Она в 61-ом явно бежала с Кубы,
Свирепый Хосе ревновал ее к Че Геваре.
И только посмейте сказать, что была она глупой,
Она пресечет вас даже из-за океана.
Ее голубая кровь наполняла красное тело,
Когда она говорила, смолкали даже чайки у моря.
А танец ее был не столько красивым, но очень смелым,
Ее руки кружились у самого неба, держа на себе просторы.
Она засыпала и мир затая дыхание,
Старался хранить тишину и шептать волнами прибоев,
А утро ужасно рано в ее дом пробиралось,
И сны, что влекли в ночи, с рассветом казались ни капельки не глубокими.
Кожа- упругий янтарь, ее окружению украшение,
Она не смотрела в даль, и правила приезжих произношение.
Она не пила вина, любила крепчайший ром и сигары,
Когда-то курила она с великими, а теперь жила в «спальном».
В далеких 80-х бежала из Кубы в союз,
Надеясь, что жизнь там краше,
Надеясь, что вскоре приедет муж,
Она рисовала тканью, ночью плела холсты,
Когда-то росла с цветами, теперь утонула во лжи.
На белом уставшем теле не стало следов загара,
Ей до смерти надоели проблемы жилья за МКАДом,
Она, не дождавшись мужа, хотела вернуться к пляжам,
Союз навсегда разрушен, в чулане спят соквояжи.
И ночью глубокой в похмелье давно не бравшем,
Она одинокая стала на годы старше,
И свет угасает в бархатном старом торшере,
Но жизнь не погаснет за морем, где песни пели.
Где ночи сливались в любовной связи с рассветом,
Где не было слов «развален» и «партбилеты»,
Где не было мыслей о возможных больших заботах,
Где танцы и музыка были одной работой.
Она не тоскует по прошлому, нет, ей не позволено,
Вины от вина достаточно и без боли,
Ночной силуэт на фоне МКАДовых домиков,
А вместо икон, Че Гевара на подоконнике.