Этот дом когда-то шумел детьми,
Колыхался тюлями занавесок
И горел свечами. Он был, как мир,
Где даётся кров и любовь в довесок.
Здесь никто не плакал по мелочам.
Ну, охота разве счастливым плакать?
По утрам хлебали на кухне чай,
Обсуждали книги, дела и слякоть,
Что поганит новые сапоги.
Собирались шумно, целуя наспех
Всех домашних, втайне беся других,
Так давно погрязших в семейных дрязгах.
Этот дом был гаванью среди бурь,
В нём друг с другом каждый был тесно связан,
Здесь стояло на негатив табу
И проблемы быстро решались разом.
Никому и в голову не пришло б,
Что когда-то может всё стать иначе,
Только старший выдал однажды «в лоб»:
«Я пойду по свету искать удачу.
Буду помнить каждого и писать,
Присылать открытки, порою – фото.
Не держите зла, берегите мать,
Не давайте ей увязать в заботах.
Ну, прощайте, что ли!» – и он исчез
В тёмно-сером утреннем безголосье.
В доме сразу всё потеряло вес,
Истончилось, вылиняло, и проседь
Поселилась в маминых волосах,
Провела полоски у рта и носа.
Стрелки так же двигались на часах,
И дымились папины папиросы.
Всё по той же схеме, как будто, шло:
Тот же чай и спешные поцелуи,
Мир не рухнул, жаловаться грешно.
Вечерами каждый спешил к столу и,
Хоть горели свечи, трещал камин,
Не хотелось больше смотреть на пламя.
А потом, ссутулившись, средний сын
Обратился тихо к отцу и маме:
«С детства я науками увлечён,
Всем известно это, к чему таиться.
С вами шли мы долго к плечу плечо,
Но пора мне в путь перелётной птицей
Отправляться, дабы постичь всё то,
Что тревожит ум, будоражит душу».
И, простившись скоро, надев пальто,
Растворился в белой январской стуже.
*** *** ***
Пару лет сорвало с календаря,
Только нет ни весточки, ни привета.
За столом, как раньше, не говорят
И не зажигают так много света.
Мать глядит на младшего: хоть бы он
Не покинул в старости одинокой.
К ней которой ночью приходит сон:
В нём на крышу дома слетает сокол,
Смотрит тяжко, пристально, душу рвёт –
Молчаливый, хмурый, недобрый вестник –
Будто знает, как оно, наперёд.
Мать, проснувшись, гладит латунный крестик.
Сын глядит на тонкую нить тропы,
Что бежит куда-то вертлявой змейкой,
На её изгиб оседает пыль,
Он садится медленно на скамейку.
Он уже, конечно же, всё решил.
Это «всё» ложится свинцовой кладью
На задворки юной его души,
Он жалеет старых отца и мать, но
В небесах зажёгся его маяк
И дорога выгнула спину кошкой.
Этот путь не праведен и двояк,
Но луна мерцает алмазной брошкой,
С ней юнцу простому не совладать.
Он уходит молча, не объяснившись.
Лунный свет взрезает речную гладь,
А шаги становятся тише… тише…
*** *** ***
Никому не ведомо, где и с кем
Эти трое жили и умирали,
Только дом погряз в неземной тоске,
Что сквозила в каждой оконной раме.
Проводил с почётом отца и мать
На последний отдых в земной перине
И остался медленно догнивать,
Всё вокруг в немой пустоте отринув.
В каждом скрипе стареньких половиц –
Звонкий смех и радость вечерней встречи,
Очертанья милых забытых лиц,
Отголоски в прошлом звучавшей речи…
Этот дом не хочет идти ко дну,
В нём ещё таится биенье пульса.
Он всё ждёт, что комкая тишину,
Здесь раздастся гулкое: «Я вернулся».