился с ней, назвав это сходство просто поразительным. Она засмеялась своим звонким, чистым смехом и неумело, совсем по-детски, покружилась вокруг себя, выгибая свое худое, лишенное грации тело. Такими повадками она совсем не возбуждала его, в ней не было ни искорки огня, ни капельки чувственности и ни грамма женственности. Она призналась ему, что ей пришлось заняться этим ремеслом только потому, что ее родители очень больны и содержание их, а так же младших брата и сестры, полностью легло на ее плечи. Ему стало жаль эту бедную девчушку, и уже ничего не хотелось от нее, но она, в силу своего положения и причитающегося ей вознаграждения, приникла к его фаллосу и стала неловко и неумело ласкать его своими пересохшими от волнения губами. Виргилию пришлось помогать ей, направляя ее действия. Постепенно его возбуждение достигло высшей точки. Он перевернул ее на спину, неторопливо, но резко вошел в нее. Глаза ее потеряли четкость очертаний, зрачки затуманились влажной поволокой, а щеки покрылись бледным румянцем. Она беззвучно приоткрывала рот в такт его поступательным движениям и при этом не издавала ни малейшего стона или звука, только воздух с шумным выдохом срывался с ее губ. Оргазм наступил у нее быстро и, пробежав по телу крупными волнами конвульсий, затаился в ней, вытянув в струнку ее и без того похожее на стрелу тело. Дав ей немного прийти в себя, он проник в неё сзади, наблюдая за дрожанием её ягодиц в унисон его быстрым и коротким толчкам. Она пыталась следовать ритму его тела, но тем самым только мешала ему. Это длилось уже больше двух четвертей часа и он потерял всякую надежду когда-нибудь закончить начатое. Она уже почти не подавала признаков жизни утомленная им и, судя по всему, своей нелегкой жизнью. И все же его усилия были вознаграждены и он огласил полутемное помещение низким горловым стоном с вибрацией на выдохе, она же, как заучившая раз и навсегда урок зверушка, стала жадно высасывать его семя, излишне громко чмокая и поскуливая…
Позже, встретившись с Варинием в комнате смежной с теми, по которым они попарно разошлись, служащей для отдыха и, взглянув на своих горе партнёрш, они одновременно не могли удержаться от улыбок. Что одна, что другая девушка перемещались по периметру комнаты на подкашивающихся ногах, их лица выражали не удовлетворение, а скорее страдание. Последние обессилено бросили свои тела на мягкие топчаны и стали потягивать какое-то мутное теплое питье, видимо для того, чтобы восстановить свои силы. Расплатившись за услуги, они с Варинием отправились на местный рынок купить фруктов и овощей для вечерней трапезы...
Часть 4. (заключительная)
Иллюзии разрушаются не под воздействием времени,
А в свете вновь открывшихся обстоятельств…
Срочные дела в провинции заставили Виргилия покинуть Рим и заняться их решением. Он любил бывать в своем родовом гнезде, в котором прошли его детство и юношество, где каждый уголок напоминал о счастливых и беззаботных годах жизни. Мальчишкой он неустанно носился по окрестным холмам, заросшим зеленым, низко стелющимся по земле кустарником. Ловил форель в стремительной и чистой речушке, а по вечерам участвовал в баталиях таких же сорванцов, как и он сам. Игры на свежем воздухе и деревенская пища отразились тугим румянцем на его щеках, укрепили здоровье и уже начинающие обретать формы мышцы. Проходя мимо строений, он узнал место под раскидистым тополем, где многие часы провел со своим первым учителем, философом Теодором, который был очень привязан к своему воспитаннику, позволяя Виргилию детские шалости и выходки, за которые, узнай об этом отец, то с суровой необходимостью самолично высек бы его ивовым прутом. Искренняя любовь Теодора к мальчику была вызвана одиночеством его чистой души, неимением семьи и, как следствие, отсутствием собственных детей. Тем не менее, в вопросах обучения он был непреклонен и порой весьма настойчиво требовал от ученика знаний по тем предметам, которые ему преподавал. У него был несомненный педагогический дар и понимание детской психологии, поэтому имеющий врожденные способности к наукам Виргилий с большим прилежанием внимал всему тому, чему Теодор учил его и раскрывал перед ним горизонты новых знаний, так пригодившихся ему в дальнейшей жизни. Отец не жалел средств на воспитание сына, давая отпрыску разностороннее образование и готовя к блестящей карьере в Риме… Отец геройски погиб в сражении на Пиренейском полуострове, когда Империя в очередной раз подавляла вспыхнувшее восстание в Аквитании. После этого Вигрилий был отправлен в Рим, на обучение в школе для детей патрициев и там прошли его годы становления, как личности.
Неторопливость жизненного уклада провинциального поселения навевала на Виргилия тихую грусть и ленивое состояние духа. Воспоминания о прошлой осени овладевали им незаметно и неотступно. Ему припомнились поездки с Минервой в домик Вариния, расположенный в живописной деревушке, на берегу извилистой, узкой речки, где они ловили рыбу, потешаясь над самим процессом ловли. Вспомнился выпущенный на волю сомик, который растрогал Минерву своими небольшими размерами и обреченным видом. А то, как они пытались приготовить уху из «той еще рыбы» и вовсе вызвало улыбку, наполнив теплом все его существо, от промелькнувшего перед глазами пережитого. Нет, ничто не может затмить незабываемое очарование, идиллию совместно проведенного с любимым человеком времени. Он закрыл глаза и явственно представил картину тех мест и той поры. Ведь именно там зародилась их любовь, их пылкая всепожирающая страсть, которая на удивление и радость жила в нем и по сей день, не становясь меньше от почти, что годичного срока. Ничего подобного в его жизни раньше не было. Это было сладостное безумие от откровенной близости с той, которая была больше похожа на божество, нежели на земную женщину. Сколько же всего Минерва возродила в его романтической душе, спрятанной под металлом доспехов, как сумела зажечь в нем уже угасавший огонь сердечного жара и огромный потенциал мужской силы. Ответ напрашивался сам по себе - она была именно той женщиной, о которой он мечтал и ждал всю свою жизнь. Ее образ родился в его душе под влиянием мифов, рассказанных Теодором, из его личного мироощущения, его снов, жизненного опыта и всего прекрасного, чем была так богата природа родного края. А то, что происходило в их отношениях и по сей день, было чередой встреч и расставаний, небольших размолвок и счастливых примирений, скоротечных часов любви и задушевных бесед, являлось естественным продолжением их бурного и нескончаемого романа. Это ли не богами данное счастье? Да. Но это было бы слишком хорошо, слишком невозможно с логической точки зрения, чтобы безоглядно в это поверить.
Червячок сомнения терзал его всегда, начиная с момента их первого знакомства, переписки, первой встречи. Какие-то не принадлежащие ей мысли, угадывались в содержании ее писем, зачастую абстрактных и заумных, с мужской жизнеутверждающей логикой, в то время, когда в них могло быть место для простых человеческих переживаний и чувств. Виргилий в глубине души, будучи на свиданиях с ней, осознавал какую-то недосказанность в ее словах, направленную на достижение какой-то неведомой ему цели. Но та непередаваемая нежность в отношении к нему, в ее желании принадлежать ему всецело и безраздельно, заставляли Виргилия загонять свое предубеждение глубоко в себя и принимать Минерву именно такой, какой она существовала в его сознании и в желании видеть в ней свой идеал. И все же червячок сомнения жил своей жизнью и отравлял его существование в то время, когда он не был с ней, когда ее женские чары распространялись на него только посредством переписки. Месяцы текли от свиданий до свиданий, и интервал между ними постепенно становился все меньше. Пришло то время, когда супруга Виргилия, Элеонора, стала не только догадываться о его связи с Минервой, но и была поставлена им в известность. Это не явилось в семейной тиши громом небесным, ибо к такому развитию событий, как любая неглупая женщина, Элеонора была готова. Вожжи семейных отношений были ослаблены, и Виргилий мог уже без убивающей его лжи и надуманных объяснений встречаться с Минервой в любое свободное и удобное для них время. Такое положение вещей окрылило обоих, придало отношениям свой колорит, ощущение совместного быта.
Но червячок… Он зародился давно и не был уничтожен окончательно, поэтому ворочался и юлил в темных закоулках мужского самолюбия Виргилия, всякий раз, когда разговор возвращался к временам их недалекого прошлого, еще до их любви, до их сегодняшних отношений. Память ячеистое вместилище событий, она всегда возвращает назад и никогда не уносит в будущее, ее удел воспоминания. Ощущение, что в их отношениях есть толика неискренности, толика наносного и не присущего ей, ощущение, что она выискивает в нем черты другого человека, чувствовалась им всегда. Некая игра, тонкая, иногда малозаметная, как бы невзначай, рассчитанная на разжигание в Виргилии ревности. Ему, человеку прямой и открытой души, не совсем нравилось происходящее, складывалось впечатление, что его причесывают на другой манер, что Минерва пытается всеми способами поднять в нем его личную самооценку, слепить из него некий образ, который она, видимо, хранила в себе. При упоминании, о ее прошлых связях с мужчинами в списке тех, кто был с ней «близок», проскальзывало имя Томилия. Виргилий не знал его лично, но слышал о нем отзывы других людей. Это был философ и риторик, живущий где-то в юго-западной части Рима. Славился своим красноречием по части публичных выступлений, велеречивостью и свободой слога. Был самовлюбленным ханжой, бабником и пел хвалебные оды Бахусу. Род его занятий распространялся в сфере торгово-финансовых отношений, что позволяло ему сибаритствовать и жить в свое полное удовольствие, меняя женщин, как породистых кобылиц. Виргилию всегда были неприятны упоминания Минервы о Томилии, и хоть она отзывалась о нем нелицеприятно, было заметно, что он оставил глубокий след в ее душе. Видимо какие-то черты Томилия она и пыталась разглядеть в Виргилии, мучая себя и его. Несколько раз она, как бы невзначай, роняла на пол старые письма Томилия с такой целью, чтобы Виргилий, поднимая их, узнал от кого они. Виргилий не подавал виду, что это его раздражает, но спустя некоторое время мог в послании к ней отразить ее оплошность в весьма нелицеприятной, но утонченной форме. Используя прозу или стихотворный размер, он с сатирой проходился по ее «якобы» неловкости. Видимо, тогда червячок сомнения и проник через брешь в его доспехах, образовавшуюся под воздействием ее лучезарного взгляда, лукавой улыбки, чарующего голоса и изысканной манеры общения, всего того, чем так славятся умные и весьма искушенные в делах любви женщины.
Те немногие, кто знал о его связи с Минервой, подливали масло в очаг недоверия, твердя Виргилию о ее желании, как любой незамужней женщины, завладеть им, подчинить себе его разум, сделать пешкой в своих руках, при этом намекая на ее отношения с другими мужчинами, которые были у нее до него. Виргилий оставался глух, к такого рода предостережениям своих доброжелателей, полагаясь на свою интуицию, здравый смысл и голос сердца. Но червячок сомнения делал свое дело. Он и только он отравлял его искреннюю любовь к ней, к той, о которой думал бессонными ночами, к которой по первому зову мчался с одного конца Рима на другой для того, чтобы увидеть ее голубые, по-детски выразительные глаза. И тогда он ощущал не только ее радость от свидания, а еще и неподдельную любовь, и благодарность за свалившееся на нее счастье.
Теперь, когда он знал наверняка, что хочет связать свою дальнейшую судьбу с Минервой, быть для нее всем тем, чем может стать мужчина для хрупкой, уставшей от повседневных забот и жизненных коллизий женщины; в нем созрело жесткое и отчаянное желание покончить с тем низменным и ничтожным, жившем в его подсознании, которое могло в дальнейшем явиться камнем преткновения в его чувствах к ней. В римской судебной системе и в магистратуре у Виргилия было множество приятелей, с которыми он был знаком еще с той поры, кода они совместно обучались в школе для детей патрициев. Их взаимоотношения носили чисто дружеский характер без примеси политической подоплеки. Очень часто эти связи помогали ему решать вопросы оказания помощи своим близким, попавшим в затруднительное положение по части римского судебного права. Ему, как никому другому, было известно, что на каждого гражданина или гражданку Рима имеются достоверные сведения об их жизнедеятельности и обо всех даже незначительных провинностях. - Из мелочей вырастают крупные уголовные дела, - посмеивался один его знакомый архивариус, извлекая на свет божий фолиант, в котором были отражены все случаи прегрешений одного государственного деятеля, сосланного потом в изгнание и лишенного имущества. Однако, на сегодняшний день его интересовала только Минерва; ее прошлое, о котором он немного знал из ее рассказов о себе, из ее писем, из ее небрежно оброненных полуфраз. Приход сюда, в эти мрачные полуподвальные помещения, где людское «исподнее» было тщательно разложено по полочкам, вызывал жуткий протест в самом естестве Виргилия. Но червячок все еще томил его и требовал насытить свое любопытство.
Архивариус Деместос, грек с острова Крит, был тем человеком, который, казалось, знал о любом и каждом гражданине Рима буквально все, включая момент рождения и даже последнее написанное слово на надгробии почившего в бозе. Виргилий сообщил Деместосу о причине своего визита, стараясь скрыть волнение и ощущение гадливости от самого факта присутствия здесь. Деместос уверенно и достаточно быстро отыскал в каменных галереях нужную для Виргилия рукопись и со скрытой усмешкой в голосе назидательно пробурчал о том, что, тайно узнавая о личной жизни других, мы становимся вечными заложниками вопроса «каким образом» тех, кем интересуемся! Но еще более он поразил Виргилия, вручив ему не спрашивая рукопись на Томилия. Виргилий был просто ошеломлен. Неужели и вправду этому человеку ведомо все? А мысли гнали его уже в другом направлении. Он внимательно просмотрел, начертанное чьим-то ровным, убористым почерком, описание жизни Минервы. Ее детство, молодые годы, все ее замужества, гибель любимого человека в смертельной схватке с совладельцами земель, являющихся спорными территориями. Рождение дочери, жизнь со вторым мужем, начальником римских конюшен, человеком недалеким и буйного нрава. Связь с влиятельным, убеленным сединами патрицием, благодаря которой она могла отправлять своего опостылевшего супруга сопровождать караваны в любую подчиненную Империи страну. Ее связь с Томилием была отражена сначала и до конца… Она была в числе почитателей его писательского таланта, изучала его труды, переписывала его высказывания и афоризмы. В публичных библиотеках организовывала выступления вышеупомянутого, являлась проводником его идей, была для него источником публикаций, исполняла роль любовницы и домашней хозяйки. Она ровнялась на него, восхищаясь его талантом. Минерва любила вступать с Томилием в полемику, как словесно, так и в переписке, пыталась подражать ему и выглядеть в его глазах достойным собеседником. И если это ей удавалось, то оный, охваченный уязвленным самолюбием, тщеславием и гордыней, изысканно и гадко глумился над ней, выдумывая различные способы, как унизить ее. Их частые ссоры стали притчей во языцах. Но он не мог обходиться без нее, ибо она вдохновляла его на написание новых афоризмов и виршей, как и великое количество выпиваемого им вина. Минерва так же нуждалась в нем, поскольку он умственно отличался в лучшую сторону от всех тех, с кем, ей приходилось до него жить, и чем вызывал у нее неподдельный интерес и влечение. Она всегда говорила, что в мужчинах ее возбуждает не либидо, а их ум! Но ум телу не кормежка, поэтому между ними хоть и не было любви в высоком понимании этого слова, тем не менее, постельные сцены имели место быть. Как гласит народная мудрость: - Нет лучше зелья, чем баба с похмелья! Многочисленные измены Томилия, породили в Минерве толерантность к ним, научили не показывать вида о происходящей в ней внутренней борьбе, о той боли и отчаянии, присущей всякой романтической и увлекающейся натуре. Она придумала способ, как «щелкать его по носу». На имя Томилия стало приходить множество писем от неизвестных ему гражданок разного сословия, в которых высмеивались его ораторские и писательские дарования, потенция и состояние здоровья, ослабленные распутным образом жизни. Причем делалось это весьма умело. То использовался высокий слог, то выражения носили плебейский характер. Такое положение вещей очень обескураживало его, выводило из себя и вызывало недоумение, поскольку он не мог понять и определить авторов посланий. Это было и неудивительно при том большом числе разномастных особ, побывавших в его опочивальне. Минерве такая игра, доставляла неописуемое удовольствие и удовлетворенное эстетическое чувство мести. Она настолько втянулась в эту игру, что свои пристрастия стала распространять и на других состоятельных представителей правящего класса, любителей иметь связи на стороне от своих пребывающих в неведении матрон. При этом она даже перестала утруждать себя высокохудожественными изысками словесности, а пользовалась уже готовыми штампами и клише, позаимствованными у разных авторов, причем в большей мере у того же, так почитаемого ею Томилия! Но всяким играм приходит свой финал. Один их членов Сената был разгневан тем, что вытворяла с ним Минерва в своих посланиях к нему, и применил в отношении ее свое влияние. Она была опознана, разоблачена, но счастьем для нее стала возможность отделаться от позора и наказания легким испугом при содействии и участии вышеупомянутого ранее, «убеленного сединами» патриция. Более того, она получила протеже и была пристроена при императорском дворе в финансовом департаменте.
Читая эти строки, Виргилий вспомнил, что его самого не однажды и довольно продолжительное время докучали незнакомые ему адресаты такими же посланиями. Намекали на его связи с женами патрициев и сенаторов. Поливали грязью, не стесняясь в выражениях, пытались умалить его мужское достоинство, шантажировали, глумились над ним и его супругой, и тут же домогались о свидании. О, Боги! Когда он ознакомился с содержанием писем Минервы к другим знатным людям Рима, он ужаснулся!! Они слово в слово имели тоже фразеологические обороты, что и в анонимных письмах к нему. В них было столько цинизма, неприкрытой ненависти к мужчинам, что Виргилию подумалось; это могла писать только психически не вполне здоровая женщина. Пол стал уходить у него из-под ног от мысли о том, что это она, обожаемая им Минерва! Та, которую он боготворит, та, ради которой он хочет оставить все, что имеет дорогого в своей жизни! Неужели правы те, кто отговаривает его от принятого им решения?! Неужели он обманулся в ее искренности?! Неужели она не любит его?! А все, что было и есть между ними только притворство!? Все та же игра умной, расчетливой и безнравственной женщины!?? Нет, его мозг отказывается верить в это! Слишком чудовищно, слишком неправдоподобно! Однако, пробежав по содержанию сведений о Томилии, прочтя его переписку, его откровения, Виргилий уронил свитки и закрыл глаза. Он увидел пред собою женщину в обличии Минервы, но с языком Томилия. Она вся была соткана из его фраз, слов, высказываний, афоризмов. Он понял, насколько глубоко Томилий живет в ней и насколько тяжело ему будет вытравить из нее память о нем! Он шел, чуть ссутулив крепкие плечи, слегка шаркающим шагом и вокруг него была полная пустота. Деместос с сочувствием смотрел Виргилию вслед, и в его взгляде не было укора, а только некое подобие сожаления, расставания с чьей-то, теперь уже не одному ему известной тайной...
Солнце клонилось к закату, цикады неустанно наполняли окрестности своим стрекотом, а в близлежащем пруду чуть слышно квакали лягушки, перемещаясь по воде и задевая лапками листья желтых кувшинок. Виргилий окончательно очнулся от воспоминаний прошлого. Будущее теперь зависело от того, что он для себя решит, как поступит и что положит на весы настоящего в противовес прошлому. Он не привык рубить головы сгоряча, хотя бывал иногда вспыльчив и несдержан. Но когда дело касалось вопросов важных и значимых, он становился обстоятельным, здравомыслящим и последовательным. То, что он теперь знал о Минерве, вызывало желание поговорить с ней откровенно начистоту, раз и навсегда разобравшись в ее прошлом. С одной стороны, анализируя ее поступки, ее жизнь, ее внутренний мир, он понимал, что нереализованные амбиции красивой и умной женщины будут временами прорываться наружу с желанием крикнуть - Я самая, самая! Разве ты не видишь этого? - Поэтому ей нужен рядом сильный, уверенный в себе, умный, талантливый и успешный мужчина, иначе она будет несчастлива, это будет висеть над ней, как «домоклов меч» и вызывать «истерическую слепоту». Но ведь Минерва твердит ему, что он, именно он, Виргилий и наделен всеми необходимыми ей качествами, и что ему самому неведомо, что это так! С другой стороны он видел в ней беззащитную, хрупкую женщину с душой ребенка, которая защищается от окружающего её жестокого мира щитом красоты и обаяния, мечом дерзкого слова и острой фразы. Может ли это быть пороком?!
А что же с червячком сомнений? Вот он извлечен наружу, он еще жив, еще слабо извивается на свету и свежем воздухе, которые непривычны в его прежнем узилище. Сколько страданий из-за него Виргилий доставил своей любимой женщине и за что? За то, что кто-то когда-то совершал ошибки молодости по недоразумению и по неопытности? А стоит ли прошлое настоящего, не говоря уже о будущем? Мы сами хороним своих близких, мы сами себе судьи и пророки без кивков в сторону советчиков и моралистов. Главное, ориентироваться на чувства, на интуицию, на то, что подскажет сердце, на здравый смысл и логику. Всему всегда можно найти объяснение. Слабого пожалеть, убогого обогреть, а любимому человеку многое простить! Виргилий шел по направлению к конюшне бодрым, пружинистым шагом. В его стати не осталось и следа нависшей тяжести переживаний, в его голубых и очень выразительных глазах, снова жила ему одному присущая улыбка, жила своей отдельной от лица жизнью….
Червячок сомнения лежал и умирал на листке водяной лилии, а рядом мажорным аккордом звучала какофония лягушачьего кваканья, привычная для слуха деревенского жителя…
Виконт 29.10.2009г.