Я больше не могу...
И не умею.
А меньше не хочу.
Да и не смею.
Просто...
Пожелать всерьёз,
чтобы не лишь на небе,
но и на земле –
был Бог...
Среди людей,
среди зверей,
среди деревьев.
Среди морей,
в среде урбанной,
посреди села, деревни...
Средь гор, полей и рек!
Чтоб только был он тут:
конкретно воплощённый,
ощутимый, видимый, телесный –
наземный Бог!
Живой.
Вот тут, как тут...
Доступный, чуткий, близкий,
умный, элегантный, современный,
игривый, добрый, обаятельный,
ни чувством юмора, ни скромностью,
ни честью, ни достоинством, ни тактом,
ни множеством талантов, ни заслуг –
не обделённый...
И при этом «в доску» свой –
лукавый, небезгрешный, гибкий, тонкий,
ранимый, уязвимый...
Словом: один на всех на нас –
похожий, а мы все – на него!
И покуда не вернём Иисуса,
нового...
и не благоустроим его тут
внизу, с пропиской на Земле,
и искренною просьбой
о невознесеньи вновь на небо!
Под клятвенное обещание,
вестимо ж, коллективное:
не распинать его повторно,
не терроризировать, не изолировать,
не изгонять, не бить, не затрвавлять,
и не мумифицировать без повода,
и прочее подобное...
Да будет тот –
невидимый, небесный,
всевидящий, всевышний,
справедливый, добрый,
в меру строгий,
эфирно-повсеместный –
всё там же, где всегда!
Присутствовать...
Не те мы, полагаю, пока ещё,
чтобы за ним, за Богом,
за Отцом – угнаться,
эфемеря во тщете',
сквозь стратосферы,
в том числе страстей...
И я – не космонафт,
простите за вульгарность.
Простой я и обыкновенный –
земляк планетный.
Не более того!
И вот...
Хоть я и мог бы, и хотел бы
кое-что Вам рассказать...
Но, коль уж непоколебима Ваша
(и столь же неизбежна!) воля –
меня презреньем наказать...
Чего же мне ещё глаголить?
Я ненавижу палачей.
Мне очень жалко жертв.
Но только пусть Он придёт!
Я жду Его.
Я люблю Его.
Я молю Его.