И сказал старик, протягивая руку:
"На, пожуй... маленько крепче будешь".
С.Есенин
Останусь дверью настеж открытой в осень,
когда в стекле ледяные перья и линии.
На шкале блестит тридцать восемь -
из аорты до вены - лилии.
Порадуй, декабрь, белоснежными стужами:
сыпь градом морозы, укрась снегами.
Дождь ныне дырявит лужами
асфальт. А лужи - ногами.
"Проходи. Что скаменел на пороге вьюжном?
Скорей залетай - на комфорках чайник.
Фрисон перед беседой нужной?
Ты это брось: я не начальник.
Ну же, вещай! Яви чернила листов пожухлых
нырнувшему в листопад, отродясь дурному.
Как без еды, без тебя начинаю пухнуть,
а присутствие будит во мне истому.
Ты не любовь - что-то большее микромира.
Мой собеседник, я не вникаю в знаки".
В форточке томно звучала лира,
из сердца - красные маки.
Дождь моросил. Ветер ударил бы ставни,
будь они тут, но свистел что есть мочи.
"Спасибо. Верю, что не наставник.
Ошибся: незрячи людские очи", -
глас разносился - и эхом сжимал помещенье,
трепет пред гостем - дрожанье в жилы.
"Как же ошибся? Тебе подношенья
человечество - сколько жило.
Это ль любовь - вечно требовать жертвы?"
"Мой малый сын, а что есть любовь?"
"Любовь - это жизнь, а не мертвый
скот - это знает любой".
"Послушай...Я словом создал окруженье,
Адама создал - а следом за ним
для гармонии и утешенья
Евой Адам был озарим.
Творенью наградой - сердце и разум.
Запрет лишь один - древо не тронь.
Но поддались люди соблазку.
Как мотыльки - на огонь.
Беззаботность и тишь окровавил мраком.
Результаты гордыни - изгнанье дитят.
Сладкий грех расцветает маком.
А мак - людской опиат.
Я создал все: и жизнь, и счастье, и горе.
Но слезы и боль я не сам создавал.
Пока делал счастия пенное море,
жизнь горя воздвигнула вал".
"Понятно, но, помнишь, Исаак, Авраам...
Отец на сына точил стальной нож -
ангел явил, что не угодно Вам,
мол, сына оставь, не трожь.
Не будь подношений - не случилось бы так".
"Сын, во грехе родила тебя мать.
Мой сын, ты не сделал бы шаг,
и не смог бы на почву стать,
если бы не молил спустится на Землю,
дабы осушить согрешений поток.
Ты знал: мир априори гневный -
и обещал сопливить в платок.
Жируют и кичаться попы и священники -
требуют воздаяния за "святые услуги".
Истинное обличье - мошенники.
Часы, айфоны и слуги".
"Прости, перебью. У них кипа еды, но я так
этому безумно рад, ведь эти мрази,
располнев, в райские врата
харями не влазят"
"Не нуждаюсь ни в чем, но блажен,
кто корку хлеба протянет сухую
от чистого сердца - приму я.
Приму и конфету, драже.
Правда, дело не в даре - в чистоте чувства.
Дело в железном законе о двух волках:
черный вовек ежился густо,
а белый спасенья алкал.
Кого раскормить, тот воротится с щитом,
другого в немощи бросят на щит.
Белый тебя - в Отчий Дом.
Черный в гиену лощит".
"Ты не юли, как еврей. Жертвы к чему - скажи"
"Будто ты не еврей! Пра- в 100 степени внук!"
"Как знать""Это как?" "Это жизнь".
Гость плавно и скорбно кивнул,
посмотрел в уголок - там Вечеря Тайная.
Рядом свеча и солома. "Есть крыша?"
"Да" "Постель, кухонька, ванная?"
"Да" "Вода, деньги и пища?"
"Да" "Ты жив и сыт. Молитвами близкие в здравии.
Я дал любовь (ты жизнь любовью назвал).
За все созданное - вплоть до гравия -
читочку благодаренья я пожелал.
А люди ворчат, вечно сетуют, бесятся:
жизнь - дерьмо, боль-ноша и грыжа,
скорей бы на люстре повесится.
И увидеть, что смерть рыжая.
Почему рыжая? Ибо пекло в палящем огне,
а суицид только к нему и ведет.
Лучше бурею, но - ко мне,
будто с огня - в лед.
Тьма есть добро во грехах, как в исподнем.
Именно так. Каждый сам себе - путь.
Ведь Люцифер - ангел Господень,
какого к добру не вернуть".
Чай остыл и не выпит - заварник полон,
ни разу не тронут пироженый бант.
Сияет под небом солнца осколок,
из глазниц - мягкий акант.
За каждым подъемом прячется спад.
Но паденье можно предотвратить.
А люди, слушая бредни про ад,
не видят ни связь, ни нить.